К действительности меня вернул продолжительный автомобильный сигнал. Я был так погружен в свои мысли, что не заметил, как мой «крайслер» выехал на левую сторону дороги. Только благодаря тому, что водитель встречного «кадиллака» быстро и умело совершил объездной маневр, удалось избежать столкновения машин. Когда опасность миновала, я продолжил движение по правой стороне шоссе. После этой встряски я вел машину осторожнее и доехал до Фри-Пойнта благополучно, все еще с удовольствием обдумывая, как я расправлюсь с Евой. Было около трех часов, и я попросил Рассела принести мне на террасу сэндвичи и виски. Ожидая, пока Рассел подаст еду, я ходил взад и вперед по террасе, с бешенством вспоминая, как со мной обошлась Ева, и удивляясь тому, что она полностью завладела мной, несмотря на ее полное безразличие ко мне. То, что я в деталях разработал план убийства Евы и что испытал радость от такой расплаты, приводило меня в ужас. Несколько недель тому назад подобная мысль никогда бы не пришла мне в голову. А сегодня, когда я был так унижен, мысль об отмщении через убийство показалась мне спасительной. Я видел в этом единственную возможность восторжествовать над Евой. Нужно выбросить из головы не только планы о мести, но и причину этих страшных планов – Еву. Она ужасно относится ко мне и никогда ее поведение не будет другим. Остается только одно: примириться со своим поражением и забыть ее. Я не смогу написать ни одной стоящей книги, пока проститутка будет оказывать на меня свое тлетворное влияние, целиком занимать мои мысли и портить мне нервы, как, например, сегодня. Надо с этим покончить.

Слуга принес и поставил на стол поднос.

– Доставь мне пишущую машинку, Рассел, – повернувшись к нему, попросил я. – Мне нужно работать.

Он расплылся в улыбке.

– Надеюсь, что дела на студни идут хорошо, сэр?

– Все в порядке, – не проявляя никакой радости, ответил я. – Будь другом, дай мне работать.

Слуга мельком посмотрел на меня. И улыбка на его лице исчезла. Он тут же отправился в библиотеку за машинкой. Я сел и начал изучать заметки Бернштейна, но не в силах был сосредоточиться: из головы не выходила Ева. Я не мог примириться с унижением, которому она меня подвергла. Именно я, а не кто-то другой, стоял перед ее запертой дверью, как какой-то уличный торговец. Чем больше я об этом думал, тем взвинчивал себя все сильнее. Когда Рассел поставил рядом со мной машинку и ушел, я не смог заставить себя работать и, доев сэндвичи, начал пить виски. Ева заплатит за все, думал я, наливая виски трясущейся рукой. Я найду способ рассчитаться с мерзавкой. Я залпом выпил виски и налил снова. Я повторил процедуру с наполнением стакана несколько раз, пока не почувствовал тяжести в ногах. Я понял, что опьянел. Оттолкнув стакан, я придвинул к себе машинку. «К черту Еву, – громко проговорил я. – Она не остановит меня. Никто не остановит меня». Я попытался написать для заказанного сюжета первую сцену с учетом замечаний Бернштейна, но после часа мучительного и напряженного труда выхватил лист из машинки и разорвал его на куски. У меня не было творческого настроения. Я ушел с террасы и стал бродить по пустым комнатам дома. Рассела в доме не было. Наверное, спрятался где-то в лесу, чтобы спокойно подремать. В доме было невыносимо одиноко, и я подумал, что совершил ужасную глупость, поселившись в таком уединенном месте. Пока Кэрол была рядом, все было прекрасно, но теперь, когда она станет работать на студии, здесь будет ужасно скучно. Как я ни старался думать о чем-либо другом, я все равно возвращался в мыслях к Еве. Я взял испытанное средство забыться – книгу, стал читать, но, пробежав глазами страниц шесть, убедился, что не имею ни малейшего представления о том, что я прочитал, и через всю комнату швырнул книгу на пол. Виски наконец-то подействовало: голова моя стала тяжелой, настроение бесшабашным. Я решительно подошел к телефону. Сейчас я выскажу этой бездушной стерве все, что думаю о ней. Если она считает, что имеет право по-свински обращаться со мной и что это сойдет ей с рук безнаказанно, она очень даже ошибается. Я поставлю ее на место. Набрав номер, я сохранял твердость духа, данное себе слово намерен был сдержать.

– Кто говорит? – спрашивал меня голос Марти.

И как только я услышал голос служанки, а не самой Евы, я отказался от попытки какого-либо разговора. Я просто молча положил трубку. Я не захотел объясняться с Евой через Марти. Я закурил сигарету и неуверенной походкой снова поплелся на веранду. «Так больше продолжаться не может, – сказал я себе в десятый, может, раз, – надо попытаться работать». Я снова уселся за стол и принялся читать заметки Бернштейна, но, чувствуя, что не воспринимаю написанного, в отчаяньи отшвырнул сценарий в сторону. В ожидании жены все остальное время я бродил по саду, курил сигарету за сигаретой и злился по той причине, что я одинок и покинут.

Кэрол вернулась к обеду. Она вылезла из своей маленькой двухцветной – кремовой с голубым – машины, бегом пересекла лужайку и бросилась ко мне. При виде жены я почувствовал облегчение. Я крепко прижал ее к себе и долго не отпускал.

– Как дела, дорогая? – улыбаясь, спросил я. – Как ты себя чувствуешь?

Она вздохнула.

– Я очень устала, Клив. Мы работали без передышки. Пойдем в дом, и налей мне что-нибудь выпить. Ну, рассказывай свои новости.

Мы пошли к дому, и по дороге жена рассказала мне, как прошло совещание.

– Пока Р.Г. доволен, – сказала она. – Это будет великолепная картина. Джерри просто бесподобен, и даже Р.Г. внес на этот раз одно ценное предложение.

Я налил для Кэрол джин и выжал в стакан лимонный сок, а себе опять взял виски.

– Послушай, Клив! – внезапно воскликнула Кэрол. – Неужели ты один выпил почти целый графин виски? Еще утром он был полным.

Я протянул ей стакан и рассмеялся.

– Конечно, нет, – заверил я. – За кого ты меня принимаешь? За пьяницу? Я опрокинул графин и разлил половину его содержимого.

Кэрол внимательно посмотрела на меня, но увидев, что я не отвел глаза, просияла:

– Конечно, ты не пьяница, – улыбнулась она. Кэрол показалась мне бледной и измученной. – Сэму понравился сценарий?

Я кивнул.

– Конечно, понравился. А почему бы и нет? Разве не ты написала его?

– Мы написали его вместе, дорогой, – ответила моя добрая Кэрол, и я почувствовал, что она встревожилась. – Надеюсь, что ты не переживаешь из-за этого? Я хочу сказать, что я не стала бы вмешиваться, если бы не…

– Не будем говорить об этом, – оборвал я жену, – я и сам знаю, что не мастак писать киносценарии, и не прочь поучиться у тебя. – Я сел рядом с женой и взял ее за руку. – Мне никак не удается переработать его в соответствии с замечаниями Бернштейна. Знаешь, Кэрол, я все же хочу, чтобы Сэм нанял кого-то другого писать киносценарий: я все время топчусь на одном месте. У меня ничего не получится.

– Дай мне сигарету и расскажи о требованиях Бернштейна.

Я прикурил для Кэрол сигарету, потом передал в подробностях разговор с Бернштейном. Внимательно слушая, по временам одобрительно кивая темноволосой головкой, Кэрол со знанием дела вникала в замысел будущей киноленты.

– Сэм просто великолепен, – заявила Кэрол, когда я кончил. – Так будет значительно лучше. Ты обязательно должен переработать сценарий, Клив. Я знаю, что ты сможешь это сделать, да ты и сам понимаешь, насколько это важно для тебя.

– Тебе хорошо говорить, Кэрол, – с горечью возразил я, но пойми, я в жизни не написал ни единого киносценария. Я потратил все утро, а результата нет.

Кэрол испытующе и удивленно смотрела на меня.

– Может быть, завтра все будет иначе, – с надеждой сказала она. – Сэм думает, что тебе не потребуется много времени, чтобы переработать вариант набело. Дело в том, что нужно поскорее приступить к студийному этапу работы над новым киносценарием.

Я раздраженно вскочил на ноги.

– Не знаю. Нельзя же заставить человека, когда ему не пишется.

Кэрол подошла и обняла меня.

– Не нервничай, Клив. Все будет хорошо, вот увидишь.

– К черту все дела. Сейчас я недену халат и весь вечер буду отдыхать. У тебя есть что читать?

– Я должна еще поработать, – ответила жена. – Кое-что исправить, изменить в сюжете.

– Не можешь же ты отдавать работе не только день, но и ночь, – возразил я, раздраженный тем, что даже вечером Кэрол была способна трудиться. – Отдохни. Это пойдет тебе на пользу.

Жена подтолкнула меня к двери.

– Не искушай, Клив, отдыхом. Он мне необходим, но и дело срочное. Посиди пока на террасе один. Посмотри, как здесь красиво. Как только я разберусь со своими бумагами, я сразу приду к тебе.

– Ничего не поделаешь, если ты не можешь оставить работу на завтра. – Я пошел в спальню, снял пиджак и надел халат. Потом вернулся на террасу и сел.

Солнце садилось, золотя вершины гор, видневшиеся на фоне ярко-голубого неба. На террасе было тихо, тепло и спокойно, но ум мой не знал покоя. Я глядел без прежнего восхищения на горы. Красота их меня не радовала. Я перевел взгляд на сад. И вдруг снова увидел, что на скамейке сидит какой-то человек. Плечи его опущены, руки зажаты между колен. И тут я узнал его – и словно чья-то ледяная рука сжала мое сердце. Джон Коулсон! Но он умер почти три года назад! Я видел его лежащим в гробу и видел, как потом обтянутый черным крепом гроб с мертвым телом драматурга унесли четверо пожилых мужчин в черном. И все же он сидел в саду, повернувшись ко мне спиной, неподвижный, как человек, погруженный в глубокое раздумье. Я вскочил, подбежал к перилам веранды и стал до боли в глазах всматриваться в того, кто показался мне Джоном. Когда я пригляделся более внимательно, фигура человека, сидящего на скамейке, превратилась в тень, отбрасываемую кустом роз, освещенным последним лучом заходящего солнца. Я долго стоял, вцепившись в перила, чувствуя, как мое сердце бешено бьется и как от ужаса я обливаюсь холодным потом. «Неужели я схожу с ума? – спрашивал я себя. – Что это? Обман зрения или Коулсон действительно пришел обратно из царства мертвых на землю?» Наконец я нашел в себе силы и, дотащившись до стула, сел. Наверное, я слишком много выпил, решил я. Никогда за все те годы, что я считался автором пьесы умершего драматурга, я не воскрешал в своем сознании ни единой детали своего прошлого. Но теперешняя моя работа над пьесой Коулсона, попытки имитировать написанные им диалоги, углубить его мысли привели к тому, что моя память, разбуженная этими внешними раздражителями, так живо восстановила образ, что достаточно было игры света и тени, чтобы мне показалось, что я вижу давно перешедшего в мир иной Джона. Я попытался убедить себя, что это – единственная причина моих галлюцинаций, и все же сердце мое трепетало от ужаса. Темнело. Я продолжал сидеть на террасе, думая о Коулсоне. Я знал, что поступаю беспринципно, превращая его пьесу в киносценарий, но я слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Я не должен был красть пьесу. Но не случись этого – я не стал бы известным писателем и не сидел бы на террасе шикарной виллы в одном из самых очаровательных уголков Калифорнии. Я никогда бы не встретил Кэрол. Я перевел дыхание – и нечего греха таить – я никогда бы не узнал Евы.