Гастон Леру - Духи дамы в черном

Я осторожно открыл дверь и вошел. Минут пять я неподвижно стоял и прислушивался. Ни звука! Должно быть, мне померещилось. Тем не менее я не стал зажигать спичку и в темноте, стараясь производить как можно меньше шума, поднялся по лестнице и дошел до своей комнаты. Только закрыв за собой дверь, я облегченно вздохнул.

Это видение беспокоило меня больше, чем я признавался самому себе, и, хотя я сразу лег, заснуть мне не удалось. Наконец по непонятной для меня причине силуэт и мысль о Дарзаке — Ларсане странным образом смешались в моем растревоженном мозгу.

Я дошел до того, что сказал себе: не успокоюсь, пока не удостоверюсь, что Дарзак — это не Ларсан. И сделаю это при первом же удобном случае.

Да, но как? Дернуть его за бороду? Если я ошибаюсь, он примет меня за сумасшедшего или догадается, о чем я думаю, что отнюдь не утешит беднягу в его несчастьях. Оказаться под подозрением, что он — Ларсан, — только этого ему не хватает.

Внезапно, отбросив одеяло, я сел и воскликнул:

— Австралия!

Дело в том, что мне на ум пришел эпизод, о котором я упоминал в начале этого повествования. Вы, должно быть, помните, что, когда в лаборатории произошел нечастный случай, я отправился вместе с Робером Дарзаком к аптекарю. Там Дарзак, естественно, снял куртку; когда аптекарь начал оказывать ему помощь, рукав рубашки нечаянно задрался до локтя, и я увидел у локтевого сгиба правой руки большое родимое пятно, очертаниями удивительно напоминающее австралийский материк. Пока аптекарь работал, я невольно отмечал на этой «карте» места, где должны располагаться Мельбурн, Сидней и Аделаида; более того, рядом с большим на руке находилось еще и маленькое пятнышко, расположенное примерно там, где должен быть остров Тасмания.

И когда позже я случайно вспоминал этот случай с визитом к аптекарю и родимым пятном, мне по вполне понятной ассоциации приходила на ум Австралия.

Вспомнил я о ней и в эту бессонную ночь.

Едва я, сидя на постели, успел поздравить себя с тем, что нашел столь надежный способ проверить личность г-на Дарзака, и уже начал было раздумывать, как лучше взяться за дело, чтобы выяснить все самому, слух мой внезапно уловил какой-то звук. Через несколько секунд звук повторился; казалось, под чьими-то медленными и осторожными шагами скрипят ступени.

Затаив дыхание, я подошел к двери, приложил ухо к замочной скважине и прислушался. Сначала было тихо, затем ступени скрипнули опять. Сомнений не было: кто-то шел по лестнице, причем старался делать это бесшумно. Я подумал о тени, которую видел, когда входил во двор. Кто это мог быть и что этот человек делал на лестнице? Поднимался? Спускался?

Опять тихо. Воспользовавшись этим, я надел брюки и, взяв револьвер, осторожно, без скрипа, открыл дверь. Затаив дыхание, я дошел до перил и стал ждать. Я уже говорил, в каком ветхом состоянии находился Новый замок. Унылый свет луны падал наискось сквозь высокие окна каждой площадки; бледные, но четкие квадраты лежали на темной, громадной лестнице. При таком освещении запустение замка было еще ощутимей. Сломанные кое-где перила, ветхие балясины, растрескавшиеся стены, на которых тут и там еще висели большие куски обивки, — все это не производило впечатления днем, но сейчас поразило меня, и я подумал, что в такой обстановке вполне уместно какое-нибудь привидение. Мне и в самом деле было страшно. Только что чья-то тень буквально выскользнула у меня из рук, когда я уже почти к ней прикоснулся. Но призраки гуляют по древнему замку, не скрипя ступенями. Правда, больше ступени и не скрипели.

Внезапно, нагнувшись над перилами, я снова увидел тень. Она была ярко освещена и, что совершенно не свойственно тени, стала светлой. Я узнал в ней Робера Дарзака.

Он как раз достиг первого этажа и теперь шел по вестибюлю, подняв голову, словно чувствовал тяжесть моего взгляда. Я инстинктивно отпрянул. Когда же я вернулся на свой наблюдательный пост, то увидел, как он скрывается в коридоре, ведущем к лестнице в другой части здания. Что это значит? Что Робер Дарзак делает ночью в Новом замке? Почему он так старается, чтобы его никто не заметил? У меня в голове пронеслись тысячи подозрений, точнее, опять зароились все недавние скверные мысли, и я отправился за Дарзаком «открывать Австралию».

Я добрался до коридора, как раз когда он из него вышел и начал все так же осторожно подниматься по трухлявым ступеням другой лестницы. Спрятавшись в коридоре, я видел, как он остановился на первой площадке и открыл какую-то дверь. Потом я не видел больше ничего: он попал в темноту и, по-видимому, вошел в комнату. Я поднялся к этой двери, которая оказалась закрытой, и в полной уверенности, что он в комнате, трижды коротко постучал. Затем я стал ждать. Сердце мое бешено колотилось. В этих комнатах никто не жил, они были заброшены. Что делает здесь Робер Дарзак?

Прошли минуты две, показавшиеся мне бесконечными, и, так как мне никто не ответил и не открыл, я постучал снова и снова стал ждать. И вот дверь отворилась, и Робер Дарзак совершенно естественно спросил:

— Это вы, Сенклер? Что вам нужно, друг мой?

— Я хочу знать, что вы тут делаете в такой час? — придушенным голосом ответил я, нащупывая в кармане револьвер, так как в глубине души мне было страшно. Он спокойно чиркнул спичкой и проговорил:

— Как видите, собираюсь ложиться спать. Он зажег свечу и поставил ее на стул — в этой запущенной комнате не было даже плохонького ночного столика. Одна лишь кровать в углу, которую он, должно быть, принес сюда днем, составляла меблировку комнаты.

— Я полагал, что эту ночь вы проведете рядом с госпожой Дарзак и профессором, на втором этаже «Волчицы».

— Там слишком мало места, и я стеснил бы госпожу Дарзак, — с горечью ответил бедняга. — Вот я и попросил Бернье принести мне кровать сюда. Да и какая разница, где лежать, — я ведь все равно не сплю.

Мы помолчали. Мне было стыдно за свои нелепые выдумки. Откровенно говоря, угрызения совести были столь сильны, что я не сдержался. Я признался ему во всем: в своих постыдных подозрениях, в том, как, увидев его таинственные ночные блуждания по Новому замку, подумал, что имею дело с Ларсаном, в том, как решил отправиться «открывать Австралию». Я не скрыл от него, что в течение какого-то времени связывал все свои надежды с «Австралией».

Выслушав меня с необычайно горестным видом, Дарзак спокойно засучил рукав, поднес руку к свече и показал мне родимое пятно, которое должно было привести меня в чувство. Мне не хотелось даже смотреть на него, но Дарзак настоял, чтобы я его потрогал, и я убедился, что это самое обычное родимое пятно, на котором можно поставить точки с названиями городов — Сидней, Мельбурн, Аделаида, — и что рядом есть маленькое пятнышко, формой напоминающее Тасманию.

— Можете потереть, — добавил он весьма рассудительным тоном, — оно не сойдет.

Со слезами на глазах я снова принялся просить у него прощения, но он не хотел меня прощать, прежде чем я не дерну его изо всех сил за бороду. Я послушался, и в руках у меня она не осталась.

Только после этого он позволил мне идти спать, что я и сделал, обозвав себя дураком.

Когда я проснулся, моя первая мысль была о Ларсане. Я уже был не в состоянии верить ни себе, ни другим, ни в то, что он мертв, ни в то, что жив. Быть может, он был вовсе не так тяжело ранен, как мы подумали? Да что я говорю? Быть может, он был вовсе не мертв, как это показалось сначала? Мог ли он выбраться из мешка, сброшенного Дарзаком в Кастийонскую расселину? В конце концов, это было вполне возможно или, точнее, в этом предположении не было ничего, что превосходило бы способности Ларсана, тем более что Уолтер объяснил нам, что нашел мешок в трех метрах от устья расселины, на естественном выступе, о существовании которого г-н Дарзак и не подозревал, сбрасывая останки Ларсана в бездну.

Затем я подумал о Рультабийле. Что он делает все это время? Зачем уехал? Никогда еще он не был так нужен в форте Геркулес. Если он опоздает, то сегодня скандала между Раисами и Дарзаками не избежать.

В этот миг в дверь постучали, и папаша-Бернье передал мне короткую записку от моего друга, которую какой-то маленький бродяжка сунул в руку папаше Жаку. Рультабийль писал: «Вернусь сегодня утром. Встаньте поскорее и не откажите в любезности набрать для меня к завтраку прекрасных моллюсков, которых так много на камнях у мыса Гарибальди. Не теряйте ни минуты. Приветствую и благодарю. Рультабийль». Эта записка навела меня на размышления: я знал из опыта, что, когда Рультабийль на первый взгляд занимается пустяками, на самом деле он делает весьма серьезные дела.

Я поспешно оделся и, вооружившись старым ножом, которым снабдил меня папаша Бернье, отправился выполнять фантазию моего друга. Когда я прошел через северные ворота, не встретив никого в этот ранний час (было около семи утра), ко мне присоединилась м-с Эдит, и я рассказал ей о записке Рультабийля. М-с Эдит, крайне обеспокоенная затянувшимся отсутствием дядюшки, нашла записку странной и тревожной и отправилась со мною за моллюсками. По пути она сообщила мне, что дядюшка не прочь порой отлучиться на несколько деньков, и до этой минуты она сохраняла надежду, что с его возвращением все объяснится, однако теперь ей опять не дает покоя мысль: а вдруг по какой-то трагической ошибке Старый Боб стал жертвой мщения Дарзаков?

Затем она процедила сквозь свои прелестные зубки смутную угрозу в адрес Дамы в черном, добавила, что ее терпения хватит лишь до полудня, и смолкла.

Мы принялись собирать моллюсков для Рультабийля. М-с Эдит была босиком, я тоже. Однако босые ножки м-с Эдит занимали меня гораздо больше, нежели моллюски. Дело в том, что, бродя по заливу Геркулеса, я обнаружил, что ножки м-с Эдит прекраснее самых дивных морских раковин; они заставили меня начисто забыть о моллюсках, и Рультабийлю пришлось бы завтракать без них, если бы не удивительное рвение молодой женщины. Она шлепала по морской воде и засовывала нож под камни изящно, но несколько нервно, что, впрочем, было ей очень к лицу. Внезапно мы, словно сговорившись, выпрямились и навострили уши. Со стороны пещер донесся чей-то крик. Рядом с пещерой Ромео и Джульетты мы различили небольшую кучку людей, призывно махавших нам руками. Подгоняемые предчувствием, мы поспешили к берегу. Вскоре мы узнали, что двое рыбаков, услышав чьи-то стоны, обнаружили в провале пещеры какого-то бедолагу, который, свалившись туда, по-видимому, долгое время пролежал без сознания.