– Выходит, они бесполезны.

– Я бы так не говорил, Ватсон. По крайней мере, мы теперь будем знать, что им известно, а что нет. Добрая половина этих бумаг попала сюда через мои руки и, разумеется, информация, которая содержится в них, не самая достоверная. О, если бы я увидел, как какой-нибудь немецкий крейсер входит в пролив Ту-Солент по тем минным картам, которые предоставил я, это скрасило бы мою старость. Но вы, Ватсон… – Он отошел от сейфа и положил руку на плечо своему старому другу. – Я еще даже не успел рассмотреть вас. Вы за эти годы почти не изменились. Все тот же жизнерадостный мальчишка.

– Я словно помолодел на двадцать лет, Холмс. Редко я чувствовал себя таким счастливым, как тогда, когда получил телеграмму, в которой вы просили встретить вас в Харидже на машине. Но вы, Холмс… вы почти не изменились… только эта ужасная бородка.

– Ради своей страны пришлось пойти на некоторые жертвы, Ватсон, – сказал Холмс, подергав себя за пучок волос на подбородке. – Завтра же это станет ужасным воспоминанием. Побрившись и привнеся в свою внешность еще кое-какие изменения, завтра я вновь предстану в «Кларидже» в том самом виде, в каком был до того, как мне подвернулась эта работенка… Прошу прощения, Ватсон, я совершенно разучился разговаривать по-английски. До того, как мне пришлось исполнять роль американца.

– Но вы же отошли от дел, Холмс.

– Совершенно верно, Ватсон. И вот плод моих трудов на досуге, magnum opus[59] моих последних лет! – Он взял со стола книгу и прочитал полное название: «Пособие пчеловода, включающее некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Я это совершил один. Это плод ночных раздумий и дней, проведенных в трудах, когда я следил за этими маленькими трудолюбивыми созданиями так же внимательно, как когда-то наблюдал за преступным миром Лондона.

– Но что заставило вас снова взяться за работу?

– Я и сам часто об этом думал. Одному министру иностранных дел я бы еще мог противостоять, но, когда мой скромный дом посетил еще и премьер… Дело в том, Ватсон, что этот джентльмен, который спит сейчас на диване, оказался слишком хорош для нашего брата англичанина. Он был на голову выше остальных. Агентов раскрывали, даже арестовывали, но неприятности продолжались и никто не понимал, почему это происходит. Стало очевидно, что существует мощный, хорошо законспирированный мозговой центр. Было жизненно важно обнаружить его. Меня очень настойчиво попросили заняться этим делом. На эту работу у меня ушло два года, Ватсон, но они не были лишены приятности. Если я скажу вам, что начал свое паломничество в Чикаго, прошел курс обучения в тайном ирландском обществе в Буффало, доставил массу хлопот полиции в Скибберине и в конце концов попался на глаза одному из второстепенных агентов фон Борка, который и порекомендовал меня своему хозяину, вы поймете, насколько сложной была эта работа. С тех пор мне удалось завоевать его доверие, даже несмотря на то, что большинство его планов провалилось и пять его лучших агентов оказались в тюрьме. Я наблюдал за их ростом, Ватсон, и, когда они созревали, срывал. Надеюсь, сэр, вы себя хорошо чувствуете?

Последнее замечание было адресовано самому фон Борку, который несколько минут назад тяжело задышал, заморгал, пришел в себя и теперь лежал, внимательно прислушиваясь к рассказу Холмса. Тут лицо его исказилось от ярости, и он разразился потоком немецких ругательств. Пока его пленник сыпал проклятиями, Холмс продолжил осмотр документов.

– Немецкий хоть и неблагозвучен, но мне он кажется самым выразительным из всех языков, – заметил он, когда фон Борк замолчал, чтобы перевести дух. – Так-так, а это что? – заинтересованно воскликнул он, всматриваясь в уголок копии какого-то чертежа. – Это добавит еще одну птичку в клетку. Не думал я, что казначей окажется таким мерзавцем, хоть и давно присматриваюсь к нему. Мистер фон Борк, вам за многое придется ответить.

Пленник с трудом приподнялся на диване и теперь буравил перехитрившего его человека взглядом, в котором странно сочетались ненависть и восхищение.

– Я с вами еще поквитаюсь, Олтемонт, – произнес он ровным, уверенным голосом. – Даже если у меня уйдет на это вся жизнь, я все равно поквитаюсь с вами!

– Старая песня, – спокойно ответил Холмс. – Сколько раз мне приходилось слышать ее в былые дни! Это были любимые слова незабвенной памяти покойного профессора Мориарти. То же пел и полковник Себастьян Морен. И все же я жив, здоров и развожу пчел в Суссексе.

– Будь ты проклят, двойной предатель! – взревел немец, безуспешно пытаясь сорвать путы.

– Нет-нет, вы преувеличиваете, – улыбнулся в ответ Холмс. – По моей речи вы должны были уже понять, что мистера Олтемонта из Чикаго не существует. Я просто временно воспользовался этим образом.

– Так кто же вы?

– На самом деле, это совершенно не существенно, но, раз уж вас это так интересует, мистер фон Борк, я могу сказать, что с представителями вашей семьи я сталкиваюсь не в первый раз. В прошлом мне много приходилось работать в Германии, так что имя мое, вероятно, окажется вам знакомым.

– Хотел бы я его знать, – с угрозой в голосе произнес пруссак.

– Это я поспособствовал окончательному разрыву между Ирэн Адлер и покойным королем Богемии, когда ваш кузен Генрих был послом империи. Это я спас от смерти графа von und zu[60] Графенштейна, старшего брата вашей матери, когда на него покушался нигилист Клопман, это я…

Фон Борк выпрямил спину от изумления.

– Есть только один человек!.. – воскликнул он.

– Вот именно, – многозначительно сказал Холмс.

Фон Борк тяжко вздохнул и обмяк.

– И большую часть этих сведений я получил от вас! – простонал он. – Значит, все это ничего не стоит. Господи, что же я наделал? Мне конец!

– Верно, этим сведениям нельзя доверять, – сказал Холмс. – Но чтобы это понять, понадобится время, которого у вас будет не так-то много. Ваш адмирал обнаружит, что наши новые пушки несколько больше, чем он рассчитывал, а крейсеры немного быстрее. – Тут фон Борк в отчаянии схватил себя за горло. – Есть еще множество других не столь значительных деталей, которые, несомненно, со временем обнаружатся. Вы, мистер фон Борк, обладаете одним очень редким для немца качеством: вы по натуре спортсмен и не будете держать на меня зла, когда поймете, что вас победили в честном бою. Вы провели очень многих людей, и нет ничего обидного в том, что наконец нашелся человек, который перехитрил вас. В конце концов, вы ведь преданно служите своей стране, а я своей, и в этом нет ничего необычного. К тому же, – добавил он без злобы, положив руку на плечо связанного, – это ведь более завидная судьба, чем стать жертвой недостойного противника. С бумагами я закончил, Ватсон. Если поможете с нашим пленником, я думаю, можно отправляться в Лондон.

Посадить фон Борка в машину оказалось не так-то просто. Он был мужчиной крепким и отчаянно сопротивлялся, но, в конце концов, друзья вывели его из дому и, держа с обеих сторон за руки, очень медленно провели по той самой садовой дорожке, по которой он всего несколько часов назад шел, окрыленный похвалой своего высокого гостя. После последней короткой борьбы его, все еще связанного ремнями по рукам и ногам, затолкали в маленькую машину. Бесценный чемодан втиснули рядом с ним.

– Надеюсь, вам удобно? Простите, но условия не позволяют прокатить вас с бóльшим комфортом, – сказал Холмс, когда были закончены последние приготовления. – Если я раскурю для вас сигару и вставлю ее вам в рот, вы простите мне эту вольность?

Однако никакая забота об удобстве не могла заставить разъяренного немца смириться с участью.

– Я надеюсь, вы понимаете, мистер Шерлок Холмс, – процедил он, – что, если ваше правительство официально не осудит ваши действия, это будет расценено как объявление войны?

– А как насчет вашего правительства и ваших действий? – Холмс похлопал по чемодану.

– Вы частное лицо. У вас нет ордера на мой арест. Все, что сейчас происходит, совершенно незаконно и возмутительно!

– Совершенно незаконно, – согласился Холмс.

– Похищение немецкого подданного!

– И кража его личных бумаг.

– Значит, вы понимаете, в какое положение поставили вы себя и своего сообщника. Если, когда вы будете проезжать через деревню, я закричу и позову на помощь…

– Мой дорогой сэр, если вы совершите подобную глупость, то добьетесь только того, что к двум-трем самым распространенным у нас названиям деревенских постоялых дворов добавится еще одно – «Повешенный пруссак». Англичане – народ сдержанный, но люди сейчас несколько озлоблены, и я не думаю, что стоит проверять их выдержку. Нет, мистер фон Борк, вы спокойно, без шума проедете с нами в Скотленд-Ярд, там вы сможете вызвать своего друга барона фон Херлинга, чтобы узнать, содержится ли еще ваше имя в дипломатических списках. Что касается вас, Ватсон, вы, насколько я понимаю, возвращаетесь на военную службу, так что вам тоже нужно в Лондон. Давайте постоим немного на террасе, как знать, может быть, сегодня мы в последний раз имеем возможность поговорить спокойно.

Друзья простояли несколько минут рядом, вспоминая былые времена, пока их пленник тщетно пытался освободиться от пут. Когда они подошли к машине, Холмс указал на залитое лунным светом море и задумчиво покачал головой.

– Приближается восточный ветер, Ватсон.

– Не думаю, Холмс. Сейчас слишком тепло.

– Старый добрый Ватсон! Вы единственная неизменная точка в этот век перемен. И все же ветер с востока приближается, такой ветер, который еще никогда не обдувал берегов Англии. Это будет холодный и злой ветер, Ватсон, возможно, многие из нас не переживут его. И все же ветер этот от Бога, и, когда буря закончится, земля, которую озарит солнечный свет, будет чище, лучше, сильнее. Заводите, Ватсон, нам пора в путь. У меня в кармане лежит чек на пятьсот фунтов, и деньги по нему нужно будет получить как можно раньше, потому что тот, кто его выписал, наверняка захочет приостановить платеж, если у него появится такая возможность.