— Да нет, мистер Лал, вы не так поняли, — сказала Патрисия. — Это просто идиома. Она ничего не значит.

— Не понимаю, — сказал Акибомбо. — Если она ничего не означает, зачем ее употреблять?

Внезапно в разговор вмешалась Элизабет Джонстон, в ее голосе звучало легкое раздражение.

— Порою люди говорят вроде бы ничего не значащие фразы, но на самом деле их слова полны скрытого смысла. Нет-нет, я не о том, что сказал Найджел. Я о другом. — Она обвела взглядом сидящих за столом. — О том, что произошло вчера.

— В чем дело, Бесс? — резко спросила Вэлери.

— Не надо, — робко попросила Силия. — Я думаю… я уверена, что завтра все выяснится. Правда-правда. И история с конспектами, и с рюкзаком. И тот, кто это сделал, признается, как… как я.

Чувствовалось, что она говорит искренне, лицо ее пылало, и кое-кто из студентов посматривал на нее уже вполне дружелюбно.

— И все мы будем жить долго и счастливо, — хохотнула Вэлери.

После чего все дружно встали и направились в гостиную. Каждый хотел услужить Силии и подать ей кофе. Потом включили радио, часть студентов разошлась по своим делам, кто-то пошел заниматься, и в конце концов обитатели дома (вернее, двух домов) на Хикори-роуд отправились спать.

День выдался страшно долгий и утомительный, думала миссис Хаббард, блаженно растягиваясь на постели.

— Но, слава Богу, — сказала она себе, — все позади.

Глава 7

Мисс Лемон опаздывала крайне редко, а вернее сказать, не опаздывала никогда. Ни туман, ни буря, ни эпидемия гриппа, ни дорожные происшествия не могли помешать этой удивительной женщине вовремя прийти на работу. Но в то утро мисс Лемон вместо десяти прибежала, запыхавшись, в пять минут одиннадцатого. Она рассыпалась в извинениях и была какая-то встрепанная.

— Ради Бога, простите меня, мосье Пуаро, мне, право, очень неловко. Я как раз собиралась выходить, но тут позвонила сестра.

— Надеюсь, с ней все в порядке?

— Как вам сказать…

Пуаро выжидающе посмотрел на мисс Лемон.

— Она безумно расстроена, просто безумно. Одна из студенток покончила с собой.

Пуаро молча уставился на нее. Потом что-то пробормотал себе под нос.

— Простите, мосье Пуаро?

— Как зовут девушку?

— Силия Остин.

— Отчего она умерла?

— Говорят, отравилась морфием.

— Может, это несчастный случай?

— Нет-нет, кажется, она оставила записку.

Пуаро тихо сказал:

— Этого я не ожидал. Не этого… Но все равно что-то должно было случиться.

Он поднял глаза на мисс Лемон, застывшую с карандашом в руках и блокнотом наготове. Пуаро вздохнул и покачал головой:

— Нет, разберите-ка лучше утреннюю почту. Просмотрите письма и ответьте, кому сможете. А я отправлюсь на Хикори-роуд.

Джеронимо впустил Пуаро в дом и, узнав его, заговорщицки зашептал:

— А, это вы, сеньор… У нас беда… большая беда. Маленькая синьорина… ее нашли утром в постели мертвую. Сначала пришел доктор. Он так качал головой. Теперь пришел инспектор полиция. Он наверху с синьора и падрона. Почему она решила убить себя, poverina?[266] Вчера вечером было так весело, была помолвка.

— Помолвка?

— Si, si[267]. С мистер Колин, вы знаете, такой большой, темный, всегда курит трубка.

— Понятно.

Джеронимо открыл дверь в гостиную и, проведя туда Пуаро, сообщил еще более таинственно:

— Вы будете здесь, хорошо? Когда полиция уходит, я скажу синьора, что вы здесь. Ладно?

Пуаро кивнул, и Джеронимо ушел. Оставшись один, Пуаро, не страдавший чрезмерной щепетильностью, как можно тщательней осмотрел комнату и в особенности полки, где студенты держали кое-что из вещей. Его любопытство было вознаграждено весьма скудно: большую часть своих вещей и бумаг студенты хранили в спальнях.

Наверху миссис Хаббард беседовала с инспектором Шарпом, который задавал ей вопросы тихим, даже немного виноватым голосом, — вальяжный мужчина, с обманчиво-мягкими манерами.

— Я понимаю, что вы огорчены и нервничаете, — посочувствовал он, — Но, как вам, наверно, уже сообщил доктор Коулз, мы производим дознание и поэтому хотим, так сказать, воссоздать истинную картину происшедшего. Так вы говорите, в последнее время девушка выглядела расстроенной и подавленной?

— Да.

— Из-за несчастной любви?

— Не совсем, — замялась миссис Хаббард.

— Будет лучше, если вы мне все расскажете, — проникновенно произнес инспектор Шарп. — Повторяю, мы хотим воссоздать реальный ход событий. У нее были основания, хоть какие-нибудь, чтобы покончить с собой? Может, она была беременна?

— Нет-нет, ничего подобного. А замялась я потому, что девочка тут натворила глупостей, и я подумала, что не стоит теперь ворошить старое.

Инспектор Шарп кашлянул.

— Обещаю, что мы будем очень тактичны. Наш коронер[268] — человек опытный. Но мы должны знать, что случилось.

— Да, конечно, вы правы. Дело в том, что месяца три назад… может, чуть больше, в доме стали пропадать вещи… мелочь… ничего особенного.

— То есть безделушки, украшения, нейлоновые чулки? А деньги?

— Нет, деньги, насколько мне известно, не пропадали.

— И виноватой оказалась эта девушка?

— Да.

— Вы поймали ее с поличным?

— Не совсем. За день до ее… смерти к нам на ужин приходил один мой друг, мосье Эркюль Пуаро, не знаю, слышали вы о нем или нет…

Инспектор Шарп оторвался от записной книжки. Глаза его расширились. Имя Пуаро ему явно было известно.

— Мосье Пуаро? — переспросил он. — Неужели? Интересно, очень интересно.

— Он прочитал после ужина краткую лекцию, а потом зашла речь о кражах. И тогда он во всеуслышание посоветовал мне обратиться в полицию.

— Прямо так и сказал?

— А вскоре Силия пришла и во всем созналась. Она была очень расстроена.

— На нее хотели подать в суд?

— Нет. Она собиралась возместить все деньгами, и ребята ее простили.

— Она что, бедствовала?

— Нет. Она работала фармацевтом в больнице Святой Екатерины, неплохо зарабатывала, и, по-моему, у нее были даже кое-какие сбережения. Она жила лучше большинства студентов.

— Значит, красть ей было незачем, и все же она крала? — переспросил инспектор, продолжая записывать.

— Очевидно, она была клептоманкой, — ответила миссис Хаббард.

— Ну да, так принято говорить. Но на деле выходит, что люди эти все равно воры, хотя воруют просто так, из любви к искусству.

— Вы к ней, по-моему, несправедливы. Понимаете, тут замешан один молодой человек.

— Ах, вот как! И он от нее отвернулся?

— О нет, как раз наоборот! Он горячо ее защищал и, между прочим, вчера вечером, после ужина, объявил о своей помолвке с нею.

Брови инспектора Шарпа удивленно поползли вверх.

— И после этого она ушла к себе и приняла морфий? Вам не кажется это абсурдным?

— Кажется. Я не могу этого понять.

Миссис Хаббард горестно, в мучительных раздумьях наморщила лоб.

— И тем не менее дело довольно ясное. — Шарп кивнул, указывая на маленький клочок бумаги, лежавший между ними на столе.

«Дорогая миссис Хаббард, — говорилось в записке, — поверьте, я очень раскаиваюсь, и мне кажется, у меня только один выход».

— Подписи нет, но ведь это ее почерк?

— Да, ее.

Миссис Хаббард произнесла последние слова нерешительно и, нахмурившись, посмотрела на клочок бумаги. Почему ее не покидает чувство, что тут дело нечисто?

— Единственный отпечаток пальцев, оставшийся на записке, несомненно принадлежит Силии, — сказал инспектор. — Морфий был в небольшом флаконе с ярлычком больницы Святой Екатерины, а вы мне говорили, что она там работала фармацевтом. Она имела доступ к шкафчику с ядами и, очевидно, взяла морфий оттуда. Скорее всего, она принесла морфий вчера, когда у нее созрела мысль о самоубийстве.

— Нет-нет, не верю. Это нелепо. Вчера вечером она была так счастлива!

— Стало быть, когда она поднялась к себе, ее настроение изменилось. Может, в ее прошлом таилось что-то такое, о чем вы не знаете. И она боялась разоблачения. А она была сильно влюблена в этого юношу… как, кстати, его зовут?

— Колин Макнабб. Он проходит стажировку в больнице Святой Екатерины.

— А, значит, он врач? Гм… И работает в больнице Святой Екатерины?

— Силия его очень любила. Думаю, больше, чем он ее. Он — довольно эгоцентричный молодой человек.

— Ну, тогда, наверно, в этом все и дело. Она считала себя недостойной его или, допустим, не рассказала ему всей правды о своем прошлом. Она была совсем юной, да?

— Ей было двадцать три года.

— В этом возрасте они такие идеалисты, относятся к своим чувствам очень серьезно. Да, думаю, все дело в этом. Жаль.

Он встал со стула:

— К сожалению, нам придется предать дело гласности, но мы постараемся умолчать о подробностях. Благодарю вас, миссис Хаббард, за исчерпывающую информацию. Насколько я понял, мать девушки умерла два года назад, и у Силии Остин осталась только пожилая тетушка, проживающая в Йоркшире[269]. Мы с ней свяжемся.

Он взял со стола клочок бумаги, испещренный неровными, как бы задыхающимися от волнения буквами.

— Тут что-то нечисто, — внезапно произнесла миссис Хаббард.

— Нечисто? В каком смысле?

— Не знаю… но мне все время кажется, что я вот-вот пойму… Боже мой, что же это?

— Вы не уверены, что письмо написано ею?

— Да нет, не в этом дело, — Миссис Хаббард прикрыла пальцами веки и добавила, как бы извиняясь: — Я сегодня страшно туго соображаю.