Артур Конан Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)

После этого Сара возненавидела меня всем сердцем, всей душой. О, эта женщина умеет ненавидеть. Какой же я дурак, что позволил ей остаться у нас! Жалкий слепой тупица! Но о том, что случилось, Мэри я не сказал ни слова, я знал, что это очень расстроит ее. Поначалу все шло, как прежде, но потом я начал замечать, что с Мэри что-то происходит. Она всегда была такой наивной, такой доверчивой, а теперь в ней появилась какая-то подозрительность, недоверчивость. Начались расспросы, где я был, что делал, от кого получаю письма, что у меня в карманах, и еще тысяча подобных глупостей. День ото дня она становилась все недоверчивее и раздражительнее, ни дня не проходило без того, чтобы мы не поссорились из-за какого-нибудь пустяка. Я не мог понять, почему это происходит, в чем причина. Сара меня избегала, зато с Мэри они сделались неразлучны. Теперь-то я понимаю, как она накручивала мою жену, отравляла ей жизнь и настраивала против меня, только тогда я, как слепой крот, ничего этого не видел. И я снова запил. Наверное, этого не случилось бы, если бы Мэри была такой, как всегда, но теперь у нее появилась причина презирать меня, и трещина между нами становилась все больше и больше. А потом появился этот Алек Фэрберн, и все стало в тысячу раз хуже.

В первый раз он пришел в мой дом, чтобы увидеться с Сарой, но потом уже приходил, чтобы повидаться со всеми нами; это был очень общительный человек, из тех, которые всюду, куда попадают, заводят себе друзей. Держался он всегда свободно и за словом в карман не лез. Яркий такой, веселый парень, всегда с иголочки одет, умный и красивый, к тому же блестящий рассказчик, который повидал чуть ли не полмира. В общем, что называется, душа компании. Да, не отрицаю, с ним было интересно, к тому же, как для моряка, вел он себя уж очень вежливо. Думаю, ему случалось проводить больше времени на корме, чем на баке. Целый месяц он приходил в мой дом, и я представить себе не мог, что от этого обходительного весельчака можно ждать чего-то плохого. Но потом все же меня что-то насторожило, и я навсегда потерял покой.

Это была мелочь. Я как-то вернулся домой раньше, чем думал. Когда я вошел, у жены лицо прямо-таки светилось от счастья, будто она уже заждалась меня, но, как только увидела, кто пришел, выражение это тут же улетучилось и она разочарованно отвернулась. Мне большего доказательства и не потребовалось. Только шаги Алека Фэрберна она могла спутать с моими. Если бы он тогда попался мне под руку, я бы его убил, потому что, если уж на меня находит, я превращаюсь в настоящего зверя. Мэри, должно быть, увидела дьявольский огонь у меня в глазах, потому что бросилась ко мне и схватила за руку. «Не надо, Джим, не надо!» – говорит. – «Где Сара?» – спросил тогда я. – «На кухне», – отвечает. – «Сара, – сказал я, когда вошел в кухню, – я хочу, чтобы в моем доме ноги этого Фэрберна больше не было». – «Это почему?» – спрашивает она. – «Потому что я так хочу!» – «О, ну тогда, – говорит она, – раз мои друзья не достойны того, чтобы переступать порог этого дома, значит, и я сама не достойна этого». – «Поступай, как хочешь, – говорю тогда ей я, – но если еще раз Фэрберн сюда явится, я пришлю тебе его ухо на хранение». Похоже, у меня в ту минуту было такое лицо, что она испугалась, ничего не ответила и в тот же вечер уехала из моего дома.

То ли эта женщина делала все это просто от злости, то ли думала, что сможет настроить меня против жены, если собьет ее с пути истинного, не знаю. В общем, она сняла дом через две улицы от нас и стала сдавать комнаты морякам. Фэрберн останавливался у нее, и Мэри ходила к ним на чай. Как часто она туда ходила, я не знаю, но однажды я пошел следом за ней. Как только я ворвался в тот дом, Фэрберн, этот трусливый пес, удрал через забор в саду на заднем дворе. Я тогда поклялся жене, что, если еще раз застану их вместе, убью ее, и потащил домой за руку. Она плакала и вся дрожала, а лицо у нее было бледное как бумага. После того случая от нашей любви не осталось и следа. Я видел, что она ненавидела и боялась меня, и когда от этого я начинал пить, она меня еще и презирала.

Потом Сара поняла, что в Ливерпуле заработать себе на жизнь не сможет, поэтому, как я понял, вернулась в Кройдон к сестре. У нас дома все тянулось по-старому. А потом наступила эта ужасная неделя, когда все рухнуло.

Все произошло так. «Майский день» вышел в рейс на неделю, но одна из бочек на борту отвязалась и пробила переборку, поэтому нам пришлось вернуться в порт. Нам сказали, что ремонт затянется часов на двенадцать, и тогда я решил сходить домой. Я думал, то-то жена удивится, надеялся даже, что она обрадуется, когда увидит, что я так быстро вернулся. С этой мыслью я свернул на свою улицу, и тут мимо меня проехал кеб. В том кебе я увидел свою Мэри, она сидела бок о бок с Фэрберном. Они разговаривали и смеялись, не замечая, что я стою на тротуаре и наблюдаю за ними.

Поверьте, я могу поклясться, что в ту секунду я потерял голову, перестал соображать, что делаю. Сейчас я вспоминаю все это, как какой-то страшный сон. В последнее время я много пил, наверное, еще и из-за этого в голове у меня что-то заклинило. У меня и сейчас там что-то стучит, как докерский молот, но в то утро в ушах у меня гул и свист стоял погромче, чем на Ниагаре.

Я не стал стоять на месте, побежал вслед за кебом. В руках у меня была тяжелая дубовая трость, и если бы они сразу оказались у меня в руках, я убил бы их обоих на месте, но, пока я бежал, у меня появилась мысль поступить хитрее. Я немного поотстал, чтобы иметь возможность следить за ними, а самому при этом оставаться незамеченным. Скоро они подъехали к железнодорожному вокзалу. У кассы там столпилось много народу, поэтому мне удалось подойти к ним довольно близко, но так, что они по-прежнему меня не видели. Они купили билеты до Нью-Брайтона[18]. Я взял билет в тот же поезд, но на три вагона дальше. Когда приехали туда, они погуляли по набережной (я все это время шел за ними, не отставая больше, чем на сто ярдов), потом взяли напрокат лодку. День был жаркий, и они, вероятно, подумали, что на воде будет прохладнее.

Мне показалось, что сама судьба отдает их в мои руки. Тогда стоял небольшой туман, и за пару сотен ярдов уже ничего нельзя было различить. Я тоже взял лодку и поплыл за ними. Видимость была плохая, но плыли они почти так же быстро, как я, и от берега отошли, должно быть, на целую милю, прежде чем я их догнал. Туман закрывал нас со всех сторон, как балдахин, и мы втроем оказались словно отрезанными от всего остального мира. Господи Боже, забуду ли я когда-нибудь их лица, когда они увидели, кто подплывает к ним? Она закричала. Он стал ругаться, как сумасшедший, и ткнул в меня веслом, наверное, потому, что прочитал в моих глазах смерть. Но я увернулся и тростью с размаху раскроил ему голову, как яйцо. Несмотря на безумие, охватившее меня, Мэри я, наверное, пощадил бы, но она бросилась к нему, обняла и стала кричать: «Алек! Алек!» Я еще раз махнул тростью, и она упала рядом с ним. Я тогда был как лютый зверь, почувствовавший вкус крови. Если бы там была и Сара, клянусь Господом Богом, я сделал бы с ней то же самое. Я достал нож и… Ну, хватит, я уже достаточно рассказал! Я испытал какой-то звериный восторг, когда подумал, что почувствует Сара, когда увидит такой подарок и поймет, к чему привели ее козни. Привязав их тела к лодке, я пробил дно и дождался, пока они ушли на дно. Я понимал, что на лодочной станции решат, что они в тумане сбились с пути и выплыли в открытое море. Потом я привел себя в порядок, причалил к берегу и вернулся на свое судно. Ни одна живая душа не догадывалась, что произошло. Вечером я приготовил посылку для Сары Кушинг и на следующий день отправил ее из Белфаста.

Все, что я рассказал, истинная правда. Можете меня повесить, делайте со мной что хотите, только вы не сможете наказать меня сильнее, чем я уже наказан. Как только я закрываю глаза, я вижу их лица. Они смотрят на меня… Смотрят так, как смотрели в тот миг, когда я выплыл на них из тумана. Я убил их быстро, но они убивают меня медленно. Еще одна ночь, и я либо сойду с ума, либо до утра не доживу. Вы же не закроете меня в одиночке, сэр? Умоляю вас, только не в одиночку, и пусть, когда настанет ваш последний час, к вам отнесутся так же, как вы отнесетесь ко мне сейчас».

– Для чего все это, Ватсон? – с мрачным видом произнес Холмс, откладывая бумаги. – Какова цель этого круга страданий, жестокости и страха? Выходит, это для чего-то нужно, иначе пришлось бы признать, что мирозданием нашим правит слепой случай, а это ведь немыслимо. Но какой в этом смысл? На этот вечный вопрос человеческий разум до сих пор не может дать ответа.

В моей записной книжке значится, что случилось это мрачным ветреным днем в конце марта тысяча восемьсот девяносто второго года[20]. Когда мы обедали, Шерлоку Холмсу принесли телеграмму. Он чиркнул короткий ответ, но объяснять ничего не стал, хотя было видно, что дело это не идет у него из головы. Покончив с едой, он встал, подошел к камину и замер с задумчивым лицом, попыхивая трубкой и время от времени бросая взгляд на послание. Неожиданно он повернулся и посмотрел на меня, в глазах его блеснули озорные огоньки.

– Ватсон, вас, я полагаю, можно считать человеком образованным, – сказал он. – Как вы понимаете слово «гротеск»[21]?

– Ну, это нечто причудливое… необычное, – пожав плечами, ответил я.

Услышав мое определение, он покачал головой.

– Нет, наверняка его смысл глубже, – сказал он. – В этом слове чувствуется что-то трагическое и страшное. Если вы вспомните свои рассказы, которыми потчуете терпеливую публику, вы увидите, сколько гротеска существует во всем, что связано с преступным миром. Вспомните хотя бы то небольшое дельце о рыжеголовых[22]. Вначале это было сплошным гротеском, а чем закончилось? Хитроумной попыткой ограбления. А дело с пятью апельсиновыми зернышками[23], этот странный гротеск, который привел нас к заговору убийц! Нет, это слово заставляет меня насторожиться.