– О, действительно, та самая! Пожалуй, я ее прихвачу с собой. Вот и все! Это была единственная улика против меня. Но теперь вы знаете правду и умрете, думая о том, что это я убил вас. Вы слишком близко подобрались к тайне смерти Виктора Сэведжа, поэтому я и послал вам эту коробочку, и теперь вы точно знаете, как он умирал. Жить вам осталось совсем немного, так что я посижу здесь, посмотрю, как вы умрете.

Холмс прошептал что-то уж совсем еле слышно.

– Что-что вы говорите? Усилить свет? А-а-а, темнеет в глазах? Понимаю. Хорошо, я подкручу газ, чтобы мне было лучше вас видно. – Он сделал несколько шагов, и в комнате вдруг стало светлее. – Могу я оказать вам еще какую-нибудь услугу, друг мой?

– Сигарету и спичку.

Я чуть было не закричал от радости и удивления – Холмс говорил своим обычным голосом! Может быть, немного слабым, но тем самым обычным голосом, который был мне так хорошо знаком. Потом наступила долгая тишина, я словно видел своими глазами, как Кэлвертон Смит стоит у кровати и в изумлении смотрит на моего друга.

– Что это значит? – неожиданно хрипло произнес он.

– Лучший способ хорошо сыграть роль – самому влезть в шкуру персонажа, – сказал Холмс. – Даю вам честное слово, три дня я не прикасался к еде и питью, пока вы любезно не налили мне стакан воды. Но все это время мне больше всего хотелось курить. А, вот и сигареты! – Я услышал, как чиркнула спичка. – Ах, так гораздо лучше. Сдается мне, я слышу шаги друга.

За стенкой послышались шаги, потом открылась дверь и вошел инспектор Мортон.

– Все в порядке, можете его забирать, – сказал Холмс.

Зачитав обычное предупреждение о праве хранить молчание, инспектор добавил:

– Вы арестованы по обвинению в убийстве Виктора Сэведжа.

– Можете добавить покушение на убийство Шерлока Холмса, – весело заметил мой друг. – Мистер Кэлвертон Смит позаботился об умирающем и сам подал вам, инспектор, условный сигнал, усилив свет. Кстати, у задержанного в правом кармане пальто лежит небольшая коробочка, которую лучше будет у него забрать. Спасибо, на вашем месте я бы очень осторожно держал ее. Поставьте ее сюда. На суде она может пригодиться.

Тут я услышал громкий топот, но не долгий, всего пару шагов, потом раздался звук короткой борьбы, металлический лязг и сдавленный крик боли.

– Вы делаете себе же хуже, – произнес инспектор. – Стойте спокойно.

Я услышал, как защелкнулись наручники.

– Хорошую ловушку вы устроили! – прорычал злой голос. – Только за решетку сядете вы, Холмс, а не я. Он меня позвал, чтобы я вылечил его. И я приехал, только потому, что пожалел его. Теперь он, несомненно, начнет придумывать и приписывать мне любые слова, чтобы подтвердить свои безумные умозаключения. Можете лгать сколько душе угодно, Холмс. Мое слово имеет тот же вес, что и ваше.

– Ах ты Господи! – воскликнул тут Холмс. – Я же совершенно забыл о нем! Дорогой мой Ватсон, тысяча извинений! Подумать только, как я мог о вас забыть! Представлять вас мистеру Кэлвертону Смиту смысла не имеет, поскольку, как я понимаю, вы сегодня уже встречались. Кеб внизу? Хорошо, я спущусь, когда оденусь. Думаю, в участке может понадобиться мое присутствие… Это как раз то, что мне сейчас было нужно больше всего, – сказал Холмс, когда, переодевшись, выпил стакан кларета и съел несколько печений. – Хотя, как вы знаете, я веду такой неорганизованный образ жизни, что мне подобное испытание было перенести намного проще, чем любому другому человеку. Для меня было крайне важно внушить мысль о том, что я серьезно болен, миссис Хадсон, чтобы она смогла передать ее вам, а вы, в свою очередь, ему. Вас это не обидело, Ватсон? Согласитесь, притворство не входит в число ваших разнообразных талантов, поэтому, если бы я посвятил вас в свою тайну, вы не смогли бы столь искренне сыграть отведенную вам роль и не убедили бы Смита срочно приехать сюда, а во всей комбинации именно это было главным. Хорошо представляя себе его мстительный характер, я не сомневался, что он приедет полюбоваться на результаты своей работы.

– Но ваш вид, Холмс… Ваше ужасное лицо?

– Три дня совершенного поста никому не прибавят красоты, Ватсон. А больше там нет ничего такого, чего нельзя было бы излечить при помощи губки. Немного вазелина на лоб, чуть-чуть белладонны в глаза, румян на щеки и пчелиного воска на губы, и больной готов в лучшем виде. Одно время я собирался даже написать монографию о симуляции различных болезней. Неожиданные разговоры о мелких монетах, устрицах или переходы на любые другие совершенно посторонние темы производят надлежащее впечатление бреда.

– Но почему вы не подпускали меня к себе, если на самом деле не было никакой угрозы заражения?

– И вы еще спрашиваете, дорогой Ватсон? Неужели вы подозреваете, что я настолько не уважаю ваши медицинские таланты? Разве мог я рассчитывать на то, что вы поверите, будто перед вами действительно лежит умирающий, если у него, даже несмотря на слабость, обычные пульс и температура? Пока вы находились от меня в четырех ярдах, я еще мог провести вас. Если бы вы меня раскусили, кто заманил бы Смита в мою ловушку? Нет, Ватсон, я бы на вашем месте не прикасался к этой коробочке. Если посмотрите на нее сбоку, увидите, где выступает острая и ядовитая, как змеиный зуб, пружина, выстреливающаяся при открытии. Я почти уверен, что несчастный Сэведж, смерть которого понадобилась этому чудовищу для получения наследства, был убит каким-нибудь подобным устройством. Но, вы же знаете, я получаю самую разнообразную корреспонденцию, поэтому с особым вниманием отношусь к любым посылкам, которые приходят на мое имя. Мне, конечно, сразу пришло в голову, что, сделав вид, будто его план сработал, я смогу вырвать у него признание. Мне кажется, что свою роль я сыграл не хуже истинного артиста. Спасибо, Ватсон, помогите, пожалуйста, надеть пальто. Когда закончим в участке, я думаю, вы не откажетесь со мной зайти перекусить к Симпсону? Что-нибудь питательное нам сейчас не помешает.

Дело восьмое

Его прощальный поклон

Прощание с Шерлоком Холмсом

Девять часов вечера, второй день августа… Самого страшного августа за всю историю человечества. Казалось, что проклятие Всевышнего уже опустилось на выродившийся мир, поскольку в неподвижном раскаленном воздухе стояла мертвая тишина, пронизанная ожиданием чего-то неизвестного и жуткого. Солнце давно село, но на западе над самым горизонтом еще виднелся последний кроваво-красный отсвет, напоминающий разверстую рану. Вверху ярко блестели звезды, а внизу, в заливе, покачивались огни кораблей. У каменной ограды на садовой дорожке стояли два немца, весьма примечательные личности, за их спинами темнело широкое невысокое здание с множеством фронтонов. Они смотрели на длинную линию берега, расстилавшуюся у подножия огромного мелового утеса, на котором, подобно странствующему орлу, четыре года назад поселился фон Борк. Двое мужчин стояли близко друг к другу и разговаривали тихими голосами. Снизу два светящихся кончика их сигар могли показаться горящими глазами какого-то адского чудовища, всматривающегося в темную даль.

Удивительным человеком был этот фон Борк – человеком, с которым не мог сравниться ни один из преданных кайзеру агентов. Благодаря его разнообразным талантам именно он был избран для выполнения «английской миссии», самой важной из всех миссий. Во всем мире всего шесть человек были осведомлены о его задании, и с тех пор, как он приступил к делу, таланты его стали привлекать к себе их внимание все больше и больше. Одним из этих шести и был его нынешний собеседник, барон фон Херлинг, первый секретарь немецкой дипломатической миссии в Великобритании. Это его огромный «бенц» в сто лошадиных сил перегородил проселочную дорожку, словно в нетерпении дожидаясь того мига, когда сможет умчать своего хозяина обратно в Лондон.

– Судя по тому, что мне известно о происходящем, уже через неделю вы сможете вернуться в Берлин, – говорил секретарь. – Я думаю, дорогой мой фон Борк, вы будете удивлены приемом, который вас там ожидает. Мне случайно стало известно, что думают о вашей деятельности в этой стране на самом верху.

Секретарь был мужчиной огромного роста, мощный, широкий в плечах, но разговаривал он всегда спокойным, внушающим уважение голосом, что было самым полезным качеством для его политической карьеры.

Фон Борк рассмеялся.

– Запудрить им мозги не так уж сложно, – заметил он. – Более доверчивых и простодушных людей представить себе трудно.

– Не знаю, – задумчиво протянул его собеседник. – Они как будто окружены невидимой стеной, и с этим нельзя не считаться. Эта показная простота стала ловушкой для многих. Сначала они кажутся мягкими и уступчивыми, но неожиданно ты натыкаешься на нечто непробиваемое и понимаешь, что уперся в эту стену и дальше тебе не пробиться. Приходится мириться. Например, у них есть свои обычаи и условности, с которыми просто необходимо считаться.

– Вы имеете в виду «хороший тон» и тому подобное? – страдальчески вздохнул фон Борк.

– Я имею в виду пресловутые британские манеры во всех их странных проявлениях. Могу вам для примера рассказать об одной из самых грубых своих ошибок… С вами я могу позволить себе говорить о своих ошибках, поскольку вы слишком хорошо знаете мою работу и мои успехи. Это было, когда я в первый раз сюда приехал. Меня пригласили на прием в загородный дом одного члена кабинета министров. Разговоры там велись крайне неосторожные.

Фон Борк кивнул.

– Я бывал там, – сухо сказал он.

– Совершенно верно. Так вот, я, разумеется, сразу же послал в Берлин отчет о своих наблюдениях. К несчастью, наш добрый канцлер несколько простоват для дел подобного рода, он позволил себе высказывание, из которого стало ясно, что ему известно, о чем там говорилось. Разумеется, я тут же попал под подозрение. Вы даже не представляете, какой вред это принесло мне. И тогда наши британские хозяева уже не казались такими мягкими, уверяю вас. Два года у меня ушло на то, чтобы изменить ситуацию. А вот вы, в роли эдакого спортсмена…