— Еще бы! — затараторил пожилой. — Донесения из Рима, шифровки из Турени, замечен на Ривьере, опознан в Антверпене, в Осло, в Биаррице! В Страсбурге вел себя подозрительно, был в Остенде на пляже с ослепительной блондинкой, прогуливался по Брюсселю с борзой собакой! Вот в Берлинском зоопарке в обнимку с зеброй его еще не видели, но увидят, помяните мое слово!

— И что, никаких зацепок, Уортон? Я возлагал определенные надежды на антверпенское донесение, однако расследование ничего не дало. Конечно, теперь… — Тут молодой человек осекся и, казалось, впал в забытье. Не без труда выбравшись оттуда, он загадочно обронил: — Да, пожалуй… Хотя — кто знает?..

Полковник Уортон вдруг присел на подлокотник кресла.

— Как хотите, а добраться до сути дела мы должны. Никто нам не позволит раз за разом терять специалистов, не имея понятия о том, куда они делись, как и почему! Правда, особых сомнений на сей счет у нас вроде бы нет, но чем черт не шутит… Видели шифровку из Америки?

Человек за столом кивнул.

— Обычные левые завихрения — у кого их в юности не было? Судя по тому, что у нас на него есть, в хроническую стадию это не перешло. Перед войной работал неплохо, хотя ничего выдающегося не добился. Когда из Германии бежал Маннгейм, Беттертона приставили к нему ассистентом, а вскоре он уже был женат на маннгеймовской дочке. После смерти старика продолжил работу самостоятельно и тут уж себя показал. Знаменитым он стал, открыв зет-расщепление. Это было открытие века, и Бертрана носили на руках. Карьера в Америке ему была обеспечена, но тут умерла его жена. Он все бросил и перебрался в Англию. Уже полтора года работает в Харуэлле. Полгода назад женился вторично.

— С этой стороны есть что-нибудь? — встрепенулся Уортон.

— Мы, во всяком случае, ничего не раскопали. Дочка тамошнего стряпчего. До брака работала в страховой конторе. Связей с радикалами не выявлено.

— Зет-расщепление, — мрачно процедил полковник Уортон, — Я человек старомодный, для меня все эти словечки — темный лес. Мне и молекулу-то трудно себе представить, а они скоро весь мир расщепят! Атомные бомбы, расщепление ядра, зет-расщепление и еще черт знает что… А Беттертон, между прочим, у них был чуть ли не за главного! Как о нем отзываются в Харуэлле?

— Считают симпатичным малым. Что касается работы — ничего выдающегося. Так, прикладные исследования.

Оба помолчали. Разговор велся почти машинально и оттого казался бессвязным. На столе громоздились кипы донесений, в которых не за что было зацепиться.

— По приезде сюда его, конечно, тщательно проверили, — задумчиво произнес Уортон.

— Разумеется. Все было в полном порядке.

— Полтора года назад, — продолжал рассуждать вслух Уортон. — Понятно, на них здорово давят меры безопасности. Живут в своем мирке как под микроскопом, все просвечивается, ну, нервы и сдают. Сколько я такого навидался… Начинают обычно с грез об идеальном мире. Свобода, равенство, братство, никаких секретов, совместная работа на благо человечества. Тут-то их какие-нибудь мерзавцы и берут голыми руками. Легковернее ученых никого нет, — добавил он, задумчиво почесав нос. — Все шарлатаны-медиумы так говорят. С чего бы это?

— Ничего удивительного, — понимающе усмехнулся его собеседник. — Они думают, что все знают, а это всегда опасно. Вот мы — другое дело. Мы люди не гордые, мир спасать не собираемся. Нам бы пару поломок устранить — там подкрутить, тут ослабить. Узнать бы побольше о Беттертоне. — Он побарабанил пальцами по столу. — Не биографию и труды, а живые черточки. Какие он любил шутки, от чего чертыхался, кто ему нравился, а кого он терпеть не мог.

— А жена? — пытливо взглянул на него Уортон. — У кого же и узнавать такие вещи, если не у нее?

— Мы с ней несколько раз беседовали.

— Ну и как?

— Пока что безуспешно, — пожал плечами хозяин кабинета.

— Как вы думаете, она что-нибудь знает?

— Даже если и знает, то не признается. Выдает все положенные переживания: тревогу, горе, мучительное беспокойство. Ничего подозрительного не замечала, жизнь мужа была абсолютно нормальной, никаких потрясений — и так далее до бесконечности. Сама она считает, что его похитили.

— А вы ей не верите?

— Работа у меня такая, — с горечью отозвался человек за столом. — Я никому не верю.

— Ну что же, — протянул Уортон, — это помогает непредвзято смотреть на вещи. И что она собой представляет?

— Самая обычная женщина, каких каждый день встречаешь за бриджем.

— С такими тяжелее всего, — сочувственно кивнул Уортон.

— Она ждет в приемной. Опять будем переливать из пустого в порожнее.

— Ничего другого тут не придумаешь, хотя я бы так не смог. Терпения не хватило бы. — Уортон встал. — Что ж, не буду вас задерживать. Не сказать, чтобы мы сильно продвинулись.

— К сожалению. Попробуйте заняться донесением из Осло. Вдруг что-нибудь всплывет.

Уортон кивнул и удалился. Хозяин кабинета снял трубку и сказал:

— Я приму миссис Беттертон. Она может войти.

Он сидел, глядя в пространство, пока не раздался стук в дверь и не появилась миссис Беттертон. Это была высокая женщина лет двадцати семи. Самой примечательной чертой ее внешности была густая копна золотисто-рыжих волос. По сравнению с этим великолепием лицо казалось несущественным. У нее были бирюзовые глаза и типичные для рыжих светлые ресницы. Никаких следов косметики. Любезно пригласив посетительницу сесть, хозяин кабинета отметил это обстоятельство и еще больше утвердился во мнении, что миссис Беттертон чего-то не договаривает.

Он по опыту знал, что женщина, терзаемая отчаянием и тревогой, тщательно прячет их следы под макияжем. Не сочла ли миссис Беттертон, что ненакрашенной она будет больше походить на убитую горем супругу?

— Ну как, мистер Джессоп, — выдохнула женщина, — есть новости?

— Боюсь, что зря подал вам надежду, миссис Беттертон, — покачал головой человек по имени Джессоп. — Ничего определенного я вам, увы, сообщить не могу.

— Знаю, знаю, — заторопилась Олив Беттертон, — вы так и написали в письме. Я просто надеялась, вдруг… с тех пор… Я была рада приехать сюда. Хуже нет сидеть дома, не находя себе места. И сделать ничего нельзя!

— Если вы не против, миссис Беттертон, — мягко произнес Джессоп, — я бы хотел начать все сначала: задать вам те же вопросы, обсудить те же моменты. Видите ли, всегда есть шанс, что всплывет какая-нибудь мелочь, о которой вы прежде не подумали или которую не сочли достойной упоминания.

— Да-да, я все понимаю. Спрашивайте о чем угодно и сколько угодно.

— В последний раз вы видели своего мужа двадцать третьего августа?

— Да.

— В тот день он улетал в Париж на конференцию, так?

— Да.

— Он был на заседаниях первые два дня, — продолжал Джессоп. — На третий день его там больше никто не видел. Правда, он обмолвился одному из коллег, что собирается вместо дискуссий проехаться на bateau mouche.

— Bateau mouche? А что это?

— Прогулочный катер, который ходит по Сене, — улыбнулся Джессоп и тут же пристально взглянул на свою собеседницу. — По-вашему, на него это не похоже?

— Пожалуй, — с сомнением произнесла та. — Он должен был бы живо интересоваться всем, что происходит на конференции.

— Возможно. С другой стороны, именно в этот день обсуждалась проблема, которая его не слишком интересовала, так что он вполне мог позволить себе развеяться. Значит, вы по-прежнему считаете, что это было не в его стиле?

Женщина молча кивнула.

— Вечером он не вернулся в гостиницу, — продолжал тем временем Джессоп. — По имеющимся у нас сведениям, он не пересекал границу, во всяком случае, по собственным документам. Как вы думаете, мог у него быть второй паспорт, на другую фамилию?

— Нет, конечно, с какой стати?

— Вы точно помните, что никогда не видели у мужа ничего подобного? — переспросил Джессоп, испытующе глядя на нее.

— Да, и я ни за что в это не поверю! Ни за что! — отчаянно замотала головой миссис Беттертон. — Я не поверю, что он… скрылся намеренно, сколько бы вы к этому ни клонили! С ним что-то случилось, или… или он потерял память…

— Но ведь на здоровье он не жаловался?

— Нет. Он много работал и иногда жаловался на усталость, только и всего.

— Он не казался чем-то взволнованным или подавленным?

— Да нет же! — Она дрожащими руками вытащила из сумочки носовой платок. — Это ужасно. Я не могу поверить. Он бы не исчез, не сказав мне ни слова. С ним что-то случилось. Его похитили или на него напали. Я гоню от себя такие мысли, но другого объяснения у меня просто нет. Наверное, его уже нет в живых.

— Прошу вас, миссис Беттертон, не стоит сразу предполагать самое худшее. Если бы он умер, его тело обязательно бы нашли.

— Не обязательно. Мало ли что могло случиться. Вдруг он утонул, или его столкнули в канализационный люк. В этом Париже может случиться все что угодно.

— Уверяю вас, миссис Беттертон, в Париже прекрасно поставлена охрана порядка.

Убрав от глаз платок, она сердито уставилась на Джессопа.

— Я знаю, о чем вы думаете, но это неправда! Том не стал бы выдавать или продавать секреты. Он не был коммунистом, и ему нечего было скрывать! Вся его жизнь перед людьми как на ладони.

— Каковы были его политические убеждения, миссис Беттертон?

— В Америке, насколько мне известно, он голосовал за демократов, а здесь — за лейбористов. Политика его не интересовала, он был ученым до мозга костей. Замечательным ученым, — добавила она с вызовом.

— Да, — согласился Джессоп, — он был замечательным ученым. В том-то и дело. Видите ли, ему могли посулить золотые горы за то, чтобы он перебрался из Англии куда-нибудь еще.