— Ну, это такая штуковина, которая как бы проверяет ход монет. Трубка не освободится, пока нож не скользнет по ребру монеты. Но эти ножи очень нежные, недолговечные, их постоянно заедает, потому, как правило, их снимают…

— Ты что-то говорил о чашке.

— Это другой прием, — ответил он. — Я же говорил об узле выдачи. Они пропихивают ее через раструб, откуда сыплются монеты, и когда управляющие потоком монет рычажки начинают работать, чашку проталкивают вверх. Получается заклинивание. После чего монеты сыплются до тех пор, пока трубки не опустошаются.

— А у вас в зале машины снабжены роликами? — спросил я.

— Конечно, а как же иначе? В особенное1™ те, что стоят в начале ряда. Понимаешь меня? Мы считаем, что клиент, который просто остановился около игрального автомата и опустил четыре или пять медяков, — это человек, который прекратит игру сразу же, как только спустит эти свои медяки. Он играет просто от нечего делать. Может, он турист, который хочет похвастаться, что побывал на Диком Западе.

— Но почему не дать им, туристам всяким, периодически выигрывать? Разве это не будет хорошей приманкой?

— Нет. Это невыгодно. У них в кармане для проигрыша всего двадцать — двадцать пять центов. И они не собираются как бы разменивать доллар на никели. Они играют тем, что есть в наличии. Ладно, дадим им выиграть пару вишен, а может, иногда три апельсина. Но большую сумму — нет. Невыгодно дать сорвать банк в пять долларов. Понимаешь? Зато машины задние в ряду мы не накачиваем роликами в таком количестве. Люди, которые играют сзади, — это наркоманы. У них пунктик насчет игры, прямо как виски пить или еще что-нибудь эдакое. Они продолжают думать, что при следующей подпитке машина будет щедрей. Что ж, чем чаще бросаешь (если ролика нет), тем больше шансов сорвать куш. Поэтому такие люди приходят снова и снова…

Так все и строится. Клиент прокладывает себе дорогу в глубь игральных автоматов — на его пути сначала стоят четыре или пять машин по пять центов, затем десятицентовик, потом опять пятицентовик, дальше две по двадцать пять, за ними два пятицентовика и, наконец, еще одна по двадцать пять. Ну и когда он добрался до конца, он уже выплатил нам кучу денег. Потому что первые машины так набиты роликами, что он не может выиграть ничего особенного. Нам нечего беспокоиться; Мы уже купаемся в деньгах. И если он сорвет банк— тоже не станем беспокоиться, он положит, монеты в карман и уйдет. Может, и так. Но он — наркоман игры, завтра он вернется. И так день заднем… Вот почему я и принял тебя за мошенника, когда ты сорвал банк на пятицентовой машине перед входом. Обычно для твоего банка максимум — две полоски на первом колесе. То есть у тебя один шанс из десяти. Потом на среднем колесе одна и на третьем одна. Понимаешь? Один шанс из двадцати на каждом из этих колес, и один из десяти на первом колесе. — К тому же на первом колесе одну из полосок мы закрыли роликом. А теперь посчитай, сколько у тебя шансов, чтобы сорвать большой куш.

— А что ты скажешь о той девушке? — наконец спросил я, уже изнемогая от свалившихся на меня новых знаний.

— Эта девчонка, братишка, хитрюга. Я сразу ее приметил.

— Давно это было?

— Дней десять или две недели назад. Она просто впилась в игральный автомат. Сначала играла честно, как надо. Запудрила мне мозги, милая такая обманщица. ~На самом деле провела меня, как сосунка. Сначала я и не думал, что ей что-нибудь светит, кроме как остаться при своих. Проверяю машины после ее ухода — машины в полном порядке… Короче, она здорово меня надула. Просверлила пару машин, а я уже и проверять их за ней перестал. Девчонка доила их пару дней, а сегодня вечером со своим дружком появилась для более крупной чистки. Это как пить дать… Ну, и я подготовился. Если бы ты не сорвал — нежданно-негаданно — крупный банк на машине с роликами, я бы их прищучил.

— Откуда ты? — переменил я пластинку.

— Родился в Новом Орлеане. Сюда приехал из Сан-Франциско. Я осмотрел тут машины и заметил, что половина из них высверлена. Я сказал Харви Брекенриджу, что он лопух. Немного с ним поговорил, показал ему приемы, он дал мне работу — охранять от жулья его заведение. Я говорил ему, что знаю все шайки, которые работают с машинами. И я на самом деле знал. А вот что Сид Дженникс ударился в игорно-машинный рэкет — не знал. И эта девчонка для меня новенькая… Да и здесь, в Лас-Вегасе, они вообще не так опасны, как в Калифорнии.

— Почему?

— Потому что в других штатах Hipa запрещена. А здесь, в Лас-Вегасе, разрешена.

— Ну и что с того?

— Напряги мозги, приятель, напряги мозги. Предположим, игра запрещена, а ты ловишь парня, выуживающего деньгу. Ты вышвыриваешь его из зала на улицу, орешь на него, но не можешь его арестовать, потому что он… ничего не крадет. А не крадет почему? У тебя нет игрального автомата, закон запрещает тебе его иметь. Улавливаешь?

— Улавливаю.

— Что-нибудь хочешь узнать еще?

— Не знаешь, как зовут девушку?

— Нет.

— Как же ей удается ввязаться в игру? Кто ее подначивает? Или делает здесь… свою игру?

— С мужчинами?

— Да.

Луи поскреб свою шевелюру.

— Лас-Вегас, братишка, отличается от других городов и Невада от других штатов. Девчонки приезжают сюда, чтобы развестись. Они вынуждены ждать, пока устроят себе место жительства. Хорошо, если все закончится быстро, а если нет? Время тянется медленно. Девушкам становится одиноко… И когда какой-нибудь смазливый парень кладет на нее глаз, она начинает думать: «А почему бы и нет, черт возьми»… Им тут нечем больше заняться… так или иначе, почти все они делают карьеру таким образом.

— Ты можешь вспомнить кого-нибудь, кто был вместе с той девушкой?

— Вроде нет. Но… погоди-ка, а ведь правда… Я вспоминаю одну, была здесь вчера, вроде — бы вместе с той, кто тебя интересует. Нечто сногсшибательное.

— Можешь ее описать?

— Еще бы! Рыжая-рыжая! Не помню, какого цвета у нее глаза, но вся-то она рыжая, клубника со сливками. Ходит, и все у нее двигается, плавно-плавно, как желе на тарелке.

— Полная? — спросил я.

— Нет. Точно, нет. Скорей худенькая, но не костлявая. Женщины, бывает, доводят себя диетой… руки и ноги как спички, суставы у них застывают, ходят, будто деревянные. Та… совсем все иное у нее.

— Сколько лет?

— За двадцать.

— Сколько раз она сюда приходила?

— Пару раз. И оба — с твоей девушкой… Стой, я еще кое-что припоминаю. У нее нос как у кролика.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты знаешь, как кролик двигает носом? Вот и у нее так, и, когда она была немного взволнована, ноздри так же подрагивали… Я это заметил. А вообще — очень привлекательная, стоило бы за ней приударить.

Я протянул руку:

— Спасибо, Луи.

— Да не за что. И никаких обид из-за плюхц?

Я отрицательно замотал гдловой.

— Если честно, — сказал Луи, — ты оказался слабоват. Заметь, ты совсем не держал шею. Когда дерешься, ты должен держать шейные мускулы, понимаешь! Коль удар пройдет сквозь твою защиту и ты будешь вынужден ловить его на подбородок, — ты тогда не свалишься, удар пойдет вскользь. Понимаешь?

— Нет, Луи. И у меня сейчас нет времени вникать в такие вещи. Как-нибудь ты мне покажешь.

Он просиял.

— Правда, дружище? Ух ты, здорово б было. Да и хорошо б чуток потренироваться, вот тогда я кое-что тебе покажу. А для начала давай-ка попробуем старинный удар-блок.

И он опять принял боксерскую стойку, затанцевал по цементному полу.

— Ладно, ладно, Луи, — отмахнулся я. — Вернусь, тогда и покажешь.

Я направился к выходу из подвала. Часы показывали без пяти шесть.

Глава 4

Я снова поднялся в квартиру Хелен Фрамли.

Лицо у меня болело. Кончиками пальцев я нащупал желвак с правой стороны, а под левой скулой — еще один. Может быть, они не так уж были заметны, но дергали и ныли будь здоров как.

Я позвонил и стал ждать.

Никто не ответил.

Позвонил снова.

Дверь в соседней квартире распахнулась. Женщина, с которой я разговаривал недавно, протянула:

— А, это вы, опять вы… Сейчас-то она дома. А я-то подумала: кто это звонит к нам?.. Так в чем дело? Не отвечает?

— Дайте ей время. — Она могла и не услышать звонка.

— Хм! Я у себя слышу, а она — не слышит. Я ведь дажё подумала, что вы нажали на наш звонок.

Из глубины квартиры раздраженный мужской голос прокричал:

— Ма, да отойди ты от двери, прекрати совать нос в чужие дела.

— Я в чужие дела не лезу… Я просто подумала, что зазвенел наш звонок…

— Отойди от двери!

И дверь захлопнулась.

Я опять позвонил к Хелен Фрамли.

Дверь осторожно приоткрылась. На дюйм, не больше, я смог заметить медную цепочку, натянувшись, она не пускала дверь открыться пошире, а за ней — холодные темно-серые глаза. И сразу же услышал удивлённый возглас. Это была та самая девушка, из зала с автоматами.

— Как вы меня нашли?

— Могу я войти?

— Нет! Конечно, нет… Чего вы хотите?

— То, что я хочу узнать, не имеет никакого отношения к тому, что произошло в «Кактусовой роще». Пот нятно? Но дело важное.

Девушка на мгновение" заколебалась, затем сняла цепочку, не переставая изучать мое лицо.

— Не обращайте внимания, — сказал я. — Немного погодя лицо придет в норму.

— Он сильно вас ударил?

— Как видите, сильно. Я почувствовал себя строем кеглей, в который запустили шаром. Раньше я это просто видел, а теперь испытал на себе.