"Как раз она сейчас ходит за покупками..."

Меня окликнули:

- А ну-ка подойди, с-нок!..

Толстая торговка рыбой! Она совала мне в руку горсть мокрых холодных улиток.

- Скажешь матери, что рыба у меня еще посвежее той, которую она покупает... Да она больно у тебя гордая!

Почему матушка в представлении Титаны была гордой, мне неизвестно. Я посмотрел на окно. Улитки посыпались на землю... Из нашего окна за мной наблюдала тетя Валери, ее расплывшееся лицо напоминало медузу.

Мой порыв иссяк. Я остановился посреди площади, не зная, идти ли дальше или возвращаться, как вдруг услышал тяжелый и мерный топот ног.

Отряд из десяти полицейских, печатая шаг, заворачивал с улицы Сен-Ион, а комиссар полиции в штатском шел по противоположному тротуару. Они остановились посреди площади в каких-нибудь пяти метрах от меня.

- Смирно!

У тротуара стоял автомобиль. Комиссар полиции подошел и отворил дверцу. Из машины вышел уже знакомый мне господин с моноклем.

- Все готово?

- Все готово, господин заместитель... Еще десять моих людей стоят в переулке позади дома...

Матушка возвращалась, согнувшись под тяжестью большого свертка, который несла под мышкой. Я бросился к ней. Уцепился за сверток.

- Они его схватят...

- Кого?

- Отца Альбера!

Тут она заметила скопление полицейских и шепнула:

- Идем скорее домой...

Она даже не подумала спросить меня, что я делаю на улице. Положила мокрый от дождя сверток на прилавок.

- Спасибо, мадемуазель Фольен... Покупательница еще не приходила?.. Ступай наверх, Жером... Я сейчас подымусь...

Я слышал, как она вполголоса что-то говорила мадемуазель Фольен, а в комнате меня встретила широченной улыбкой тетя Валери:

- Надеюсь, уж на этот раз они его поймают! Что вдруг на меня нашло? Я пригрозил:

- Если ты скажешь... - Кровь громко стучала у меня в висках, и, так как отступать было поздно, я пошел напролом: - Если ты скажешь, я тебя убью!

VII

Вчера я пытался расспросить матушку. Она почти не изменилась, и в ее белокурых волосах едва проглядывают белые нити. Живет она в Кан и, но воле случая, снимает квартиру в доме, где управляющим некий мосье Жамб, служивший в письмоводителях у того самого адвоката, к которому ездила тетя

- Господи, Жером!.. Неужели ты все это помнишь?..

Матушке пришлось напрячь память.

- Ты имеешь в виду ту историю, которая случилась, когда у нас жила тетя Валери?.. Анархист, у которого был сын, маленький мальчик?.. Мальчик потом умер в санатории...

- Не в санатории, - мягко поправил я. - Бабушка отвезла его в горы, неподалеку от Ниццы...

- Как подумаешь, до чего тетя Валери меня мучила из-за лука - порея!

Тут пришел мой черед удивиться. Я помнить не помнил ни о каком луке-порее.

- Ты не помнишь?.. Она же не выносила порея, даже запаха его... И уверяла, что я кладу его в супы и в рагу... Пользуясь тем, что я в лавке, она поднимала крышки у кастрюль.

- А ты в самом деле не клала?

- Самую малость, для пикантности. Но всегда потом вынимала... Как-то вечером она обнаружила кусочек у себя в тарелке... Ты лежал в постели больной... Это когда у тебя была свинка... Я очень устала... Она обозвала меня лгуньей, потому что я сказала, что порея там нет. Потом, слово за слово, уж не знаю, чего она только не наговорила... Твой бедный отец, он же всегда молчал, побелел как мел... Кончики усов у него вздрагивали... Он встал... Даже не знаю, как он мог это выговорить: "Я попрошу вас сейчас же замолчать!.. Моя жена у себя дома, слышите? А вас с завтрашнего дня здесь не будет..." Кажется, тетя обозвала его убийцей... Назавтра она не пожелала уехать, всячески за нас цеплялась... Ее чуть не силком пришлось подталкивать, чтобы посадить на поезд...

- Ну, а арест?

- Ах да!.. Это произошло незадолго до того... Там как будто была обещана награда?.. Постой!.. Припоминаю, да... Это аптекарь из Лизье помог его найти... Этот человек... как же его звали?

- Рамбюр... Гастон Рамбюр...

- Верно. Бросая бомбу, он сильно поранил себе руку... Все, кто его видел, указывали, что левая рука у него забинтована... Чтобы купить бинты и лекарства для перевязки, его мать, понимая, что тут все с нее глаз не спускают, отправилась пешком в Лизье и зашла там в ближайшую к вокзалу аптеку... И надо же так случиться!.. Угадай, кто оказался в аптеке?.. Урбен!

- Наш Урбен?

- В Лизье в тот день была ярмарка, и Урбен поехал туда с отцом... Не знаю, что ему понадобилось в аптеке, но он увидел там мадам Рамбюр... А мадам Рамбюр Урбена не знала... "Знаете, кто это?" - просто так, ни о чем не думая, спросил он аптекаря. Но аптекарь - тот подумал, сообразил и отправился в полицию. Он продал ей перекись водорода и все необходимое. Полиция сделала обыск у Рамбюров и удостоверилась, что ни у нее, ни у ее внука нет никаких ран...

- Если я не ошибаюсь, всю премию аптекарю выдать не захотели и половину поделили между собой полицейские.

Я пытался навести матушку на разговор о самом аресте. Но, видимо, ее память устроена иначе, чем моя. Она хорошо помнила все, что ей рассказывали, как, например, эпизод с аптекарем, и забыла, какая в тот вечер стояла погода

Вижу, как, напрягая память, она отвечает:

- Шел дождь, да?

- А вот и нет! - торжествую я.- Дождь шел целый день, но к вечеру поднялся ветер. Неужели ты не помнишь, как при луне серебрилась шиферная крыша рынка, как зеваки взобрались туда, будто смотреть фейерверк?.. Не помнишь, как жандармы мочились у нашего дома?..

Она покачала головой.

- Нет... Не обратила внимания...

Если я обращаюсь к матушке, то лишь затем, чтобы восполнить пробелы; некоторые картины встают передо мной настолько живо, словно это происходило только вчера.

Родители были люди не любопытные: мы сели за стол, даже не попытавшись узнать, что предпримут полицейские. Ставни были опущены. Газовый рожок в лавке подвернут, и отец, орудуя ножом и вилкой, рассуждал о нашем старом жеребце Кофе, которому скоро придется искать замену.

Несколько раз, услышав на улице шум, я вздрагивал, звуки были какие-то непонятные: шаркающие шаги, голоса, бестолковое хождение взад и вперед, будто по утрам перед открытием рынка.

И вдруг пронзительный свисток, как в то воскресное утро, когда, заложив пальцы в рот, свистела ватага молодых ребят. Отец встал из-за стола и направился к закрытой на засов двери.

- Осторожно, Андре!..- предостерегла матушка. Он приоткрыл дверь; потянуло сквозняком, и к нам ворвался гул голосов.

- Не надо, Андре... Зачем напрасно рисковать!.. Если тебе не терпится посмотреть, иди к окну...

Я потихоньку выскользнул из кухни и поднялся наверх; в комнате было темно, но туда проникал свет с улицы. Вот тут я и обратил внимание на луну или, вернее, на залитую луной ослепительно сиявшую крышу рынка: Там еще никого не было.

Видны были только стоявшие в ожидании группки, все смотрели в одну сторону. В лабазе и аптеке мосье Бру засели полицейские в форме. На втором этаже занавеска была сорвана. Я разглядел ноги и юбку сидевшей на краю кровати мадам Рамбюр и увидел Альбера; когда он попадался под ноги полицейским, они грубо отстраняли его.

Голосов не было слышно, и движения потому казались нелепыми. Очевидно, несколько человек побежали вверх по лестнице на чердак. В квартире выше этажом, с двумя слуховыми оконцами, где жила больная старушка, зажегся свет.

Рядом со мной скрипнула половица. Это подошла тетя. Но когда я мгновение спустя обернулся, ее уже не было в темноте. Отец и матушка поднялись наверх.

- Мне кажется, будет заваруха,- сказала матушка.

Это чувствовалось в воздухе, даже я чувствовал. Зеваки пока что держались тихо и спокойно, если не считать свистка, но ясно было, что достаточно малейшего повода... Нервы мои были так натянуты, что я с трудом дышал, раскрывая рот, как вытащенная из воды рыба.

- Смотри: тетя!..- выдохнул я.

И показал пальцем. Тетя Валери была на улице! Она стояла на тротуаре, прямо напротив дома Рамбюров, возле господина с моноклем и агентов. Стояла огромная, выставив вперед живот и сложив на нем руки, и никто, бог ведает почему, не осмеливался оттеснить ее назад к толпе.

- Мадемуазель Фольен, должно быть, места себе не находит, - заметила матушка.- Она ведь такая пугливая... - И постучала в стенку: Мадемуазель Фольен!.. Мадемуазель Фольен!.. Идите к нам!.. Да-да, идите!.. Постойте-ка... Муж сейчас за вами зайдет... Спустись, Андре... Она одна ни за что не решится выйти... Уверена, что она в темноте молилась...

Бедная мадемуазель Фольен, такая миниатюрная, легонькая, незаметная, что казалась чуть ли не воздушной. Да и матушка тоже производила впечатление воздушности: она не хватала предметы, она чуть прикасалась к ним. Мне иногда представляется, что такой тип женщин уже исчез.

Это разразилось в ту самую минуту, как мадемуазель Фольен, следуя за моим отцом, ступила на улицу, где ей надо было пройти всего несколько шагов. Бог ведает откуда, вдруг раздался крик:

- Смерть убийце!..

Затем молчание, словно толпа еще колебалась, словно оценила всю важность настоящей минуты.

Тогда с противоположного конца площади - возле бакалейного магазина Визера - кто-то задорным голосом выкрикнул:

- Долой полицию!..

Как при виде взвившейся в небо ракеты, поднялся гул, глухой, разнородный рокот, в котором смешались голоса, топот ног, возгласы напиравшей толпы...

В тот вечер я не задавался вопросом, почему все это началось, думаю, что не задавался им и никто на площади. Это казалось очевидным. Возбуждение росло само собой и в особых причинах не нуждалось.

Напрасно полицейские стали оттеснять толпу, в ответ раздался уже не один, а сотни свистков. Вот тут-то я обнаружил на серой крыше рынка первого зрителя.