Утром следующего дня, сидя на той же террасе под красно-белым зонтиком, Хилари вдруг ощутила всю нереальность происходящего. Сидеть здесь, выдавая себя за покойницу, и ждать чего-то мелодраматического и из ряда вон выходящего! В конце концов, разве не могла несчастная Олив Беттертон отправиться за границу просто так, чтобы отвлечься от грустных мыслей и чувств? Скорее всего, она знала о местонахождении мужа не больше, чем все остальные.

Да и слова, которые бедная женщина произнесла перед смертью, вполне могли иметь безобидное объяснение. Ну да, хотела предостеречь Томаса Беттертона насчет какого-то Бориса. Она была не в себе, заговаривалась, прочла детский стишок и сказала, что сначала не верила. Во что? Наверное, в похищение Томаса Беттертона.

Только и всего, никакого мрачного подтекста, никаких зацепок. Хилари устремила взгляд вниз, туда, где раскинулся прекрасный сад. Все там было красиво и безмятежно. Взад-вперед по террасе носились дети, мамы-француженки окликали и журили их. Появилась белокурая шведка, села за столик, зевнула, достала бледно-розовую помаду и провела ею по уже накрашенным губам, нахмурилась, рассматривая свое отражение в зеркальце.

Вскоре к ней присоединился ее спутник — то ли муж, то ли отец. Она встретила его без улыбки и, наклонившись вперед, начала ему за что-то выговаривать. Тот возражал и просил прощения.

Пожилой мужчина с козлиной бородкой поднялся на террасу из сада. Он сел за столик у дальней стены, к нему тут же подлетел официант, принял заказ, согнулся в поклоне и ринулся выполнять желание клиента. Белокурая девушка возбужденно схватила своего спутника за руку и взглянула в сторону козлобородого.

Хилари заказала мартини и тихонько спросила принесшего бокал официанта:

— Кто этот пожилой мужчина у стены?

— О! — театрально склонился к ней официант. — Это мосье Аристид. Он сказочно — право слово, сказочно — богат.

Он испустил вздох восхищения перед огромным состоянием мосье Аристида, а Хилари перевела взгляд на высохшую, согбенную фигуру за дальним столиком. Морщинистая, заживо мумифицированная человеческая особь — но оттого, что она богата, официанты сбиваются с ног и говорят о ней с благоговением. Старый мосье Аристид пошевелился, и их взоры встретились. Мгновение он смотрел на нее, потом отвел глаза.

«Не так уж он незначителен», — подумала про себя Хилари. Даже на расстоянии в его взгляде светились ум и живость.

Блондинка со своим кавалером встали из-за стола и направились в ресторан. Официант, почувствовав себя гидом и ментором[154] Хилари, задержался у ее столика, убирая бокалы, и снабдил ее новой информацией.

— Ce Monsieur-là[155], он крупный воротила из Швеции. Очень богатый, очень влиятельный. А его дама — киноактриса, говорят, вторая Гарбо[156]. Очень элегантная, очень красивая — но какие сцены она ему закатывает! Ей ничем не угодишь. Она, что называется, сыта по горло Фесом, где нет ювелирных магазинов и нет других изысканных женщин, которые завидовали бы ее туалетам. Она требует, чтобы он завтра же отвез ее в более веселое место. Да, не всегда богатый человек может наслаждаться тишиной и покоем.

Не успел он произнести эту глубокомысленную сентенцию, как уловил почти неприметное движение указательного пальца мосье Аристида и пулей кинулся на другой конец террасы.

Большинство постояльцев отправились на обед, но Хилари поздно завтракала и есть ей не хотелось. Она заказала себе еще мартини. Из бара вышел привлекательный молодой француз, украдкой бросил на нее взгляд, в котором ясно читалось «Интересно, может с ней что-нибудь получиться?», и прошелся вдоль террасы, то ли напевая, то ли мурлыча французский мотивчик:

Le long des lauriers roses

Rêvant de douces choses[157].

Эти незатейливые слова внезапно сложились в мозгу Хилари в четкую картину. Le long des lauriers roses. Laurier? Но ведь это же фамилия того француза с поезда! Совпадение — или туз есть какая-то связь? Она порылась в сумочке и нашла его визитную карточку. Henri Laurier, 3 rue des Croissants, Casablanca[158]. Хилари перевернула карточку и на обратной стороне обнаружились еле видные карандашные пометки, как если бы кто-то стер написанное. Она смогла разобрать «Оù sont»[159], дальше шло неразборчивое слово, а в конце — «D'Antan»[160]. На секунду ей почудилось зашифрованное послание, но потом она махнула рукой и сунула карточку обратно. Наверное, он просто записал когда-то строчку из стихотворения, а потом стер.

На нее упала чья-то тень, и Хилари вздрогнула от неожиданности. Солнце заслонял мосье Аристид, который смотрел не в ее сторону, а на гряду далеких холмов. Вздохнув, он резко повернулся, собираясь идти в ресторан, и задел рукавом бокал на ее столике. Бокал упал на пол и разлетелся вдребезги. Мосье Аристид обернулся с извиняющейся улыбкой:

— Ah. Mille pardons, Madame[161].

Хилари по-французски заверила его, что все в порядке. Мосье Аристид поманил пальцем официанта. Тот, как и следовало ожидать, примчался на рысях. Старик велел принести даме свежий мартини и, еще раз извинившись, поплелся в ресторан.

Молодой француз, по-прежнему мурлыча, взбежал по ступенькам и приметно помедлил, проходя мимо Хилари, но, поскольку она не отреагировала, философски пожал плечами и отправился на обед.

На террасе скликали своих детей французы:

— Mais viens done, Bobo. Qu'est-ce que tu fais? Depeche-toi![162]

— Laisse ta balle, cherie, on va dejeuner[163].

Они поднялись в ресторан, являя собой воплощение семейного счастья, и Хилари вдруг пронзило чувство одиночества и страха.

Официант принес ей мартини, и она спросила, один ли путешествует мосье Аристид. Сама мысль о таком потрясении основ повергла ее собеседника в ужас.

— Что вы, мадам, разве такой человек, как мосье Аристид, может путешествовать один? При нем его камердинер, два секретаря и еще шофер.

Тем не менее, добравшись наконец до ресторана, Хилари отметила, что старик, как и накануне, расположился за столиком один. Неподалеку сидело двое молодых людей, видимо, те самые секретари, поскольку один из них был постоянно начеку и то и дело поглядывал в сторону стола, за которым сморщенный, похожий на обезьяну мосье Аристид, не обращая на них внимания, поглощал свой обед. Похоже, секретарей он за людей не считал.

Вторая половина дня прошла словно во сне. Хилари гуляла в садах, спускаясь с террасы на террасу. Тишь и красота изумляли. Где-то плескала вода, лучились золотистые апельсины, воздух был напоен множеством пряных ароматов. Но больше всего Хилари нравилась восточная атмосфера затворничества. «Запертый сад — сестра моя, невеста…»[164] Таким и должен быть сад — золотисто-зеленым, укрытым от мира.

«Если бы я могла остаться здесь, — подумала Хилари. — Если бы я только могла остаться здесь навсегда…»

Ее привлекал даже не сам сад «Пале-Джамаи», а состояние души, которое он выражал. Ну почему она не обнаружила его, когда искала покой? Почему душевное спокойствие снизошло на нее, когда она ввязалась в опасную авантюру?

А может, никакой опасности и нет? Может быть, она побудет здесь немного и ничего не случится… и тогда….

А что — тогда?

Подул прохладный ветерок, и Хилари поежилась. Можно забрести в сад безмятежности, но от себя не убежишь. Она принесла с собой треволнения мира, жестокость жизни, сожаления и разочарования.

День клонился к закату, и солнце палило уже не так сильно. Хилари поднялась в гостиницу.

В полутьме Восточного салона присутствовало нечто говорливое и жизнерадостное, и, когда глаза Хилари привыкли к темноте, оно материализовалось в миссис Келвин Бейкер, безупречно одетую, со свежеподсиненными волосами.

— Я только что прилетела на самолете, — объяснила она. — Не выношу поездов — столько времени теряешь! И пассажиры встречаются такие неопрятные! Здесь нет ни малейшего понятия о гигиене! Видели бы вы, милочка, мясо на этих суках[165]— оно просто облеплено мухами. По-моему, они считают, что это нормально, когда всюду садятся мухи.

— Но с этим ведь действительно ничего не поделаешь, — заикнулась было Хилари, однако не тут-то было. Миссис Келвин Бейкер никому не собиралась спускать столь еретические заявления.

— Я большая поклонница Движения за чистую пищу.

У нас все заворачивают в целлофан, а даже у вас в Лондоне и хлеб и печенье лежат на прилавках просто так, ни во что не упакованные. Ну как, вы здесь уже все облазили? В Старом городе были?

— Увы, нет, — улыбнулась Хилари. — Я просто сидела на солнышке.

— Ах да — вы после болезни. Я забыла. — В глазах миссис Келвин Бейкер болезнь была единственным извинением для человека, не потрудившегося осмотреть достопримечательности. — Надо же, какую глупость я сморозила! Конечно, после сотрясения вам нужно лежать, и желательно в полумраке. И все-таки время от времени мы с вами можем совершать прогулки. Я люблю, чтобы у меня день был заполнен и время расписано по минутам.

Хилари это показалось ужасным, но она не преминула сделать комплимент энергичности миссис Келвин Бейкер.

— Да, скажу, не хвастаясь, для своего возраста я в отличной форме. Я почти не чувствую усталости. Помните мисс Хетерингтон? Англичанку с длинным лицом? Она приезжает сегодня вечером. Ей поезд больше по душе, чем самолет. Что здесь за постояльцы? Французы в основном? И еще, наверное, молодожены. Пойду выясню насчет своего номера. Тот, что предложили, мне не понравился, и мне обещали другой.

Несомая вихрем собственной энергии, миссис Келвин Бейкер удалилась.

Первое, что увидела Хилари, войдя вечером в ресторан, была мисс Хетерингтон, сидевшая за столиком у стены. Рядом с тарелкой лежала книга в бумажной обложке.

После ужина три дамы вместе выпили кофе, и мисс Хетерингтон с наслаждением завела речь о личной жизни шведского магната и белокурой кинозвезды.