— Он меня пугает своей зацикленностью. Вылитый сумасшедший ученый из кинофильма!

— А я верю во всеобщее братство, а вы — любящая жена, а наша миссис Келвин Бейкер… как вы ее определите?

— Не знаю. Ее понять труднее, чем кого бы то ни было.

— Не скажите. По-моему, с ней все достаточно ясно.

— Ясно?

— Для нее главное деньги. Она просто хорошо оплачиваемая мелкая сошка.

— Она меня тоже пугает, — призналась Хилари.

— Она-то чем может вас напугать? Уж она на сумасшедшего ученого никак не тянет.

— Она пугает меня своей ординарностью. Самая обычная женщина, а ввязалась во все это.

— Наша партия поступает практично, — мрачно заметил Питерс. — Нанимает для работы лучших.

— Разве наемники бывают лучшими? Они же в любой момент могут перейти на другую сторону.

— Это было бы очень опасно, — невозмутимо объяснил Питерс, — а миссис Бейкер — женщина с головой. Она зря рисковать не станет.

Хилари поежилась.

— Что, холодно?

— Да, немного.

— Давайте пройдемся.

Некоторое время они ходили взад-вперед. Вдруг Питерс нагнулся и поднял с земли какой-то предмет.

— Смотрите-ка. Вы что-то потеряли.

— Да это же бусина из моего колье. Оно порвалось позавчера — нет, вчера. Господи, а кажется, что прошла вечность.

— Надеюсь, это не настоящий жемчуг.

— Конечно нет, — улыбнулась Хилари. — Бижутерия.

Питерс достал из кармана портсигар и предложил ей сигарету.

— Бижутерия, — произнес он. — Ну и словечко!

— Да, здесь оно и вправду звучит смешно, — потянулась за сигаретой Хилари. — Какой у вас странный портсигар. Почему он такой тяжелый?

— Потому что свинцовый. Память о войне — он сделан из осколка бомбы, которая чуть меня не убила.

— Так вы были на войне?

— Я работал в одной засекреченной лаборатории. Делал разные взрывчатые игрушки. Бог с ней, с войной. Давайте лучше думать о завтрашнем дне.

— Куда мы все-таки едем? — спросила Хилари. — Никто ничего не говорит… Мы что…

— Домыслы здесь не поощряются, — прервал ее Питерс. — Нужно ехать куда велят и делать что приказано.

— Неужели вам нравится, когда вас принуждают, вами командуют, когда у вас нет права голоса? — вспылила Хилари.

— Я готов принять это в случае необходимости. А случай именно такой. Мы должны установить мир и порядок во всем мире.

— Вы думаете, это возможно?

— Все лучше, чем тот бедлам, в котором мы живем. Разве нет?

От усталости, одиночества и экзотической красоты рассвета Хилари на миг забылась и едва не кинулась очертя голову в бой.

Она хотела сказать: «Чем вам так не нравится наш мир? В нем живут хорошие люди. Из бедлама скорее родится доброта и индивидуальность, чем из навязанного всем мирового порядка, который завтра может оказаться не таким уж справедливым. Я предпочитаю жить среди добрых, заблуждающихся людей, чем среди совершенных роботов, не знающих жалости, понимания и сочувствия».

Вовремя сдержавшись, она произнесла:

— Вы правы. Я просто устала. Мы должны повиноваться и ехать дальше.

— Так-то лучше, — усмехнулся Питерс.

Глава 10

С течением времени происходящее все Дольше напоминало Хилари сон. У нее было чувство, что она целую жизнь провела в дороге с этими пятью прихотливо подобранными спутниками. С наезженной колеи они шагнули в пустоту. В некотором смысле их путешествие нельзя было назвать бегством: все они, насколько она могла судить, по доброй воле выбрали этот путь. Никто из них не совершил никакого преступления, ни за кем не гналась полиция, и в то же время для сокрытия их следов предпринимались титанические усилия. Они словно превращались в совершенно других людей.

С ней самой, во всяком случае, дело обстояло именно так. Уехав из Англии как Хилари Крейвен, она стала Олив Беттертон, так что чувство нереальности происходящего, возможно, объяснялось еще и этим. С каждым днем у нее с языка все непринужденнее срывались лихие политические лозунги. Ей казалось, что она становится серьезнее и сосредоточеннее, и она была склонна приписывать это влиянию своих спутников.

Теперь она знала наверняка, что боится их. Раньше ей никогда не приходилось бывать в обществе гениев, а гений при ближайшем рассмотрении — слишком большая нагрузка для ума и сердца обычного человека. Как ни отличались друг от друга эти пятеро, все они обладали одержимостью, которая производила гнетущее впечатление. Хилари не могла решить для себя, было ли это связано со специфическим складом ума, особенностями мировоззрения или темперамента, но каждый из них был, в своем роде, яростным идеалистом. Для доктора Баррона жизнь заключалась в одном страстном желании — снова оказаться в своей лаборатории и иметь возможность вычислять и экспериментировать, словом, работать не стесняясь в средствах. Ради чего? Вряд ли он когда-нибудь задавался этим вопросом. Однажды он заговорил с Хилари о том, что мог бы с помощью содержимого небольшой склянки уничтожить население целого континента.

— И вы бы пошли на такое? — спросила она. — Вы бы это в самом деле сделали?

— Ну конечно, — удивленно воззрился на нее Баррон. — Если бы возникла необходимость… Было бы очень интересно наблюдать за процессом, за развитием эпидемии. Видите ли, мы еще многого не знаем, — добавил он со вздохом, — нам еще многое предстоит открыть.

На мгновение Хилари поняла его чувства, его одержимость и непоколебимое стремление к знаниям, перед которым меркли такие мелочи, как жизнь и смерть миллионов людей. В этой точке зрения было даже своеобразное достоинство. По крайней мере, Хельга Неедгейм вызывала у Хилари куда большее отвращение своей невозмутимой надменностью. Питерс Хилари нравился, но временами отпугивал фанатическим блеском в глазах. Однажды она сказала ему:

— Дело не в новом мире, который вы якобы хотите создать. Вам просто было бы приятно разрушить старый.

— Вы неправы, Олив. Как можно так говорить!

— Нет, права. В вас чувствуется ненависть. Ненависть и страсть к разрушению.

Самым загадочным из всех казался Эриксен. Хилари считала его мечтателем, не столь практичным, как француз, не столь преданным идее разрушения, как американец. Его отмечал своеобразный нордический[174] идеализм.

— Мы должны завоевать, покорить мир, — говорил он. — Тогда мы сможем им управлять.

— Мы? — переспросила Хилари.

Эриксен кивнул. Выражение его глаз было обманчиво мягким.

— Да, — пояснил он. — Те немногие, кто чего-то стоит. Лучшие умы.

«Куда мы идем? — подумала Хилари, — Куда нас это заведет? Все эти люди сумасшедшие, но при этом каждый по-своему. Все они стремятся к разным целям, к разным миражам. Да, именно к миражам». Тут ее мысли обратились к миссис Келвин Бейкер. Вот уж в ком не было ни фанатизма, ни ненависти, ни мечтаний, ни надменности, ни чаяний, ничего такого, за что можно зацепиться. Женщина без сердца и совести, она была лишь эффективным инструментом в руках неизвестной грозной силы.

Подошел к концу третий день. Они прибыли в маленький городок и остановились в туземном караван-сарае[175]. Здесь, как выяснилось, они должны были снова переодеться в европейское платье. Ночь Хилари провела в смахивавшей на камеру, крошечной, пустой комнатушке с побеленными стенами. На заре ее подняла миссис Бейкер.

— Собирайтесь скорее, — сказала она. — Самолет ждет.

— Самолет?

— Ну да, милочка. Дальше, слава Богу, мы опять двинемся по-людски.

До аэродрома (похоже, заброшенного военного) они добирались около часа. Летчик оказался французом. Летели они несколько часов, через горы. Глядя вниз, Хилари размышляла, каким одинаковым выглядит мир с самолета. Горы, долины, дороги, дома. Неискушенному взгляду все местности кажутся одинаковыми, разве что некоторые заселены гуще. А вообще половину всего времени, пока они летели, сверху были видны только облака.

Вскоре после полудня самолет пошел на снижение. Они по-прежнему находились в горах, но на посадку заходили над пологой долиной, где была четко обозначена посадочная полоса, а рядом с ней виднелся белый домик. Посадка прошла более чем успешно.

Миссис Бейкер повела их к дому, рядом с которым стояли два мощных автомобиля. Аэродром явно был частный, поскольку ни регистрации, ни оформления багажа предусмотрено не было.

— Приехали, — жизнерадостно объявила миссис Бейкер. — Сейчас мы все умоемся и приведем себя в порядок, машины уже ждут.

— Приехали? — удивилась Хилари. — Но мы же… мы же не летели над морем.

— А вы собирались за море? — Миссис Бейкер это, казалось, позабавило.

— В общем-то, да, — смешалась Хилари. — Я думала…

— Многие так думают, — кивнула миссис Бейкер. — Много всякой ерунды болтают о «железном занавесе», на самом деле «железный занавес» может быть где угодно. Вот это почему-то никому в голову не приходит.

В доме их встретили две служанки-арабки. Умывшись, путешественники сели пить кофе с сандвичами и печеньем.

Наконец миссис Бейкер взглянула на часы.

— Ну, пока, ребятки, — заявила она. — Здесь мы расстаемся.

— Вы возвращаетесь в Марокко? — удивленно спросила Хилари.

— Вряд ли это возможно, — улыбнулась миссис Келвин Бейкер. — Я ведь погибла в авиакатастрофе! Нет, я буду работать на другом маршруте.

— Но ведь вас все равно могут узнать, — не отставала Хилари. — Ну, кто-нибудь из тех, кто встречал вас в Касабланке и Фесе.

— Они просто обознаются. У меня теперь паспорт на другую фамилию. Правда, моя сестра, миссис Келвин Бейкер, действительно трагически погибла. Мы с ней были гак похожи… А что касается тех, кто мог видеть меня в гостиницах, для них все американские туристки на одно лицо.