— Вы имеете в виду Закон о государственной тайне или как там это называется? Неужто вы всерьез надеетесь убежать, Том? Ну куда вы денетесь?

— Я же сказал — куда угодно.

— Разве в наше время это возможно? Ведь нужны деньги, и вообще возникает масса сложностей.

— С деньгами проблем не будет, — хохотнул Беттертон. — Они переведены в такое место, где я смогу их получить под новым именем.

— Так вы все-таки взяли деньги?

— Разумеется, взял.

— Но ведь вас выследят.

— Это будет не так-то просто. Разве вы не понимаете, Олив, что я теперь совсем не похож на Беттертона, которого они будут искать? Потому-то я и требовал пластической операции. Все дело было в том, чтобы исчезнуть из Англии, положить на счет немного денег и изменить внешность так, чтобы до конца жизни ничего не бояться.

— Вы неправы, — сказала Хилари, глядя на него с сомнением. — Уверена, что неправы. Было бы гораздо лучше вернуться и держать ответ за свои дела. В конце концов, сейчас не военное время. Думаю, вам просто дадут небольшой срок. Какой смысл всю оставшуюся жизнь скрываться от преследования?

— Вы не понимаете. Вы ничего во всем этом не понимаете. Пойдемте скорее, мы теряем время.

— А как вы собираетесь ускользнуть из Танжера?

— Не беспокойтесь. Как-нибудь выкручусь.

Хилари поднялась с места и медленно пошла с ним по террасе, чувствуя себя до странности неловко и скованно. Она выполнила свои обязательства перед Джессопом и покойной Олив Беттертон, и на этом все кончилось. Они с Томом Беттертоном прожили несколько недель бок о бок, но по-прежнему оставались чужими. Между ними не возникло ни приятельских отношений, ни дружбы.

Они дошли до края террасы, откуда маленькая боковая дверь в стене вела на узкую уличку, змеившуюся вниз по холму в направлении порта.

— Здесь я и прошмыгну, пока никто не видит, — сказал Беттертон. — Пока.

— Счастливого пути, — напутствовала его Хилари.

Она стояла, провожая глазами Беттертона, который подошел к двери и повернул ручку. Дверь открылась, но он неожиданно отступил назад и замер. В дверях стояли трое. Двое из них подошли к нему, и один произнес:

— Томас Беттертон, у меня ордер на ваш арест. Вас будут содержать под стражей до оформления процедуры экстрадиции[229].

Беттертон резко повернулся, но второй полицейский отрезал ему путь к отступлению. Сменив тактику, неудачливый беглец расхохотался.

— Все это прекрасно, — заявил он, — но я не Томас Беттертон.

От двери отделился Питерс и подошел вплотную к Беттертону.

— Нет, — сказал он, — вы именно Беттертон.

— Вы хотите сказать, что последний месяц жили со мной бок о бок, называли меня Томом Беттертоном и слышали, как я сам себя так называл, — усмехнулся тот. — Но беда в том, что я — не Беттертон. Встретив его в Париже, я решил занять его место. Если не верите мне, спросите эту даму. Она явилась ко мне, выдавая себя за жену Беттертона, и я признал ее своей женой. Так ведь?

Хилари кивнула.

— Я поступил так потому, — продолжал Беттертон, — что, не будучи Томасом Беттертоном, знать не знал его жену. Я подумал, что эта женщина — и в самом деле жена Беттертона. Впоследствии мне пришлось выдумать этому более или менее правдоподобное объяснение. Вот и все. Это чистая правда.

— Так вот почему вы сделали вид, что узнали меня, когда просили меня подыграть вам! — воскликнула Хилари.

— Я не Беттертон, — самонадеянно усмехнулся тот. — Взгляните на любую фотографию Беттертона — и вы поймете, что я говорю правду.

Питерс шагнул вперед.

— Я видел фотографии Беттертона, — произнес он спокойным безжалостным голосом, непохожим на голос того Питерса, которого Хилари так хорошо знала, — и должен признать, что вы на них не похожи. Тем не менее вы именно Беттертон, и я это докажу.

Заломив Беттертону руку, он сорвал с него пиджак.

— Если вы Беттертон, — пояснил он, — у вас на сгибе правого локтя должен быть шрам в виде буквы Z.

Разорвав рукав рубашки, он продемонстрировал окружающим искомую примету.

— Вот, — сказал он торжествующе. — Двое лаборантов из Штатов готовы свидетельствовать в суде, что у Беттертона был этот шрам. Я знаю о нем, потому что Эльза написала мне, что вы сделали это на память.

— Эльза? — задрожал Беттертон. — При чем тут Эльза?

— А вы поинтересуйтесь, какое против вас выдвинуто обвинение.

Старший полицейский вновь взял слово:

— Вы обвиняетесь в предумышленном убийстве вашей жены, Эльзы Беттертон.

Глава 22

— Простите меня, Олив. Поверьте, мне очень жаль — не его, конечно, а вас. Только ради вас я дал ему шанс. Помните, я предупредил вас, что в Учреждении он будет целее — а ведь я пересек полмира, гоняясь за ним. Он должен был ответить за Эльзу.

— Не понимаю. Ничего не понимаю. Кто вы такой?

— Я думал, вы уже знаете. Я Борис Глыдр, двоюродный брат Эльзы. Меня из Польши послали в Америку, учиться в университете. Дела в Европе шли так, что дядя решил: мне лучше принять американское гражданство. Так я стал Эндрю Питерсом. Когда началась война, я вернулся в Европу, работал в подполье. Мне удалось вывезти дядю и Эльзу из Польши и отправить в Америку. Эльза… я вам о ней уже говорил. Она была ученым высочайшего класса. Это она открыла зет-расщепление. Беттертон был молодым канадцем, приставленным к Маннгейму в качестве ассистента. Дело свое он знал, но не более того. Он и ухаживал-то за Эльзой, и женился на ней, чтобы примазаться к ее работам. Когда ее эксперименты были близки к завершению и он понял, каким великим открытием будет зет-расщепление, он ее отравил.

— Не может быть!

— Так оно и было. В то время никаких подозрений не возникло. Беттертон, казалось, был безутешен, с головой окунулся в работу и через некоторое время объявил об открытии зет-расщепления, выдав его за свое. Это принесло ему все, чего он мог желать: славу и научное признание. После этого он счел за лучшее уехать из Америки и перебраться в Англию. Там он работал в Харуэлле.

После войны у меня были кое-какие дела в Европе. Поскольку я свободно говорю по-немецки, по-русски и по-польски, я приносил определенную пользу, и мне пришлось там задержаться. Письмо, посланное мне Эльзой перед смертью, меня насторожило. Болезнь, от которой она страдала и в конце концов умерла, показалась мне странной и необъяснимой. Добравшись наконец до Штатов, я стал требовать проведения расследования. Не буду углубляться в детали, но мне удалось кое-что обнаружить. Этого было достаточно, чтобы добиться постановления об эксгумации[230]. В аппарате прокурора округа работал один малый, близкий друг Беттертона. Примерно в это время он должен был ехать в Англию и, думаю, навестил там Беттертона и упомянул об эксгумации. Беттертон перепугался до смерти. Вероятно, уже тогда к нему подъезжали агенты нашего друга мосье Аристида. Так или иначе, он понял, что это лучший способ спастись от ареста и суда за убийство. Он принял их условия, оговорив, что ему должна быть изменена внешность. Правда, он прогадал, попав в самое что ни на есть настоящее заключение. Кроме того, он оказался под ударом, поскольку не мог выдавать требуемого, то есть научную продукцию. Гением он никогда не был.

— И вы шли за ним по пятам?

— Да. Когда в газетах появились сенсационные сообщения об исчезновении знаменитого физика Томаса Беттертона, я отправился в Англию. Одному моему другу, блестящему ученому, запускала кое-какие пробные шары некая дама, миссис Спидер, которая работала на ООН. По приезде в Англию я выяснил, что она встречалась и с Беттертоном. Я подыграл ей, высказывал левые идеи, слегка преувеличил свои научные заслуги. Видите ли, я был уверен, что Беттертон отправился за «железный занавес», где его не смогли бы достать. Но я намечал добраться до него и там. — Он мрачно стиснул зубы. — Эльза была не только замечательным ученым, но и чудесной и красивой женщиной. Ее убил и ограбил человек, которого она любила и которому верила. Я был готов разделаться с Беттертоном собственными руками.

— Понятно, — прошептала Хилари. — Теперь мне все понятно.

— Приехав в Англию, я написал вам, — продолжал Питерс. — Я подписался своим настоящим именем и изложил факты. Наверное, вы мне не поверили. Во всяком случае, ответа я не получил, — пожал он плечами. — Тогда я обратился в разведку. Сначала я явился туда под видом польского офицера — явного иностранца, чопорного и холодного. Я тогда подозревал всех и вся. Но в конце концов мы с Джессопом нашли общий язык. — Он помедлил. — Теперь я своего добился. Будет предъявлено требование об экстрадиции, Беттертона передадут США, и там он предстанет перед судом. Если его оправдают, я… Но его не оправдают. Улики слишком весомы.

Он вновь замолчал, глядя на спускающиеся к морю, залитые солнцем сады.

— Самое страшное, — заговорил он вновь, — что вы явились к нему туда, а я встретил вас и полюбил. Это было ужасно, Олив, поверьте мне. И вот к чему мы пришли. Перед вами человек, отправивший вашего мужа на электрический стул. Это всегда будет стоять между нами. Вы не сможете этого забыть, даже если сумеете простить. — Он поднялся. — Что ж, я хотел, чтобы вы услышали эту историю из моих уст. Теперь прощайте.

— Погодите, — движением руки остановила его Хилари, — погодите-ка. Я тоже должна вам кое-что рассказать. Я не жена Беттертона. Олив Беттертон умерла в Касабланке, и Джессоп уговорил меня занять ее место.

— Вы не Олив Беттертон?

— Нет.

— Боже мой! — простонал Энди Питерс и рухнул на стул. — Боже мой! Олив… Олив, милая!

— Не называй меня Олив. Меня зовут Хилари. Хилари Крейвен.

— Хилари? — недоверчиво переспросил он. — К этому мне еще надо привыкнуть. — И взял ее руки в свои.