— С ней ее девочка.

Биение моего сердца участилось. Ответ мальчика напомнил мне о той девочке, которую видела моя мать.

— Муж этой дамы с ней? — спросил я потом.

— Нет, сэр, теперь нет. Он был с ней, но уехал и еще не возвратился.

Я наконец задал последний решительный вопрос.

— Муж ее англичанин? — — спросил я.

— Матушка говорит, что он иностранец, — отвечал мальчик.

Я отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Даже ребенок мог заметить его.

Будучи известна под именем «мистрис Бранд», бедная, такая бедная, что принуждена была заложить свой перстень, брошенная человеком, который был в нашей стране иностранец, оставшаяся одна с своей девочкой — не напал ли я на след мистрис Ван-Брандт в эту минуту? Не предназначено ли этому заблудившемуся ребенку, быть невинным орудием, которое сведет меня с любимой женщиной, в то самое время, когда она больше всего нуждается в сочувствии и помощи? Чем больше я думал об этом, тем больше укреплялось мое намерение отправиться с мальчиком в дом, в котором жила постоялица его матери. Часы пробили четверть двенадцатого. Если мои ожидания обманут меня, у меня все-таки еще оставалось три четверти часа, прежде чем кончится месяц.

— Где вы живете? — спросил я.

Мальчик назвал улицу, название которой я тогда услышал в первый раз. Он мог только сказать, когда я стал расспрашивать подробнее, что он живет возле реки, а на каком берегу, он не мог сказать мне оттого, что совсем сбился с толку от испуга.

Когда мы еще старались понять друг друга, недалеко проезжал кеб. Я окликнул извозчика и назвал ему улицу. Он знал ее очень хорошо. Улица эта отстояла от нас за целую милю в восточном направлении. Он взялся отвезти меня туда и обратно к собору святого Павла (если окажется необходимым) менее чем за двадцать минут. Я отворил дверцу кеба и велел садиться моему маленькому другу. Мальчик колебался.

— Позвольте спросить, мы едем в аптеку, сэр? — сказал он.

— Нет. Ты едешь прежде домой со мной.

Мальчик опять заплакал.

— Матушка побьет меня, сэр, если я вернусь без лекарства.

— Я позабочусь, чтобы твоя мать не побила тебя. Я сам доктор и хочу видеть эту даму прежде, чем мы купим лекарство.

Объявление моей профессии, по-видимому, внушило мальчику некоторое доверие, но он все-таки не показывал желания ехать со мной к матери.

— Вы хотите получить плату с этой дамы? — спросил он. — Я ведь выручил за перстень немного. Матушка хочет взять эти деньги за квартиру.

— Я не возьму ничего, — ответил я.

Мальчик тотчас сел в кеб.

— Ну, пожалуй, — сказал он, — только бы матушка получила свои деньги.

Увы, бедные люди!

Воспитание ребенка в отношении треволнений жизни уже было закончено в десятилетнем возрасте!

Мы поехали.

Глава ХХV

Я ДЕРЖУ СЛОВО

Бедная темная улица, когда мы поехали по ней, грязный и ветхий деревянный дом, когда мы остановились у двери, предупредили бы многих в моем положении, что они должны приготовиться к неприятному открытию, когда войдут внутрь жилища. Первое впечатление, которое это место произвело на меня, состояло, напротив, в том, что ответы мальчика на мои вопросы сбили меня с толку. Просто было невозможно соединить мистрис Ван-Брандт (как я помнил ее) с картиной бедности, с которой я столкнулся теперь. Я позвонил в колокольчик у дверей, будучи уверен заранее, что мои розыски не приведут ни к чему.

Когда я поднимал руку к колокольчику, страх перед побоями охватил мальчика с новой силой. Он спрятался за меня, а когда я спросил, что с ним, он ответил шепотом:

— Пожалуйста, станьте между нами, сэр, когда матушка отворит дверь!

Высокая, свирепой наружности женщина отворила дверь. Ни в каких представлениях не было надобности.

Держа в руке палку, она сама объявила себя матерью моего маленького приятеля.

— А я думала, что это мой негодный сынишка, — объяснила она, извиняясь за палку. — Он послан с поручением уже два часа тому назад. Что вам угодно, сэр?

Я заступился за несчастного мальчика, прежде чем объяснил мое дело.

— Я должен просить вас простить вашего сына на этот раз, — сказал я, — я нашел его заблудившимся на улице и привез его домой.

От удивления женщина, когда она услышала, что я сделал, и увидела сына позади меня, буквально онемела. Глаза, заменившие на этот раз язык, прямо обнаруживали впечатление, которое я произвел на нее.

— Вы привезли домой моего заблудившегося мальчишку в кебе? Господин незнакомец, вы сумасшедший.

— Я слышал, что у вас в доме живет дама по имени Бранд, — продолжал я. — Я, может быть, ошибаюсь, считая ее моей знакомой. Но мне хотелось бы удостовериться, прав я или пет. Не поздно потревожить вашу жилицу сегодня?

К женщине возвратился дар речи.

— Моя жилица не спит и ждет этого дурака, который до сих пор не умеет найти дорогу в Лондоне!

Она подкрепила эти слова, погрозив кулаком сыну, который тотчас вернулся в свое убежище за фалдами моего сюртука.

— С тобой ли деньги? — спросила эта страшная особа, крича на своего прятавшегося наследника через мое плечо. — Или ты и деньги потерял, дурак?

Мальчик подошел и вложил деньги в руку матери. Она сосчитала их, явно удостовериваясь глазами, что каждая монета была настоящая серебряная, потом отчасти успокоилась.

— Ступай наверх, — заворчала она, обращаясь к сыну, — и не заставляй эту даму больше ждать. Она умирает с голоду со своим ребенком, — продолжала женщина, обращаясь ко мне. — Еда, которую мой мальчик принес им в корзине, будет первой, которую мать отведает сегодня. Она заложила все, и что она сделает, если вы не поможете ей, уж этого я не могу сказать. Доктор делает что может, но он сказал мне сегодня, что если не будет у нее лучшей еды, то нет никакой пользы посылать за ним. Ступайте за мальчиком, и сами посмотрите, та ли это дама, которую вы знаете. Я слушал эту женщину, все больше убеждаясь, что приехал в ее дом под влиянием обманчивой мечты. Как было возможно соединить очаровательный предмет обожания моего сердца с жалким рассказом о лишениях, который я сейчас выслушал? Я остановил мальчика на первой лестничной площадке и приказал ему доложить обо мне просто как о докторе, услышавшем о болезни мистрис Бранд и приехавшем навестить ее.

Мы поднялись на вторую лестничную площадку, а затем и на третью. Дойдя до самого верха, мальчик постучался в дверь, ближайшую к нам на площадке. Никто не отвечал. Он отворил дверь без церемоний и вошел. Я ждал за дверью, слушая, что за ней говорили. Дверь осталась полуотворенной. Если голос «мистрис Бранд» окажется мне незнаком (как я думал), я решился предложить ей деликатно такую помощь, какой мог располагать, и вернуться к моему посту под «тенью св. Павла».

Первый голос, заговоривший с мальчиком, был голос ребенка.

— Я так голодна, Джеми, я так голодна!

— Я вам принес покушать, мисс.

— Поскорее, Джеми, поскорее!

Наступило минутное молчание, а потом я опять услышал голос мальчика:

— Вот ломтик хлеба с маслом, мисс. А яичко подождите, пока я сварю. Не торопитесь глотать, подавитесь. Что такое с вашей мамой? Вы спите, сударыня?

Я едва мог слышать ответ — голос был так слаб, и он произнес только одно слово:

— Нет!

Мальчик заговорил опять:

— Ободритесь, сударыня. Доктор ждет за дверью. Он желает видеть вас.

На этот раз я ответа не слыхал. Мальчик показался мне в дверях.

— Пожалуйте, сэр! Я ничего не могу добиться от нее.

Не решаться дальше войти в комнату было бы неуместной деликатностью. Я вошел.

На противоположном конце жалко меблированной спальни, в старом кресле лежало одно из тысячи покинутых существ, умиравших с голода в эту ночь в, большом городе. Белый носовой платок лежал на ее лице, как бы защищая его от пламени камина. Она подняла носовой платок, испуганная шумом моих шагов, когда я вошел в комнату. Я посмотрел на нее и узнал в бледном, исхудалом, помертвелом лице — лицо любимой мной женщины!

С минуту ужас открытия заставил меня побледнеть и почувствовать головокружение. Еще через минуту я стоял на коленях возле ее кресла. Моя рука обвилась вокруг нее — ее голова лежала на моем плече. Она не могла уже говорить, не могла плакать — она молча дрожала, и только. Я не говорил ничего. Слова не срывались с моих губ, слез не было, чтобы облегчить меня. Я прижимал ее к себе, она прижимала меня к себе. Девочка, жадно евшая хлеб с маслом за круглым столиком, смотрела на нас, вытаращив глаза. Мальчик, стоя на коленях перед камином и поправляя огонь, смотрел на нас, вытаращив глаза. А минуты тянулись медленно, и жужжание мухи в углу было единственным звуком в комнате.

Скорее инстинкт той профессии, которой я был обучен, чем ясное понимание ужасного положения, в которое я был поставлен, пробудили меня наконец. Она умирала с голода! Я определил это по мертвенному цвету ее кожи, я почувствовал это по слабому и учащенному биению ее пульса. Я позвал мальчика и послал его в ближайший трактир за вином и бисквитами.

— Проворнее, — сказал я, — и у тебя будет так много денег, как еще не бывало никогда!

Мальчик посмотрел на меня, хлопнул по деньгам, лежавшим на руке его, сказал: "Вот счастье-то! " и выбежал из комнаты так быстро, как, видимо, никогда еще никакой мальчик не бегал.

Я повернулся, чтобы сказать несколько первых слов утешения матери девочки. Крик ребенка остановил меня.

— Как я голодна! Как я голодна!

Я дал еще еды голодной девочке и поцеловал ее. Она подняла на меня удивленные глаза.

— Вы новый папа? — спросила девочка. — Мой другой папа никогда меня не целует.