Через пятнадцать минут Люсиль Смит стояла в отведенной ей комнате в домике для прислуги, расположенном позади особняка, и застегивала пояс своей новой белой униформы. Она чуть тронула губной помадой губы.

— Что ж, ты опять начинаешь все сначала, Люсиль, — обратилась она к своему отражению в зеркале. — Отныне тебя ждет счастливая, наполненная смыслом жизнь, и позабудь обо всем, что было раньше.

При этих словах ее глаза вновь широко распахнулись, словно опровергая сказанное. Когда она их так раскрывала, они делались похожи на материнские глаза, а мать была частью того мира, который Люсиль должна была забыть. Ей нужно избавиться от дурацкой привычки таращить глаза. К тому же это придавало ей вид удивленный и неуверенный, что никуда не годится, если работаешь с детьми. Рука у нее дрогнула, когда она ставила помаду на место. Глядя в зеркало, она постаралась придать лицу подобающее выражение и расправила накрахмаленный форменный передник. Ей необходимо всего лишь не забыть о кое-каких пустяках вроде вытаращенных глаз да нескольких действительно глупых привычках: не нужно жечь в пепельнице обрывки бумаги, нельзя забывать о времени — это свойственно многим, но она-то должна все время помнить, что ей так делать не полагается. Со временем это будет получаться само собой. Ведь она абсолютно такая же, как все (разве психиатр не говорил ей об этом?), другие вообще никогда даже не задумываются о такой ерунде.

Пройдясь по комнате, Люсиль присела на стул, стоявший у окна с голубыми занавесками, и посмотрела на сад и лужайку, отделявшие домик для прислуги от большого дома. Двор был скорее длинный, чем широкий, с круглым фонтаном в центре и двумя вымощенными камнем дорожками, вьющимися в траве изогнутым крестом. То тут, то там — под деревьями, в беседке — белели скамейки, выполненные, казалось, из ажурного кружева. Какой чудесный дворик!

А дом! Именно о таком она и мечтала. Белый двухэтажный дом с темно-красными ставнями, дубовыми дверями с медными молоточками и засовами, которые открываются, если нажать на них большим пальцем… Да еще широкие лужайки, тополя, густые и высокие, так что сквозь них трудно что-нибудь разглядеть. Невозможно поверить и даже просто предположить, что где-то там за ними есть еще один дом… Иссеченный струями дождя дом миссис Хоуэлл в Нью-Йорке, с его гранитными колоннами и изяществом украшений, подумала вдруг Люсиль, был похож на окаменевший свадебный пирог, застрявший среди таких же каменных пирогов.

Она порывисто встала. Дом Кристиансенов был цветущим, дружелюбным и живым! И в нем были дети! Слава Богу, в нем были дети! А она до сих пор их еще не видела…

Сбежав по лестнице, Люсиль пересекла двор по дорожке, начинавшейся у самой двери, и лишь на несколько мгновений задержалась, чтобы взглянуть на пухленького фавна, из свирели которого струилась вода, падая в выложенный камнем пруд. Сколько там Кристиансены обещали ей платить? Она не помнила, да ей и было все едино. Она и даром бы согласилась работать, лишь бы жить в таком месте.

Миссис Кристиансен отвела ее наверх в детскую. Она открыла дверь. Стены комнаты были украшены яркими картинками на сельскую тему: танцующие крестьяне, резвящиеся животные, причудливо изогнутые цветущие деревья. В комнате стояли две совершенно одинаковые кровати из темно-золотистого дуба, а пол был покрыт желтым, без единого пятнышка линолеумом.

В углу комнаты, среди разбросанных цветных мелков и книжек-раскрасок, на полу играли двое детей.

— Дети, это ваша новая няня. Ее зовут Люсиль.

Малыш встал.

— Здравствуйте, — произнес он, с важным видом протянув ей испачканную мелом руку.

Люсиль пожала ее и, наклонив голову, тоже поздоровалась с ним.

— А это Элоиза, — сказала миссис Кристиансен, подводя к Люсиль младшего ребенка.

Элоиза подняла голову, внимательно посмотрела на стоявшую перед ней девушку в белом костюме и проговорила:

— Здравствуйте!

— Ники девять, а Элоизе шесть, — пояснила миссис Кристиансен.

— Ясно, — проговорила Люсиль.

Она обратила внимание, что у обоих детей были светлые, рыжеватые волосы, точь-в-точь как у их отца. На обоих были голубые комбинезоны, надетые на голое тело, под бретельками темнели коричневые от загара спины и плечи. Люсиль просто глаз не могла от них отвести. Это были идеальные дети из идеального дома, который ей представлялся в мечтах. Они смотрели на нее дружелюбно, в из взглядах не было недоверия или враждебности. Только любовь и какое-то чисто детское любопытство.

— …большинство действительно предпочитает жить подальше от города. — Оказывается, миссис Кристиансен о чем-то в это время с ней говорила.

— О да… да, конечно, мэм. Здесь так чудесно — гораздо лучше, чем в городе.

Миссис Кристиансен гладила волосы девочки с нежностью, растрогавшей Люсиль.

— Им как раз пора обедать, — сказала она. — Вы, Люсиль, будете есть здесь, наверху. Кстати, что вы предпочитаете, чай, кофе или молоко?

— Если можно, кофе.

— Отлично, Лизабет поднимется сюда с обедом через несколько минут. — Она помедлила, задержавшись в дверях. — Скажите, Люсиль, вас ничто не беспокоит? — спросила она, понизив голос.

— О нет, мэм.

— Ну и отлично, для этого и нет никаких причин. — Казалось, она хотела еще что-то добавить, но, передумав, улыбнулась и вышла из комнаты.

Глядя ей вслед, Люсиль пыталась понять, что бы это такое могло быть, что хотела сказать, но так и не сказала миссис Кристиансен.

— Вы гораздо красивее, чем Кэтрин, — сказал ей Ники.

Она повернулась к нему.

— Кто это — Кэтрин? — Люсиль присела на лежавшую на полу подушечку, и, когда ее внимание полностью переключилось на продолжавших пристально ее рассматривать малышей, она почувствовала, что ее плечи расслабились и напряжение ушло.

— Кэтрин раньше была нашей няней. Она вернулась к себе в Шотландию… Хорошо, что теперь вместо нее будете вы. Кэтрин нам не нравилась.

Элоиза стояла заложив руки за спину и слегка покачиваясь из стороны в сторону.

— Да, — проговорила она, разглядывая Люсиль. — Кэтрин нам не нравилась.

Ники повернулся к сестре.

— Нечего повторять. Это я сказал!

Люсиль засмеялась и обхватила свои колени. Через мгновение Ники и Элоиза тоже рассмеялись.

Вошла темнокожая горничная с дымящимся подносом и поставила его на столик из светлого дерева, стоявший посреди комнаты. Это была стройная женщина неопределенного возраста.

— Я — Лизабет Дженкинс, мисс, — застенчиво проговорила она, раскладывая бумажные салфетки.

— Меня зовут Люсиль Смит, — представилась девушка.

— Ну что же, я пока пойду займусь остальным, мисс. Если вам что-нибудь еще понадобится, только позовите. — Она вышла. Ее бедра казались очень упругими под голубой форменной юбкой.

Все трое уселись за стол, и Люсиль, подняв крышку с большого блюда, обнаружила три украшенных петрушкой омлета, ярко-желтых от солнечного луча, пересекавшего стол. Но сначала ей пришлось разлить томатный суп и раздать треугольные тосты с маслом. Для нее в серебряном кофейнике был налит кофе, а детям предназначались два больших стакана с молоком. Стол был немного низковат для Люсиль, но она не обратила на это внимания. Было так чудесно даже просто сидеть здесь, с этими детьми, когда солнце своим теплым и веселым светом заливало покрытый желтым линолеумом пол, и стол, и румяное личико сидевшей напротив нее Элоизы. Как замечательно, что ей не нужно больше возвращаться в дом миссис Хоуэлл! Там она всегда чувствовала себя неловко. А здесь ничего бы страшного не произошло, даже если бы она случайно уронила соусную ложку кому-нибудь на колени. Дети только рассмеялись бы.

Люсиль отхлебнула кофе.

— А что, есть вы не будете? — спросила Элоиза с набитым ртом.

Чашка выскользнула у Люсиль из пальцев, и половина кофе пролилась на скатерть. Но, слава Богу, это была не скатерть, а клеенка. Ее можно вытереть бумажным полотенцем, и Лизабет ничего не заметит.

— Поросенок! — засмеялась Элоиза.

— Элоиза! — одернул ее Ники и отправился в ванную за бумажным полотенцем.

Они вместе вытерли стол.

— Папа всегда дает нам попробовать своего кофе, — заметил Ники, усевшись на место.

Люсиль размышляла, расскажут дети об этом небольшом происшествии матери или нет. Она догадалась, что Ники предлагает ей небольшую сделку.

— В самом деле? — переспросила она.

— Он наливает нам немного в молоко, — продолжал Ники, — чуть-чуть, только чтобы подкрасить.

— Вот так? — И Люсиль плеснула немного кофе из изящного серебряного носика в оба стакана.

— Да! — восторженно выпалили дети.

— Мама не хочет, чтобы мы пили кофе, — объяснил Ники, — но когда она не видит, папа отливает нам немножко, вот как вы сейчас. Папа говорит, что без кофе у него весь день пошел бы насмарку, и у меня то же самое… Да, уж Кэтрин не дала бы нам так запросто кофе, а, Элоиза?

— Дождешься от нее, как же! — Элоиза, смакуя, сделала большой глоток из стакана, который она держала обеими руками.

Люсиль почувствовала, как у нее откуда-то из глубины поднимается теплая волна и румянцем загорается на ее щеках. Она понравилась детям, в этом не было никаких сомнений. Она вспомнила, как часто за те три года, что работала горничной в разных домах (Люсиль привыкла считать, что быть горничной — это единственное, на что она способна), она приходила в городской парк только для того, чтобы посидеть на скамейке и посмотреть на играющих детей. Но те дети обычно были чумазыми и ужасно сквернословили, да и она всегда оставалась для них чужой. Однажды она видела, как мать ударила собственного ребенка прямо по лицу. Люсиль вспомнила, как убежала из парка, не в силах перенести боль и ужас…