В Калузе местные диалекты были смесью говора туристов Среднего Запада, речи отрывистой, невыразительной, а иногда и грубой, с хорошим английским из Канады. Но здесь, в захолустье, доминировал чисто южный акцент. Здешние жители были похожи на тех, кого можно встретить на пыльных дорогах Джорджии. Мужчины повсюду носили фартуки, ботинки и соломенные шляпы, жевали табак и курили самодельные сигареты. Женщины носили хлопчатобумажные платья, которые моя мать называла «будничными». Придорожные рестораны в Маканаве отличались «домашней кухней», которая неизменно означала деревенскую ветчину с горошком, зеленую фасоль с салом, мамалыгу, зеленую капусту, пшеничный хлеб и жареную зубатку. Я не стал заходить в рестораны, предлагавшие обеды, а через дорогу от здания, в котором помещался суд, под вывеской с большой ложкой заказал гамбургер с жареной картошкой и холодное пиво. В половине третьего я отправился дальше.

Ананбург был расположен в сорока четырех милях от центра Калузы, но по сравнению с ней выглядел декорацией из старого кинофильма. Забытый Богом, выжженный солнцем город с широкой главной улицей, обсаженной вдоль тротуаров пальмами. Деревянные двухэтажные постройки казались временными передвижными сооружениями, которые будут разобраны и спрятаны до следующего раза, как только операторы отснимут сцены войны с индейцами. Это был центр района молочного скотоводства Флориды на Центральном Западе и родина чемпионатов Флориды по родео, которые проводились ежегодно в январе. Город был наводнен ковбоями. Они слонялись по грязным улицам, кривоногие, в ботинках с позвякивающими шпорами, в огромных соломенных шляпах, бросающих тень на коричневые лица, с самодельными сигаретами, прилипшими к потрескавшимся от солнца губам, у многих задние карманы обтягивающих выношенных джинсов оттопыривались засунутыми в них пинтовыми бутылками виски. Они называли друг друга «Клем», «Лук» или «Шорти» и хлопали по спине. Это была страна Чарли и Джефов, и мне было немного не по себе, пока я шел по главной улице, разыскивая Гарри Лумиса.

Деревянная вывеска адвокатской конторы состояла из надписи «Гарри Р. Лумис. Адвокат» и нарисованной в нижнем левом углу руки с растопыренными пальцами, которая указывала на небольшую деревянную лесенку, ведущую на второй этаж обшитого досками здания. Лестница была узкая, и многих ступенек либо вообще не существовало, либо они были сломаны, я поразился такой неряшливости Гарри Лумиса и подумал, что у него могут быть неприятности, если кто-нибудь из его клиентов упадет и сломает ногу на этом шатком сооружении. На втором этаже была только одна дверь, в верхней части которой на матовом стекле от руки черной краской было написано: «Гарри Р. Лумис». Я открыл дверь и вошел в маленькую приемную.

Эвери Берилл в том единственном телефонном разговоре сказал, что его адвокат работает в одиночку, «только он и девушка, отвечающая по телефону». «Девушке», сидящей за столом у входной двери, было за пятьдесят, примерно как Веронике Мак-Кинни, но на этом их сходство заканчивалось. Если Вероника была высокой, стройной блондинкой, то женщина, разглядывавшая меня через очки без оправы, была маленькой толстухой, с волосами тусклого серого цвета. Если Вероника носила повседневную молодежную одежду, эта женщина была одета в пошитый на заказ синий костюм в тонкую полоску, который сидел на ней так, будто был вытесан из каменной глыбы. Улыбка Вероники могла растопить лед, улыбка этой женщины искривляла ее рот так, будто она хотела выплюнуть в стакан свой десерт. У Вероники был голос немного резкий, с одышкой. Голос этой женщины, когда она наконец заговорила, можно сравнить с взрывом на секретном полигоне где-нибудь в Сибири.

— Кто вы? — прогремела она.

— Я адвокат Хоуп, — представился я. — Мистер Лумис ждет меня.

— О да, — сказала она и сморщила нос, как будто одно только упоминание моего имени напомнило ей запах разлагающейся на чердаке дохлой крысы. — Вы запоздали, садитесь, если хотите. Я скажу ему, что вы здесь.

Ее тон говорил, что если бы я принял предложение сесть, то сделал бы это на свой страх и риск. Единственный свободный стул в маленькой комнате, казалось, был вырезан из такого же мрачного дуба, как и ее лицо. Я предпочел стоять. Она сняла трубку и сообщила мистеру Лумису, что «адвокат из Калузы здесь». Еще несколько мгновений она прижимала трубку к уху, а затем швырнула ее на аппарат, как топор гильотины. Непроизвольно я сравнил этот прием с тем, как меня встретили на ранчо Мак-Кинни.

— Пройдите, — сказала она.

Я чуть было не ответил «да, сэр».

Гарри Лумис выглядел как судья из вестерна пятидесятых годов. Он носил темный зимний костюм, белую рубашку и черный веревочный галстук, и — могу присягнуть в суде — он жевал табак. В тот момент, когда я вошел, он выплюнул табачный шарик в фарфоровый горшок. Жвачка пролетела по дуге через комнату мимо горшка и превратилась в еще одно пятно на стене. Стена была оклеена обоями, составленными из отдельных лоскутов. Аттестат Гарри Лумиса из колледжа, диплом адвоката и лицензия на практику в штате Флорида висели в черных рамках рядом со следами раздавленных клопов. Я не разглядел названия школ, в которых он учился, но мне показалось, что витиеватая староанглийская надпись на дипломе адвоката гласила: «Университет Вирджинских островов», но я мог и ошибиться. Гарри Лумис рассматривал меня через очки в черной оправе, которые увеличивали его водянисто-голубые глаза, и продолжал жевать табак. Я надеялся, что он в лучшем настроении, чем его «девушка», и что я вижу его в первый и последний раз.

— Давайте работать быстро и четко, мистер Хоуп, я человек деловой.

Гарри Лумис не утруждал себя бритьем последние несколько дней, его голос походил на приправу из лаврового листа и патоки с примесью касторового масла, добавленную в кушанье для густоты и аромата, брови его напоминали грязные разводы на обоях, а цвет лица — сухой хлеб с перцем и солью. Он прочистил горло, отлепил от зубов большой кусок жевательного табака и тем же способом, что и раньше, отправил его в горшок. Но на этот раз он попал точно в «десятку» и с удовлетворением улыбнулся, показав при этом зубы того же цвета, что и табак.

— Выкладывайте ваше дело, — сказал он.

Я сказал ему, что, насколько мы могли определить, Джек Мак-Кинни не оставил завещания, и в таком случае, в соответствии с положением о порядке наследования умершего без завещания, все оставленное им имущество переходит к его матери. Я сообщил, что полиция уже направила запросы в Калузу, Брейдентон и Сарасоту, но банковских счетов не обнаружила, что единственным имуществом в наследстве Мак-Кинни были его личные вещи и автомобиль «форд-мустанг» трехлетней давности. Я стал говорить ему, что, рассматривая…

— А как насчет тридцати шести тысяч? Наличности, с которой он собирался прийти на подписание документов?

— Если считать, что он действительно имел такую сумму, — сказал я, — деньги еще не найдены.

— Кто искал их?

— Я только что сказал вам — полиция.

— Где?

— В его квартире. Кроме того, полиция в установленном порядке послала запросы во все банки в…

— Они проверяли банки здесь, в Ананбурге? В Маканаве? В Венеции? В…

— Отлично, — сказал я, — а как насчет банков в Нью-Йорке, Чикаго или Лос-Анджелесе? Маловероятно, чтобы Мак-Кинни держал деньги там, откуда их неудобно взять. Ананбург и…

— Вы не знаете этого достоверно, — изрек он таким тоном, как будто хотел обругать меня последними словами.

— Во всяком случае, допустим, что единственное имущество…

— Я ничего не допускаю, пока не установлен факт, — сказал он с той же самой интонацией.

У меня был соблазн послать его самого ко всем чертям, но вместо этого я спокойно продолжал:

— Хорошо, если мы сможем доказать, ради вашего удовлетворения, что никакого имущества, по существу, нет, готовы ли вы…

— Я не удовлетворюсь до тех пор, пока вы не просеете весь песок во Флориде, — сказал он. — Человек, подписавший обязательство, сказал, что у него есть тридцать шесть тысяч долларов наличными, отложенные до подписания документов. Это обязательство — факт, мистер Хоуп, удостоверенный обеими сторонами. В нем говорится о существовании имущества, по крайней мере, в тридцать шесть тысяч долларов. Я не знаю, что вы пытаетесь вытащить теперь, но мне кажется…

— Никто ничего не пытается вытаскивать, — возразил я, — возмущен вашими обвинениями. Мы убеждены, что нет существенного имущества. Допустим, мы можем убедить…

— Мы опять переходим к предположениям, — сказал Лумис.

— Мы готовы предложить соглашение…

— Какое же, мистер Хоуп?

— Ваш клиент сохраняет ферму, а банк переводит ему четыре тысячи долларов, которые внесены в залог, а также автомобиль и все личные вещи Мак-Кинни.

— А как быть с ущербом? — возразил Лумис. — Мой клиент мог продать эту ферму кому-то другому. Он не сделал этого из-за обязательства, которое он подписал с Мак-Кинни…

— Но и сейчас он может продать ферму, не так ли?

— Покупатели не уклоняются от уплаты долга, мистер Хоуп.

— Убийство и уклонение от уплаты долга не одно и то же. Во всяком случае, таково наше предложение, и мне оно кажется разумным.

— Как вы относитесь к тому, что мы подадим в суд иск об имуществе, мистер Хоуп? — спросил Лумис. — Поищем, где спрятаны эти тридцать шесть тысяч?

— Это ваше право, конечно, — согласился я. — Однако дело может быть длительным и запутанным, и ваш клиент может потратить значительно больше тех четырех тысяч, которые мы готовы передать ему в виде штрафа.

— Не люблю торговаться с пройдохами. — Мне показалось, что Лумис явно склонялся к компромиссу.

— Почему бы вам не обсудить это с мистером Бериллом? — спросил я.

— Я и так могу сказать, каков будет его ответ. В какой школе вы учились? — поинтересовался он.