Джон Ферье разговаривает с пророком

Три недели прошло с того дня, когда Джефферсон Хоуп с товарищами покинул Солт-Лейк-Сити. Сердце Джона Ферье сжималось от горечи, когда он представлял себе, как молодой человек вернется и заберет у него приемную дочь. Однако ему достаточно было взглянуть на светящееся, счастливое лицо Люси, чтобы в очередной раз убедиться, что он принял верное решение. В глубине души Ферье всегда был уверен, что ни за что на свете не позволит дочери стать женой мормона. Подобные браки он вообще не считал браками, для него это был сплошной позор и унижение. Каковы бы ни были его взгляды на остальные догматы мормонов, в отношении этого Джон Ферье был непоколебим. Однако ему приходилось держать свое мнение при себе, поскольку в те времена на Святой Земле иметь взгляды, идущие вразрез с общепринятыми, было опасно.

Весьма опасно. Настолько опасно, что даже самые праведные мормоны, обсуждая вопросы религии, переходили на сдавленный шепот, ибо, если хоть что-нибудь из их слов могло быть понято неверно, это привело бы к неминуемому и скорому возмездию. Жертвы преследований теперь сами сделались преследователями, причем самого жестокого толка. Ни севильская инквизиция[70], ни немецкий фемгерихт, ни тайные итальянские общества не сумели создать столь ужасной карательной машины, которая распростерла свои крылья над штатом Юта.

Невидимость и таинственность, которой было окутано все, связанное с этой организацией, делало ее еще более ужасной. Она казалась вездесущей и всесильной, но в то же время оставалась невидимой и неслышимой. Люди, рискнувшие пойти против Церкви, пропадали бесследно, и никто не знал, где их искать и что с ними произошло. Жены ждали дома мужей, дети – отцов, но никто не возвращался, чтобы поведать о таинственном судилище. Одно неосторожное слово или необдуманный поступок, и человек попросту исчезал. И никто не догадывался о природе этой ужасной силы, держащей весь штат в стальном кулаке. Неудивительно, что люди жили в постоянном страхе и даже в открытом поле не решались высказывать вслух мучавшие их сомнения.

Поначалу неуловимая и жестокая десница карала лишь тех упорствующих еретиков, которые, однажды приняв мормонскую веру, впоследствии захотели либо отказаться от нее, либо извратить ее законы. Но вскоре власть ее распространилась и на другие сферы. Мормонам стало не хватать взрослых женщин. Доктрина о многоженстве при нехватке незамужних женщин выглядела довольно нелепо. Вскоре по долине поползли странные слухи: люди перешептывались об убитых иммигрантах и лагерях, обстрелянных из ружей в тех районах, где индейцев отродясь не водилось. Но вот в гаремах старейшин новые женщины появлялись постоянно. Правда, никто и никогда не видел, чтобы они радовались или хотя бы улыбались. Женские глаза всегда были полны слез, на лицах без труда читалось выражение тоски и неимоверного ужаса. Запоздалые путники, возвращаясь с гор, рассказывали о случайных встречах с бандами вооруженных людей в масках, которые по ночам шли куда-то крадучись, совершенно бесшумно. Эти неясные слухи и рассказы постепенно приобретали плоть и кровь, подкреплялись все новыми и новыми фактами, пока наконец не стали элементом действительности и не приобрели определенное название. Даже сегодня на отдаленных западных ранчо словосочетания «Общество Данитов» и «Ангелы мщения»[71] вызываютужас, произносить их вслух считается плохой приметой.

Чем больше люди узнавали об этом страшном обществе, тем глубже проникал ужас в их сердца. Никто не знал, кто состоит в организации, для которой не существовало таких понятий, как жалость или пощада. Имена тех, кто чинил зверства во имя религии, хранились в строжайшем секрете. Друг, которому ты между делом признавался в том, что пророк или его действия вызывают у тебя сомнения, мог оказаться одним из тех, кто, вооружившись винтовками и тесаками, придет ночью требовать страшного искупления. Поэтому сосед боялся соседа, и никто не осмеливался говорить о том, что его на самом деле тревожило больше всего.

Однажды утром Джон Ферье собирался выходить из дому, чтобы съездить на пшеничное поле, когда услышал, как во дворе щелкнула щеколда. Подойдя к окну, он увидел, что по дороге от ворот к дому идет тучный светловолосый мужчина.


У Ферье кольнуло в сердце, поскольку это был не кто иной, как сам великий Бригам Янг. Забеспокоившись, поскольку Джон Ферье знал, что подобный визит не сулит ничего хорошего, он поспешил кдвери, чтобы выйти навстречу и поприветствовать главу всех мормонов. Тот, впрочем, принял его приветствия довольно прохладно и молча со строгим лицом проследовал за хозяином дома в гостиную.

– Брат Ферье, – сказал Бригам Янг, усевшись в кресло и внимательно посмотрев на фермера из-под белесых ресниц. – Истинно верующие были тебе добрыми друзьями. Мы подобрали тебя, когда ты умирал от голода в пустыне. Разделили с тобой кусок хлеба и в целости и сохранности доставили в Обетованную равнину. Здесь мы дали тебе землю, и под нашим покровительством ты сделался богатым человеком. Разве это не так?

– Так, – согласился Джон Ферье.

– И за все это мы просили тебя лишь об одном: принять в свое сердце истинную веру и жить в соответствии с ее традициями и канонами. Ты дал слово, что исполнишь нашу просьбу, но, если верить тому, что говорят люди, нарушил свое обещание.

– Да чем же я его нарушил? – удивленно всплеснул руками Ферье. – Разве не отдаю я десятину? Разве не хожу в храм? Разве не…

– Где твои жены, брат Ферье? – Янг посмотрел по сторонам. – Позови их, чтобы я мог поздороваться с ними.

– Да, я не женат, – сказал Ферье. – Но ведь женщин сейчас мало, да и женихов поинтереснее меня вокруг полно. К тому же я живу не один. Мне помогает дочь.

– Как раз о твоей дочери я и хочу поговорить, – сказал предводитель мормонов. – Она выросла, стала настоящим цветком Юты. У многих достойных людей она вызывает интерес.

Джон Ферье чуть не застонал.

– Правда, про нее ходят слухи, которым лично я не верю… что она якобы обручена с каким-то язычником. Конечно, это всего лишь досужие вымыслы. Что гласит тринадцатое правило Кодекса святого Джозефа Смита? «Да станет каждая дева истинной веры женою одного из избранных, ибо, выйдя замуж за язычника, совершит она грех великий». Памятуя об этом, возможно ли, чтобы ты, приверженец истинной веры, принудил дочь преступить закон?

Джон Ферье не ответил, лишь стал нервно поигрывать хлыстом.

– Этим и будет испытана твоя вера… Так постановил Священный Совет Четырех. Девушка молода, и мы не хотим принуждать ее выходить за старика. И лишать ее права выбора тоже не собираемся. Мы, старейшины, имеем достаточное количество телушек[72], но и детей своих мы тоже должны обеспечить. У Стэнджерсона есть сын, и у Дреббера есть сын. И каждый из них с радостью примет твою дочь в свой дом. Пусть она выберет одного из них. Они молоды, богаты и не отступают от истинной веры. Что ты на это скажешь?

Какое-то время Ферье продолжал хмуро молчать.

– Дайте нам время, – наконец произнес он. – Моя дочь еще слишком молода… Рано ей еще думать о замужестве.

– У нее месяц на то, чтобы определиться с выбором. – Янг поднялся с кресла. – В конце этого срока она должна будет дать ответ.

В дверях он обернулся и, сверкнув глазами, громогласно изрек:

– И тебе, и твоей дочери, Джон Ферье, лучше было бы навсегда остаться на Сьерра-Бланка, чем осмеливаться противиться воле Священного Совета Четырех!


Пригрозив рукой, Бригам Янг вышел за дверь, и Ферье услышал, как захрустела галька на дорожке под его тяжелыми шагами.

Ферье все еще сидел, упершись локтями в колени, и размышлял над тем, какими словами рассказать обо всем дочери, когда на его руку легла мягкая нежная ладонь. Подняв глаза, он увидел Люси. С первого взгляда на ее бледное испуганное лицо Джон Ферье понял, что она слышала их разговор.

– Я не подслушивала, – ответила девушка на его молчаливый вопрос. – Но он так громко говорил, что было слышно по всему дому. О отец, что же нам делать?

– Не думай о плохом. – Ферье прижал дочь к себе и ласково провел широкой грубой ладонью по ее каштановым волосам. – Что-нибудь придумаем. Тебе ведь этот парень все так же нравится?

В ответ она лишь всхлипнула и стиснула его руку.

– А то как же, конечно! Можно было и не спрашивать. Джефферсон – славный малый. К тому же христианин, не то что эти пустобрехи здесь. Завтра в Неваду отправляется экспедиция старателей, я пошлю ему с ними весточку. Опишу, в какой ловушке мы оказались. Насколько я знаю этого молодого человека, он примчится сюда быстрее, чем сообщение по электротелеграфу.

Такое сравнение развеселило Люси, она даже рассмеялась сквозь слезы.

– Конечно, он приедет и посоветует, что нам делать. Но я боюсь за тебя, отец. Тут ведь… такое рассказывают! Будто бы со всеми, кто противится воле пророка, происходят всякие страшные вещи.

– Но мы же еще не противились ему, – ответил отец. – Бояться нужно будет потом, когда поступим по-своему. У нас впереди еще целый месяц. Потом, я думаю, нам нужно будет дать деру из Юты.

– Что, насовсем?

– Вроде того.

– А как же ферма?

– Заберем сколько сможем денег, остальное придется бросить. Знаешь, Люси, я уже не первый раздумаю об этом. Не могу я пресмьжаться, мне тошно смотреть, как эти ребята лижут пятки своему пророку, будь он неладен! Я свободно рожденный американец и не умею унижаться. А учиться мне уже поздно. Если Бригам Янг явится и начнет заявлять права на мою ферму, то у него есть неплохие шансы побегать наперегонки с картечью.

– Но нас не отпустят, – возразила его дочь.

– Надо дождаться Джефферсона, мы с ним все уладим. А пока, солнышко, нечего изводить себя всякими мыслями, и глазки утри, а то Хоуп приедет, увидит тебя и подумает, что это я тебя обижаю. Бояться-то нечего, нам и правда ничто не угрожает.

Слова утешения звучали очень убедительно, но Люси не могла не заметить, что тем вечером отец запирал двери на ночь тщательнее обычного, а после долго и внимательно чистил свой старый ржавый дробовик, который висел в его спальне на стене.