— Его зовут Лесаж?

— Да, да, Люсьен Лесаж!

— Я… я… видел его,— запинаясь, проговорил я.

— Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы видели его? Что случилось с ним?

В припадке тревоги Сибилла схватила меня за руку. Было бы жестоко сказать ей всё, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по сторонам и, к счастью, увидал на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об арестованном в прошлую ночь. Сибилла, не колеблясь ни минуты, с неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие как уголья глаза, бросилась к ним навстречу.

— Отец, что ты сделал с Люсьеном? — простонала она.

Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным ненависти и презрения взглядом дочери.

— Мы поговорим об этом впоследствии,— в замешательстве сказал он. 

— Я хочу знать сейчас же и здесь,— крикнула она. — Что ты сделал с Люсьеном?

— Милостивые государи,— сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне,— я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее самым близким другом. Даже эти родственные соображения не помешали мне выполнить мой долг по отношению к Императору. Мне, конечно, было только труднее исполнить его!

— Очень сочувствую вашему горю,— сказал гусар.

Теперь Сибилла уже обратилась прямо к нему.

— Правильно ли я поняла? Вы арестовали Лесажа?

— Да, к несчастью, долг принудил меня сделать это.

— Я прошу сказать мне только правду. Куда вы поместили его? 

— Он в лагере Императора.

— За что вы арестовали Лесажа?

— Ах, мадемуазель, право же, не мое дело мешаться в политику! Мой долг — владеть саблей, сидеть на лошади и повиноваться приказаниям. Оба эти джентльмена могут подтвердить, что я получил от полковника Ласаля приказание арестовать Лесажа.

— Но что он сделал и за что вы его подвергли аресту?

— Довольно, мое дитя, об одном и том же,— строго сказал дядя,— если ты продолжаешь настаивать на этом, то я скажу тебе раз навсегда, что Люсьен Лесаж взят как один из покушавшихся на жизнь Императора, и что я считал своей обязанностью предупредить преднамеренное убийство.

— Предатель! — вскрикнула девушка. — Ты сам посылал его на это страшное дело, сам ободрял, сам не давал вернуться назад, когда он пытался сделать это! Низкий, подлый человек! Господи, что я сделала, за какие грехи моих предков я обречена называть моим отцом этого ужасного человека?

Дядя пожал плечами, как будто желая сказать, что бесполезно убеждать обезумевшую девушку. Гусар и я хотели уйти, чтобы не быть свидетелями этой тяжелой сцены, но Сибилла поспешно остановила нас, прося быть свидетелями ее обвинений. Никогда я не видел такой всепожирающей страсти, какая светилась в ее сухих, широко раскрытых глазах.

— Вы многих завлекали и обманывали, но никогда не могли обмануть меня! О, я хорошо знаю вас, Бернак! Вы можете убить меня, как это сделали с моей матерью, но вы никогда не заставите меня быть вашей сообщницей! Вы назвались республиканцем, чтобы завладеть этими землями и замком, не принадлежавшими вам! А теперь вы стали другом Бонапарта, изменив вашим старым сообщникам, которые верили в вас! Вы послали Люсьена на смерть! Но я знаю ваши планы, и Луи тоже знает их, и смею вас уверить, что он отнесется к ним так же, как и я. А я лучше сойду в могилу, чем буду женою кого-нибудь другого, а не Люсьена.

— Ты не сказала бы этого, зная каким жалким и низким трусом выказал себя Люсьен. Ты сейчас вне себя от гнева, но когда придешь в себя, сама будешь стыдиться, что публично призналась в своей слабости. А теперь, лейтенант, перейдем к делу. Чем могу служить?

— Я, собственно говоря, к вам, мсье де Лаваль,— сказал мне гусар, презрительно поворачиваясь к дяде спиной. — Император послал меня за вами с приказанием немедленно явиться в лагерь в Булони.

Мое сердце захолонуло от радостной вести: я мог бежать от дяди!

— Не желаю ничего лучшего! — воскликнул я.

— Лошадь для вас и эскорт ожидают нас у ворот.

— Я готов следовать за вами!

— К чему такая поспешность, ведь вы, конечно, позавтракаете с нами? — сказал дядя.

— Приказания Императора требуют большей аккуратности в исполнении,— твердо сказал молодой человек.— Я и так потерял много времени. Мы должны быть в дороге через пять минут.

При этих словах дядя взял меня мод руку и тихонько пошел к воротам, в которые только что прошла Сибилла.

— Я бы хотел переговорить с тобой об одном деле, прежде чем ты покинешь нас. Так как в моем распоряжении слишко мало времени, то начну с главного. Ты видел Сибиллу, и хотя она несколько сурово обошлась с тобою сегодня утром, я могу тебя уверить, что она очень добрая девушка. По ее словам, она говорила тебе о моем плане. Я не знаю, что может быть лучше, как повенчать вас, чтобы раз навсегда покончить с вопросом о том, кому принадлежит это имение.

— К сожалению, для осуществления этого плана имеются препятствия,— сказал я.

— Какие же именно?

— Прежде всего тот факт, что моя кузина любит другого и дала ему слово.

— О, это нас не касается,— со злобной улыбкой сказал он. — Могу поручиться, что Люсьен Лесаж никогда не предъявит своих прав на Сибиллу!

— Боюсь, что и я смотрю на брак с точки зрения англичан! По-моему, нельзя жениться без любви, по расчету. Да, во всяком случае, о вашем предложении не может быть и речи, потому что я сам люблю другую молодую девушку, оставшуюся в Англии.

Он с ненавистью посмотрел на меня.

— Подумай вперед, что ты делаешь, Луи,— сказал он каким-то свистящим шепотом, похожим на угрожающее шипение змеи,— ты становишься мне поперек дороги. До сих пор это еще никому не проходило безнаказанно.

Он схватил меня за руку и с жестом сатаны, показывавшего Христу царства и княжества, сказал:

— Смотри на этот парк, леса, поля. Смотри на этот старый замок, где твои предки жили в течение восьми веков! Одно слово, и всё это снова будет твое!

В моей памяти пронеслась маленькая бледная головка Евгении, выглядывавшая из окошка ее милого маленького домика в Эшфорде, тонувшего в грациозной зелени.

— Нет, это невозможно! — воскликнул я.

Бернак понял, что я не шутил, его лицо потемнело от гнева, и слова убеждения он быстро сменил на угрозы.

— Если бы я знал это, я вчера ночью позволил бы Туссаку сделать с вами всё, что он хотел; я не пошевелил бы пальцем, чтобы спасти вас.

— Очень рад, что вы сообщили мне это, потому что этим признанием вы сложили с меня необходимость быть вам обязанным. И я спокойнее теперь могу идти своей дорогой, не имея ничего общего с вами.

— Я не сомневаюсь, что вы не желаете иметь со мною ничего общего,— крикнул он. — Придет время, и вы еще больше будете желать этого. Прекрасно, сэр, идите своей дорогой, но и я пойду своею, и мы еще увидим, кто скорее достигнет цели!

Группа спешившихся гусаров ожидала нас у ворот. В несколько минут я собрал мои скудные пожитки и быстро пошел по коридору. Мое сердце сжалось при вопроминании о Сибилле. Как могу я оставлять ее здесь одну с этим ужасным человеком! Разве она не предупредила меня, что ее жизни здесь постоянно грозит опасность? Я в раздумье остановился; послышались чьи-то легкие шаги — это она сама бежала ко мне.

— Счастливый путь, Луи,— сказала она, задыхающимся голосом, протягивая руки.

— Я думал о вас,— сказал я,— мы объяснились с вашим отцом, и между нами произошел полный разрыв!

— Слава Богу! — воскликнула она. — В этом ваше спасение! Но опасайтесь его: он везде будет преследовать вас!

— Пусть делает со мной, что хочет, но как вы останетесь в его власти?

— Не бойтесь за меня! Он имеет больше оснований опасаться меня, чем я его. Но, однако, вас зовут, Луи! Добрый путь! Господь с вами!

9. ЛАГЕРЬ В БУЛОНИ

Дядя стоял в воротах замка, представляя собой типичного узурпатора. Под нашим собственным гербом из чеканного серебра с тремя голубыми птицами, выгравированными на камне по обеим сторонам герба, Бернак стоял не глядя, словно не замечая меня, пока я садился на поданную мне высокую серую лошадь. Но я видел, что из-под низко нависших бровей он задумчиво следил за мною, и его челюсти совершали обычное ритмическое движение. На его увядшем лице, в его глазах я читал холодную и беспощадную ненависть. Я, в свою очередь, поторопился вскочить на лошадь, потому что его присутствие было слишком тяжело для меня, и я очень рад был возможности повернуться к нему спиной, чтобы не видеть его.

Раздалась короткая команда офицера, звякнули сабли и шпоры солдат, и мы тронулись в дорогу. Когда я оглянулся назад, на черневшие башенки Гросбуа и на мрачную фигуру, которая следила за нами из ворот, я вдруг увидал над его головой в одной из бойниц белый платок: кто-то махал им в знак последнего приветствия! Снова меня охватил холод при мысли, что эта бесстрашная девушка оставалась там одна, в таких ужасных руках. Но юность недолго предается грусти, да и кто был бы способен грустить, сидя на быстром как ветер скакуне, со свистом разрезая мягкий, но довольно свежий воздух.

Белая песчаная дорога, извивавшаяся между холмами, позволяла видеть вдалеке часть моря, а между ним и дорогой находилось соляное болото, бывшее местом наших приключений. Мне казалось даже, что я вижу вдали черную точку, указывавшую расположение ужасной хижины. Группы маленьких домиков, видневшихся вдали, представляли собою рыбацкие селенья; к ним принадлежали и Этапль, и Амблетер. Я видел теперь, что мыс, освещенный ночью сторожевыми огнями и дававший издалека полную иллюзию раскаленного докрасна лезвия сабли, казался сплошь покрытым снегом от многочисленных палаток лагеря.