Нетрудно представить себе, что я ухватился за эту возможность. Батиста заныл, что у него есть только тысяча фунтов, а нужно как минимум пять, иначе и затевать ничего не стоило. Я согласился добавить четыре. Это почти все, что у меня было, не считая пенсии и небольшой доли в недвижимости кузена; так что я был совсем не против превратить четыре тысячи в двадцать четыре.

В бизнесе я не разбирался вообще. Дебит от кредита не мог отличить. Дайте мне людей и оружие, поставьте задачу, и я с ней справлюсь. Но в бухгалтерии, во всех этих сделках я не понимаю ровным счетом ничего. Всем этим я предоставил заниматься Батисте. Он сказал: нужны наличные, и я дал ему наличные. Он сказал, что всеми деталями займется сам. Так тому и быть. Я даже подписал кучу бумаг, которые он дал мне на подпись. Наверное, я сделал глупость, но в любом случае я не настолько хорошо владел итальянским, чтобы проверять его, даже если б и захотелось.

До времени все шло своим чередом, но однажды старик Старетти попросил меня зайти к нему. Ему стало известно, сказал он, что я заключил сделку с двумя людьми — чьи имена мне ничего не говорили, — связанную с отправкой в Сирию партии оружия, и выдал им письменную гарантию оплаты двадцати пяти процентов от продаж. Я ответил, что о двадцати пяти процентах слышу впервые, а пять тысяч фунтов действительно вложил вместе с Батистой на приобретение и транспортировку оружия. О подробностях сделки мне ничего не было известно. Об этом стоило спросить Батисту.

Он сильно рассердился. Имелась письменная гарантия. Подписывал я ее или нет? Что-то, говорю, подписывал, но что именно, понятия не имею. «Не валяйте дурака!» — прикрикнул он и потребовал объяснений. Короче говоря, выяснилось, что подписанная мною бумага гарантировала двадцать пять процентов прибыли двум синьорам из министерства обороны Италии, давших разрешение на продажу оружия. Иными словами — крупная взятка. К старику Старетти явился, кипя от ярости, сам министр обороны: он желает знать, что это, черт возьми, за игры, в которые оказался втянут его будущий зять. Не очень приятное положение для одного из ведущих банкиров страны.

Естественно, я все отрицал; тогда он послал за Батистой. И уже в тот самый момент, когда он вошел в кабинет, я понял, что меня кинули. На его лице играла самодовольная ухмылка, и мне очень захотелось врезать ему так, чтобы не поднялся. Он клялся, что ничего не знает. Сказал, что был потрясен.

Майор стиснул кулаки так, что косточки на пальцах побелели.

— Вот, собственно, почти и все, — вновь заговорил он. — Судя по всему, какое-то время назад старик Старетти изменил завещание в пользу Марии — по нему она наследовала половину его состояния. Батиста решил поломать это дело, и вполне преуспел. А помимо того, облегчил мой карман на четыре тысячи. Между мной и стариком произошла жуткая сцена. Он обвинил меня в желании очернить имя его сына и жениться на дочери ради денег. Никакой свадьбы не будет, заявил он, и если я в течение двадцати четырех часов не покину Италию, он позаботится о том, чтобы меня арестовали, и разразится большой скандал. Италию, — медленно продолжал майор, — я оставил, но еще раз свалял большого дурака, потому что позволил Марии вопреки воле отца уехать со мной. Мы обвенчались в Бале.

Он замолчал. Я не сказал ни слова. Да и что тут скажешь? Но оказывается, он еще не закончил. Он откашлялся.

— Женщины — странные существа, — сказал майор и замолчал. Великое открытие. — Наверное, моя благоверная, покидая со мной родной дом, даже не подозревала, что у меня практически нет денег. К дешевым гостиницам она не привыкла. Мы попробовали немного пожить в Англии, но это оказалось вредным для моих легких. Тогда мы отправились в Испанию, а потом и оттуда пришлось убраться. Некоторое время мы пробыли в Жуан-ле-Пен, но это оказалось слишком дорого, и мы перебрались сюда. Ей все здесь ненавистно. Не следовало ей бросать своих. Мы для нее — чужаки. Она ненавидит даже английский язык. А иногда кажется — и меня тоже. По-моему, она так и не простила, что я позволил Батисте обвести себя вокруг пальца. Говорит, что на меня, верно, какое-то умопомешательство нашло. Бывает, и в разговоре с посторонними повторяет то же самое. — В его голосе прозвучала бесконечная усталость. — Видели бы вы ее вчера, когда она узнала в этом типе Батисту. Ей ведь известно, что он со мной проделал, и все равно была вне себя от радости, увидев его. Это стало для меня сильным ударом. А тут еще он начал выступать. Он унаследовал отцовское состояние, а надо мной посмеялся. Ту старую историю перевел на шутку. Хороша шутка! Будь у меня в руках оружие, пристрелил бы его, честное слово. А так просто ударил, да и то не в самодовольно ухмыляющуюся рожу, а в толстое брюхо. Свинья! — Голос у майора сорвался, и он закашлялся, но тут же взял себя в руки и с вызовом посмотрел на меня. — Должно быть, вы считаете меня полным болваном, а?

Я невнятно запротестовал.

— Да нет, не так уж вы и заблуждаетесь — горько рассмеялся он. — А сейчас, когда я кое о чем вас попрошу, должно быть, вообще полоумным сочтете.

— Да? — Наконец-то мы дошли до дела. У меня вдруг болезненно застучало в висках.

Он снова замкнулся. Вид у него при этом сделался смущенный, слова давались с трудом.

— Наверное, не стоило бы все это вам рассказывать, Водоши, но мне нужно, чтобы вы поняли ситуацию. Черт, как же тяжело просить о чем-то. Моя благоверная и я, мы не можем здесь оставаться после случившегося. На каждом углу сплетничают. Всем неловко. Да и климат здесь не лучший для моих легких. Каждый понедельник из Марселя в Алжир ходит корабль. Ну вот я и подумал, может, успеем на ближайший рейс. Но беда в том… — Он запнулся. — Очень неприятно беспокоить вас такими сугубо личными делами, но, видите ли, я оказался немного на мели. Путешествие в Алжир в планы не входило. Да и Кохе счет приличный выставил. Такие вещи случаются. Наверное, вам все это кажется историей о жалком неудачнике. Я и сам попрошаек терпеть не могу. Но если бы вы мне могли одолжить до конца месяца пару тысяч франков, это бы меня сильно выручило. Очень неприятно обращаться с такой просьбой, но так уж сложилось.

Не имея ни малейшего представления, что сказать, я тем не менее открыл было рот, но он опередил меня:

— Разумеется, у меня в мыслях нет, что вы дадите мне деньги просто так, без всяких гарантий. Естественно, я выпишу на ваше имя чек, помеченный более поздним числом, вы можете его обналичить в банке Кокса, только в фунтах, если не возражаете. Они понадежнее франков, ха-ха! — Он вымученно рассмеялся. На висках у него выступили небольшие капли пота. — Я и в жизни бы не помыслил обеспокоить вас такой просьбой, но поскольку приходится уезжать так спешно, положение просто безвыходное. Знаю, вы поймете меня. Вы здесь единственный, кого я могу попросить о чем-то и… мне нет нужды уверять, насколько я был бы вам признателен.

Я беспомощно посмотрел на него. В тот момент я бы все отдал за то, чтобы иметь в кармане пять тысяч франков, весело улыбнуться, достать бумажник, успокоить его: «О да, майор, разумеется. Чего же вы раньше молчали? Никаких проблем. Пусть лучше будет не две, а пять. В конце концов, это просто обмен одного чека на другой, а чек Кокса ничем не хуже чека Английского банка. Счастлив быть полезным. Рад, что вы обратились именно ко мне». Но не было у меня этих пяти тысяч франков. Был только обратный билет до Парижа, деньги на то, чтобы рассчитаться с Кохе и еще на недельное прожитье. Так что оставалось лишь молча смотреть на собеседника и слушать часы, тикающие на каминной полке. Он поднял на меня глаза.

— Мне очень жаль, — пролепетал я и повторил: — Мне очень жаль.

Он встал.

— Ну что ж, — сказал он с ужасающим равнодушием в голосе, — так тому и быть. Не страшно. Просто подумал, может, для вас это не проблема, вот и все. Извините, что отнял у вас столько времени. Просто неприлично с моей стороны. А о деньгах забудьте. Я всего лишь поинтересовался. Приятно было поболтать с вами. Не так уж часто выпадает случай поговорить по-английски. — Он одернул пиджак. — Ладно, надо идти собираться. Думаю, мы отправимся завтра с самого утра. А надо еще телеграмму послать. Еще увидимся до отъезда.

Слишком поздно я обрел дар речи:

— Не могу словами выразить, майор, как мне жаль, что не могу быть вам полезным. Поверьте, дело не в том, что я не хочу дать вам наличные в обмен на чек. Просто у меня нет двух тысяч франков. Осталось только на то, чтобы оплатить счет в «Резерве». Будь у меня хоть какие-то деньги, с удовольствием одолжил бы вам. Ужасно жаль… Я… — Раз начав, я не мог остановиться, мне хотелось извиняться и извиняться, до бесконечности, может, так он вернет себе самоуважение. Но ничего не вышло: не дав мне договорить, он повернулся и вышел из комнаты.

Когда десять минут спустя я позвонил в комиссариат и попросил связать меня с комиссаром, в трубке раздался раздраженный голос Бегина:

— Да, Водоши, добрый день.

— У меня есть о чем сообщить.

— Слушаю.

— По-видимому, майор и миссис Клэндон-Хартли завтра уезжают. Он хотел одолжить у меня деньги на билеты до Алжира.

— Ну и?.. Одолжили?

— Мои наниматели еще не заплатили мне за тулонские фотографии, — неосторожно огрызнулся я.

К моему удивлению, эта наглая реплика была встречена на том конце провода кудахтающим смешком.

— Что-нибудь еще?

Под настроение я поспешил еще раз съязвить:

— Не знаю уж, покажется ли вам это существенным, но вчера вечером меня в саду избили и обыскали. — Еще не закончив фразы, я почувствовал, как глупо она звучит. На сей раз смешка не последовало, мне велели повторить сказанное. Я повиновался.

Повисла многозначительная пауза. Затем: