— Только… Санни может вскоре вернуться, мне бы не хотелось…

— Понимаю.

— Правда? Ненавижу быть пуританкой.

— Ты не похожа на пуританку.

— Особенно когда этот заблудший ребенок… ну да не обращай внимания. Просто мне у тебя нравится.

— Мне тоже.

Я еще поцеловал ее.

— Оставь на потом, — сказала она, — а то я растеряю все свои материнские чувства.

— Хорошо. — И я снова поцеловал ее.

— У-у-у, — сказала она и отстранилась от меня. — Иисус так же чувствовал себя в пустыне? — Она поцеловала меня в подбородок. — Дай я посмотрю стейки. Что бы ты хотел выпить? Я приготовила мартини, но могу сделать, что…

— Мартини — это замечательно.

— Я принесу бутылку.

Пока она огибала дом, внутри зазвонил телефон. Она посмотрела, послушала, кивнула и сказала:

— Это наверху у Санни, я никогда не подхожу к нему.

Она послала мне воздушный поцелуй и исчезла в темноте. Я сидел у жаровни и смотрел на него. Теперь звезд стало больше, я даже мог различить некоторые созвездия. Завтра должен быть хороший день, во всяком случае, с утра. Телефон наверху перестал звонить. Неожиданно я вспомнил визит Санни ко мне в контору. Мне не хотелось рассказывать о нем Веронике, но я знал, что должен буду это сделать. Я сидел и думал, что грустно, когда в тридцать восемь лет человек лучше всего помнит ошибки, которые он успел наделать за свою жизнь. Была ли ошибкой Вероника? Ей пятьдесят семь лет, подумал я. И тут она снова появилась из-за угла дома, жонглируя бутылкой мартини, блюдом с мясом, тремя початками кукурузы, обернутыми в фольгу, и двумя низкими стаканами. В этот момент она выглядела так необычно, по-детски беспомощно, что мне захотелось прижать ее к себе и успокоить, сказать, что пятьдесят семь не означает конец всего и что она, разумеется, не ошибка. Я бросился помочь ей.

— Как раз вовремя. — Наверху снова зазвонил телефон. — Никогда не звонит, когда Санни дома, — она подняла глаза к небу, — только когда ее нет. Это больше всего бесит меня. Не налить ли нам понемногу мартини? Как ты находишь стейк? Я не говорила тебе, что ты красив? Прочь, сатана!

Мартини был очень холодным, бодрящим и очень-очень сухим. Пока Вероника готовила стейки, она не спеша рассказывала, что иногда мясо делает большой круг от Флориды до богатых пастбищ на Западе, а затем возвращается обратно во Флориду, где заканчивает свой путь на обеденном столе.

— Я знаю, — сказала она, — эти стейки когда-то были телятами на «М. К.».

Я подумал, что она ест собственных коров.

— Ты когда-нибудь привязывалась к какой-нибудь из них? — спросил я. — Из коров?

— Никогда, это бизнес, Мэтью.

Я вспомнил слова Санни, что здесь нет животных, и вздохнул.

— Что с тобой?

— Сегодня днем ко мне приходила Санни.

— Да? Зачем?

Я объяснил, что она хотела рассказать мне о чем-то, что, очевидно, тревожило ее. Я сказал, что ругаю себя за град вопросов, что вел себя как доброжелательный бандит и отпугнул девушку, которая и без того была напугана, что чувствую себя виноватым.

— Но чем она была напугана? — спросила Вероника, и тут я понял, что никогда не расскажу ей Саннину версию насчет кражи коров.

Я колебался.

— Мэтью, — сказала она, — никогда ничего не скрывай от меня, хорошо? Я была замужем за человеком, который был непроницаем как скала. Если бы Дрю отважился открыться мне, того, что было с Хэмом, не произошло бы никогда. Ты можешь рассказать мне все.

Я рассказал.

Она внимательно слушала, пока стейки жарились и шипели на решетке. Время от времени она кивала. Потом заметила:

— Не думала, что Санни так много знает о коровах.

Я промолчал. Когда я дошел до конца, она некоторое время молчала, а потом сказала:

— Я чувствую себя так, словно сию минуту должна бежать пересчитывать стадо. — Она покачала головой. — Трудно поверить… но так же трудно не поверить. Он мог это сделать, Мэтью. Я не следила за ним. — Она снова замолчала. — Поэтому ты интересовался человеком с испанским акцентом, да? — спросила она и кивнула. — Это его боится Санни? Человека, которого она слышала по телефону?

— Да, вот что мне показалось неестественным. Когда я стал задавать вопросы, она была искренне убеждена, что тот человек мог знать, что она подслушивает, но… нет, не знаю. У меня такое чувство, что было еще что-то, о чем она хотела рассказать мне. Она выглядела страшно напуганной, Вероника…

— Да, я тоже боюсь, когда думаю, что убийца…

— Да, но почему она вдруг стала бояться? Вечером, в прошлую пятницу, она вовсе не казалась…

Я прервал себя на полуслове.

— О-о-о, — произнесла Вероника.

Я посмотрел на нее.

— Что ты хотел сказать о вечере прошлой пятницы? — спросила она. — Ты видел ее? Мою дочь? Вечером в пятницу?

— Да.

— Где?

— Она приходила ко мне.

— О…

— Тогда она и рассказала мне про Джека.

— У тебя дома?

— Да.

— Как долго она пробыла у тебя?

— Около часа.

— Ты с ней спал, Мэтью?

— Нет.

— Ты уверен?

— Отлично помню. — Я улыбнулся.

Вероника улыбнулась в ответ.

— Посмотрю стейки, — сказала она.

Я не очень доверял ее улыбке. Она молча стояла над жаровней спиной ко мне, надрезая стейки, чтобы попробовать их. Потом она разложила их по тарелкам, вышелушила кукурузу и понесла все туда, где стояли скамейка и стол с приборами, стаканами и салфетками. Она достала две бутылки пива из холодильника и поставила их возле тарелок.

— Ешь, — сказала она, — пока не остыло.

Мы начали ужинать молча.

Стейк был очень хорош, но молчание оказалось плохой приправой. Наконец она произнесла:

— Если бы я в какой-то момент допустила мысль, что ты спал с Санни…

— Этого не было.

— Я рада, потому что мне хочется всадить этот нож не в стейк, а в твое сердце.

Я ей верил.

Она ослепительно улыбнулась и понизила голос.

— Конечно, Санни может быть обольстительной, я знаю, к сожалению, — она посмотрела на меня через стол, ее лицо улыбалось, — она к тому же провокатор. Воистину сумасбродное дитя. — Ее глаза встретились с моими. — Она заигрывала с тобой, Мэтью?

— Да.

— Провоцировала?

— Да.

— Но ты не тронул ее?

Она выжидающе смотрела на меня. Улыбка на ее губах требовала абсолютной честности, улыбка говорила, что передо мной друг и любовница, улыбка убеждала, что, если у меня и были интимные отношения с ее дочерью, меня можно понять и посочувствовать, ибо мать очень хорошо знала, какой возмутительно обольстительной и сумасбродной могла быть Санни. Но улыбка была только на губах и не касалась светлых глаз, а минутой раньше Вероника сказала, что готова всадить нож мне в сердце. Я был рад, что смог рассказать ей правду.

— Я не тронул ее.

Она кивнула.

— Почему?

Я объяснил почему. Я рассказал ей обо всем — о своем свидании с семидолларовой проституткой в Чикаго, о разрыве с Дейл, о том, как Чарли и Джеф сделали из меня отбивную, о том, что есть вещи, которых не должен делать человек, если он хочет оставаться самим собой. Она слушала так же внимательно, как слушала мой рассказ о том, что ее сын воровал коров. Когда я закончил, она сказала:

— Знаешь, мне кажется, я люблю тебя.

Мы оба повернулись на неожиданный сигнал автомобиля перед домом.

— Это Санни, — встрепенулась она. — Если ты в состоянии смотреть на нее, Мэтью…

— Ты помнишь, что ты только что сказала?

— Не могу вспомнить ни слова. — Она легкомысленно засмеялась, быстро поднялась и позвала: — Мы здесь, за домом! — Она обошла вокруг стола, взяла меня за подбородок и поцеловала так неистово, что я чуть не свалился со скамейки.

Потом вернулась на свое место по другую сторону стола, строгая и примерная мать, ожидающая возвращения блудной дочери.

Но из-за угла дома появился Джеки Кроуэл. На нем были синие джинсы, ботинки и свободная полосатая рубашка. Он стоял в дальнем конце дворика и был очень похож на неотесанную деревенщину.

— Здравствуйте, миссис Мак-Кинни, — поздоровался он. — Здравствуйте, мистер Хоуп.

Его темные глаза были мрачными и сосредоточенными, он не улыбался.

— Где Санни? — спросила Вероника, вглядываясь в темноту за домом.

— Разве она не здесь? — удивился Кроуэл.

— Нет, ее здесь нет.

— Я думал, что она здесь. Я звонил, но никто не ответил, и решил, что она внизу и не хочет подниматься. Когда я привез ее домой сегодня утром…

Он замялся, посмотрел на меня, потом на Веронику.

— Она… а-а… была у меня прошлой ночью, — сказал он, как бы извиняясь, и пожал широкими плечами. — Во всяком случае, она… а-а… перед тем как идти на работу, я привез ее сюда. Она собиралась взять «порше» и поехать сделать кое-какие покупки. Обещала вернуться домой примерно после обеда, но когда я пришел с работы…

— Во сколько это было? — спросил я. Санни Мак-Кинни явилась ко мне в контору примерно в половине второго, а ушла минут через двадцать, допустим, она уже сделала покупки…

— Во сколько я вернулся с работы, вы имеете в виду? Около половины шестого, — ответил он. — Ее не было дома.

Я мог видеть, что Веронику покоробило употребление слова «дом» применительно к местопребыванию Санни, примерно так же я относился к тому, что Сьюзен называла свое жилище «домом» Джоанны. Но она ничего не сказала.

— Я немного беспокоюсь за нее, — сказал Кроуэл. — Обычно она или дома, или здесь, поэтому… я имею в виду, где она может быть?

Вероника взглянула на часы, я тоже посмотрел на свои. Была почти половина десятого. В Калузе государственные магазины открыты до девяти. «Санни не могла до сих пор заниматься покупками», — было написано на лице у Вероники и у Кроуэла тоже.