Джеймс Хэдли Чейз - Ева

– Уже одиннадцатый час, сэр, – робко напомнил он мне.

Я набросился на слугу, излив на него всю свою озлобленность.

– Убирайся! – заорал я. – Убирайся и не смей приставать ко мне!

Он попятился из комнаты, широко раскрыв глаза от удивления. Я заставил себя снова корпеть над машинкой. Прошел еще один час, моя голова продолжала раскалываться от боли, а ярость не проходила. Вокруг валялись скомканные листы бумаги. Я никак не мог начать статью. Один вариант был хуже другого. Паника, злость и разочарование терзали меня с такой силой, что я готов был схватить пишущую машинку и разбить ее об пол. Зазвонил телефон. Я рванул трубку, находясь прямо-таки в бешенстве, готовый любого и каждого послать ко всем чертям.

– В чем дело? – выпалил я.

– Я жду статью… – послышался голос Мерль.

– Можешь ждать, сколько тебе заблагорассудится, – крикнул я, выливая с этими словами всю накопившуюся во мне ярость и горечь на свою поверенную. – Кто я, по-твоему?! Неужели ты считаешь, что мне нечего больше делать, как писать эту проклятую статью? Черт с ними со всеми! Если им так нужна эта статья, пусть сами ее и пишут, – закончил я с раздражением и бросил трубку на рычаг.

В тот вечер я не поехал к Кэрол. Я не хотел видеть ее. У меня опустились руки после того, как я нагрубил Мерль. Немного успокоившись, я понял, что вел себя как сумасшедший. Мерль была самым крупным специалистом по вопросам авторского права в Голливуде. Писатели и кинозвезды боролись за то, чтобы она вела их дела. Ее интересовали только доходы, выражавшиеся в пятизначных цифрах, и это было хорошо всем известно. Достаточно было упомянуть, что ваши дела будет вести мисс Венсингер, как отношение к вам разительно менялось. После моего грубого разговора она может отказаться от меня. А сейчас она, как никогда, была нужна мне. Она дает мне работу, хоть какой-никакой, но заработок. Как только я понял, что вел себя, как последний идиот, как только осознал, какую кашу я заварил, я тут же позвонил мисс Венсингер. Ее секретарша сказала, что Мерль нет дома и неизвестно, когда она вернется. Сообщено это было безразличным тоном, что показалось мне плохим признаком. Поэтому я тут же написал Мерль записку, прося извинить меня за грубость и объясняя свое отвратительное настроение головной болью после похмелья. Я писал, что надеюсь быть понятым и прощенным. Я так унижался в своих излияниях на бумаге, что чуть не дошел до слов о том, что готов целовать ноги мисс в знак нашего примирения. Письмо было немедленно отправлено специальным посыльным. После завтрака я все еще чувствовал себя выбитым из колеи. Мысль о том, что я потерял три тысячи долларов, была горька, как полынь, но больше всего меня угнетало то, что я не в состоянии сесть и написать самую простую статью. Из-за этого стоило расстраиваться: я чувствовал, что никогда не стану хорошим писателем. Эта мысль давно уже стала посещать меня, а теперь, после неудачи со статьей, занозой засела в моей голове. Так или иначе, но у меня не было ни малейшего желания встречаться вечером с Кэрол. Я знал, что она снова начнет расспрашивать о Еве. Нервы мои были натянуты, и я мог сорваться. Я позвонил мисс Рай и сказал, что должен срочно выехать в Лос-Анджелес по очень важному делу. Она предложила встретиться в субботу, на что я снова ответил отговорками, ссылаясь на большую занятость. В голосе Кэрол я услышал обиду и разочарование, но я твердо решил посвятить субботу и воскресенье Еве, и ничто на свете не заставило бы меня изменить эти планы. И все же мне было не по себе оттого, что Кэрол пыталась уговорить меня. Потом я написал Еве, что заеду за ней завтра в 6.30, и мы поедем в театр и вместе проведем уикэнд, чтобы лучше узнать друг друга. Я вложил в конверт сто долларов ей на расходы. Для меня было внове платить женщине за ее согласие провести со мной время. Это задевало меня и злило. Я сравнивал себя с Херви Бероу и тут же успокаивал самолюбие тем, что Ева и без денег не отказалась бы поехать со мной.

На следующее утро, пока Рассел приготавливал завтрак, я удобно устроился в широком кресле возле окна и отдыхал, просматривая заголовки газет.

– Рассел! – обратился я к слуге, когда он принес кофе и яйца. – Меня не будет в субботу и воскресенье. Съезди во Фри-Пойнт и упакуй мои вещи. Я уезжаю оттуда. Встреться с агентом по сдаче домов внаем и уладь с ним необходимые формальности.

Слуга пододвинул мне стул, и я сел завтракать.

– Жаль, что вы уезжаете оттуда, мистер Клив, – сказал Рассел, расстилая на моих коленях белоснежную салфетку, – а я думал, что вам нравится жить там.

– Ты прав, но я должен уменьшить расходы, а Фри-Пойнт очень дорого обходится мне.

– Понимаю, сэр. А я и не знал, что у вас финансовые затруднения. Очень сожалею, сэр.

– Дела идут не так уж плохо, – объяснил я, боясь, что напугал слугу своим заявлением. – Но надо смотреть правде в глаза, Рассел. За свою пьесу я получаю теперь только 200 долларов в неделю. На прошлой неделе я не имел за нее ни гроша. Гонорар от продажи книг будет выплачен только в конце сентября, и он будет невелик. Поэтому надо на время уменьшить расходы.

Рассел немного встревожился.

– Но вы же напишете скоро что-нибудь новое. Да, сэр?

– Я сейчас работаю над одной темой, – сказал я, взяв у слуги протянутую мне чашку с кофе. – Как только я ее окончу, мы снова будем на высоте.

– Рад это слышать, сэр, – ответил он. – Это будет пьеса?

– Нет, киносценарий для мистера Голда.

– Понятно, сэр. – Лицо слуги помрачнело.

Я дал понять Расселу, что наш разговор окончен, и вернулся к завтраку. У меня не было настроения и желания принимать критику в свой адрес, тем более что, если бы я поощрил Рассела в этом отношении, он высказал бы все, что думает обо мне. Немного поколебавшись, слуга ушел. Я видел, что он не верит, что фильм по моему сценарию появится на экранах кинотеатров. Это раздражало меня, потому что я и сам не верил в собственные силы.

Остаток утра я потратил на то, что пытался на бумаге набросать словесный портрет Евы, но мне это не удавалось. Очевидно, я еще слишком мало знал ее. Но эта неудача не охладила моего пыла. Я сложил исписанные листки бумаги в папку, на которой было начертано: «Ева». Как-никак, а дело начато. А вскоре у меня появится свежий материал о Еве. Вспомнилась некстати моя утренняя выходка с поверенной в делах, и я снова позвонил ей в контору. Секретарша ответила, что мисс уехала на уикэнд. Я попытался назначить встречу на понедельник, но мне было сказано, что всю неделю Мерль будет занята. Ничего не оставалось другого, как заявить, что я позвоню мисс Венсингер снова. В шесть, когда я выходил из комнаты, чтобы поехать за Евой, позвонила Кэрол.

– О, Клив, я ужасно боялась, что тебя нет дома, – сказала она дрожащим от волнения голосом.

– Если бы ты позвонила двумя минутами позже, ты бы, действительно, не застала меня, – ответил я, думая о том, как выкрутиться.

– Ты должен приехать, Клив.

Не отрывая глаз от стрелок часов, я заметил, что это невозможно.

– Но я разговаривала с Джерри о твоей пьесе, – торопливо проговорила Кэрол, – и он считает, что она может быть предложена Бернштейну. Сегодня они оба будут у меня и, возможно, если бы ты тоже приехал, Бернштейн заинтересовался бы таким сюжетом. Джерри уверен, что это как раз то, что нужно экранизировать. Я сказала им, что ты непременно явишься на встречу.

Неужели Кэрол почувствовала, что я хочу встретиться с Евой, и нашла выход, чтобы помешать этому? Но если Бернштейн действительно интересуется моей пьесой, я круглый дурак, что упускаю такую возможность. Бернштейн по значимости стоял на втором месте после Джерри Хайамса. У него была прекрасная репутация в постановке динамичных и реалистичных фильмов.

– Послушай, Кэрол, – заговорил я, стараясь, чтобы мой голос звучал убедительно, – я очень устал сегодня. Нельзя ли это свидание перенести на понедельник?

– К концу недели Бернштейн должен сделать окончательный выбор, так как Голд проявляет нетерпение, – ответила Кэрол. – У него уже есть на рассмотрении две пьесы, но мы втроем запросто уговорим его, и он выберет «Остановку после дождя». Твоя пьеса – самый подходящий материал для картины, – убеждала меня Кэрол. – Выскажет свое мнение Джерри, а ты вкратце расскажешь содержание пьесы. Я уверена, что Бернштейн возьмется за экранизацию ее. Будь же благоразумен, Клив, это так важно!

Не важнее, чем Ева! Если я позвоню ей в самую последнюю минуту и сообщу, что встреча отменяется, мне, возможно, уже никогда не представится случая куда-либо пойти с ней.

– Я не могу, – сказал я, не пытаясь даже скрыть своего раздражения. – Я повторяю тебе это снова, не так ли? Я должен уехать из города по важному делу.

Наступило долгое молчание. Я понимал, что терпение Кэрол тоже не безгранично.

– Что же это за важное дело, Клив? – резко спросила она. – Может, ты не хочешь, чтобы по твоей пьесе поставили фильм?

– Почему же, дорогая? Разве ты забыла, что именно над этим я сейчас работаю, – напомнил я. – Разве я не пишу сценарий для Голда?

Можно ли считать, что я пишу сценарий для Голда? Примет ли он его? Увы, это было известно только богу.

– Будь разумен, Клив. Что они подумают, если ты не приедешь?

– Это меня не касается, – выпалил я. – Я же не договаривался о встрече. Ты ведь знала, что я занят, не так ли?

– Да, знала, но думала, что работа для тебя на первом месте. Хорошо, Клив, желаю весело провести время. – И Кэрол повесила трубку.

Таким образом, я уже испортил отношения с двумя женщинами. Я в сердцах налил стакан виски, залпом проглотил его, схватил шляпу и бросился к машине.

Когда я повернул на Лаурел-Каньон-Драйв, виски подействовало на меня, и я почувствовал себя прекрасно. Я остановился у Евиного дома и посигналил. Затем, закурив сигарету, стал ждать. Через минуту и 15 секунд, ровно в б часов 30 минут, показалась Ева. Когда я увидел ее, я выскочил из машины и молниеносным движением открыл перед ней дверцу. Мисс Марлоу была одета в синее пальто, синюю юбку и белую шелковую блузку, головной убор отсутствовал, под мышкой Ева держала большую сумку со своими инициалами из металла цвета платины. Казалось, что наряд у нее был самым обычным, но если бы вы видели покрой ее одежды, вы уставились бы на нее так же, как уставился я. Строгость одежды, плотно облегающей ее стройную фигуру, делала Еву такой привлекательной, что я подумал, что давным-давно уже не встречал женщины, одетой с таким большим вкусом. Затем я увидел ее ноги. В Голливуде красивые ноги – дело обычное. Плохие ноги там – явление такое же редкое, как натуральные платиновые блондинки. Но у Евы были потрясающие ноги. Они были не только изящной формы, но стройны и красивы как-то по-особенному. Со смешанным чувством удовольствия и удивления я понял, что моя спутница – женщина шикарная и одетая безупречно. Она уже не выглядела простенькой. Она была умело и в меру загримирована… Глаза ее ярко блестели.