Мария гнала машину, как маньяк, и, домчав до бульвара Мануэля Гусмана, свернула направо.

Я сказал:

— Детка, почему ты не уехала? Я же велел тебе уезжать прочь.

Она взглянула на меня, сжав зубы, а потом сказала:

— Я хотела, Шелл. Я очень испугалась. Хотела уехать, но не могла. Просто не могла бросить тебя, ведь... ведь он мог тебя убить. Я просто не могла уехать...

Несколько минут прошло в молчании, потом она спросила:

— Куда мы едем?

— Не мы. Я- Ты и так уже слишком рисковала. Тебе лучше где-то отсидеться.

Я бегло рассказал ей обо всем, что случилось: о Еве, о том, что ее убийца сейчас на пути на Галл-Айлендс и, может быть, в этот момент уже почти у цели.

— И мы туда поедем? — спросила она.— Но ведь тебя могут убить.

Я не ответил, но в том, что сказала Мария, было правды больше, чем она могла предположить. Конечно, я должен был убить Джокера. Но одно дело убить человека в пылу драки или в момент, когда он направил на тебя пистолет, и совсем другое — когда он беспомощен. И все-таки мне следовало его убить. Сейчас, или очень скоро, он позвонит Торелли и расскажет ему обо всем, что произошло.

Еще раньше Торелли позвонил убийца Евы, который, несомненно, доложил ему, где находится папка с документами, и получил от него указание забрать эту папку и привезти ему. Торелли без труда сопоставит эти два звонка, а когда это сделает, то сразу поймет, что я не только остался жив, но еще узнал о Еве и, возможно, направляюсь сейчас по следу убийцы. А стало быть, и за документами. Он сразу догадается, что я не какой-нибудь болван, случайно попавший в номер, забронированный Стрелком на имя Бродина.

Все это достаточно плохо, но хуже всего то, что следующим шагом Торелли, вне всякого сомнения, будет приказ —отправить отряд людей на Галл-Айлендс, в погоню за Шеллом Скоттом. Моим единственным шансом на успех была быстрота — прибыть на остров и отбыть еще до того, как туда доберется шайка Торелли. Что я сделаю, оказавшись там, я еще не знал. Но там находились сейчас документы, которые я должен добыть, а это самое главное.

Внезапно Мария затормозила и остановила машину у обочины. Я посмотрел на нее.

— Я больше не могу,— сказала она, сжав руки на коленях.— После этой драки мне кажется, что я просто распадаюсь на куски. .

Ее стало трясти. Я резко сказал:

— А ну-ка, соберись! Этого еще мне не хватало! Садись на мое место. За руль сяду я.

Мы поменялись местами. Я ненавидел себя за эту грубость, но, если бы я стал ей сочувствовать, она бы совсем расклеилась.

Я переключил скорость и поехал к пристани, где надеялся арендовать лодку.

Найти лодку стоило мне пятнадцати драгоценных минут— после того, как мы приехали на пристань,— и целой горсти песо. Но зато я получил быстроходную моторку и точные указания о курсе на Галл-Айлендс.

Эти острова уникальны тем, что они необитаемы, но зато населены миллионами птиц, буквально миллионами громкоголосых чаек. Острова лежат примерно в миле от берега — шесть крохотных точек в синеве океана. Над ними всегда носятся чайки, издавая пронзительные крики. Эти птицы гнездятся там и выводятся, острова служат им чем-то вроде заповедника.

Островов, как я уже сказал, было шесть, и это весьма осложняло мою задачу: ведь я не знал, на каком именно острове спрятаны нужные мне бумаги. Я не мог не отдать должное находчивости Евы: она выбрала для бумаг прекрасное хранилище.

Когда я раздобыл лодку, Мария почти повисла на мне, умоляя меня остаться, умоляя словами и глазами. Один раз я чуть не стряхнул ее с себя. Но, господи, как я любил ее в эти мгновения!

Я посмотрел назад, где за кормой пенились разбегающиеся волны, потом вперед, где острый нос лодки разрезал гладь океана, открывшегося мне, как только я покинул залив. Океан был странно спокойным, неправдоподобно плоским и гладким, отливал медью под лучами жаркого солнца. Казалось, это не океан, а огромное озеро — так мало сейчас ощущалось движение волн. Я почти не ощутил разницы, когда лодка вышла из залива в океан.

Острова теперь были отчетливо видны, и я мог уточнить курс. Я знал, что иду в верном направлении, но это было не все. Я не представлял, на каком острове мне надо высадиться, где искать папку с документами, на каком именно острове находится сейчас опередивший меня человек. А в том, что он уже там, я не сомневался. Не мог же я объезжать каждый остров. Это не только отняло бы у меня массу времени, но и привлекло бы внимание того человека, подонка, который пытал и убил Еву, стремясь получить нужную ему информацию. Ему ничего не стоило бы совершить еще одно убийство, а я был безоружен. Я так спешил и потерял так много времени и сил, сражаясь с Джокером, что даже забыл подобрать брошенный им мой же собственный кольт.

Меня беспокоили также шум моторной лодки и опасность, которая меня подстерегала. Человек  мог спрятаться на берегу, подождать, пока лодка подойдет достаточно близко, и спокойно всадить в меня пулю. Но мне ничего не оставалось делать, как только двигаться вперед; если Торелли получит эти бумаги, я уже ничего не смогу сделать. Ни я, ни другие заинтересованные в них люди. Никто и никогда не сможет вырвать из его рук эти документы.

Я оглянулся. Приходилось смотреть в оба: не исключено, что какая-нибудь лодка или лодки уже гонятся по моим следам. Пока я их не обнаружил, но я не мог знать, что происходит в заливе, который остался позади.

Я уже был у самых островов и собрался приглушить мотор, выруливая к берегу, как вдруг над островом, который был третьим по счету, кружа и взмывая, поднялась огромная стая птиц и направилась к центру острова, справа налево, как огромная белая волна. Над другими островами ничего подобного не происходило. И я понял, что было причиной птичьего переполоха.

Там был он.

Из всех шести островов эго был самый большой, полмили или больше в диаметре. От ближайшего острова его отделяли примерно триста-четыреста ярдов. Вероятно, Ева выбрала его потому, что на нем можно было спрятать тысячу чемоданчиков, портфелей или папок с документами, и охотник за ними мог потратить полгода и не найти их, если он не знал, где искать. Я направил лодку к этому острову. Теперь до меня уже отчетливо доносились резкие крики чаек, и, когда до берега оставалось двадцать ярдов, я выключил мотор.

Тысячеголосый хор чаек стал оглушительным. Берег приблизился, и вот уже нос лодки скользнул на песок. Белая волна взметнулась перед моим лицом — казалось, тысяча чаек взмыли в воздух. И я понял, что никто не видел и не слышал моего приближения. Я сам мог видеть не более чем на двадцать ярдов вперед и только в те моменты, когда летящее облако пернатых тел разрывалось, образуя свободное пространство. Вокруг виднелись одиночные скалы и чахлые кусты — вот и вся скудная растительность острова. Почти вся почва была покрыта птичьим пометом. И всюду кружилось это живое облако птиц, содрогая воздух неумолкающими пронзительными криками. У меня возникло такое чувство, будто меня неожиданно переместили со спокойной глади океана в тесный, жуткий мир кошмарного сна.

Еще в лодке я отметил то место, над которым взлетела первая стая чаек, и теперь я знал, что оно совсем близко, только чуть правее. Возбуждение птичьей колонии шло волной от берега к центру острова; человек, вероятно, следовал именно в этом направлении.

Но в первую очередь меня интересовало место, где он оставил лодку. Я пошел направо по берегу, поднимая новые облака чаек, и не прошло и двух минут, как я нашел лодку. Она была такая же, как и моя, только немного меньше. Никого в ней не было. Я отошел в сторону на пятнадцать ярдов и стал ждать. Скоро он сюда вернется и принесет документы, которые, с точки зрения Винченте Торелли, стоили пять миллионов долларов или многих человеческих жизней. Документы, которые нужны мне и которые отчаянно нужны Джо, в которых заинтересованы ФБР и военное министерство, за которые многое отдали бы и профсоюзные лидеры.

Прошло пятнадцать минут — долгих и томительных, Я знал, что человек, которого я жду, будет вооружен, и был уверен, что только один из нас останется жить. Странное спокойствие овладело мной. Я давно предвидел наступление этого часа и был рад, что он, наконец, наступил. Моим преимуществом будет внезапность атаки, а это уже половина победы.

И все же это было какое-то жуткое и даже страшное ожидание среди движущейся массы птиц. Они летали между мной и солнцем, и на мне и вокруг меня плясали трепетные тени и блики, мелькали перья, а порой какая-нибудь чайка проносилась перед самым моим лицом. Пронзительные крики сливались в многоголосый хор, заглушая шум прибоя.

Я так и не услышал, как он подошел. Но птичий хор вдруг зазвучал громче, и полет чаек убыстрился. И это подсказало мне, что он появился и подходит все ближе. Я чувствовал, что готов к встрече с ним, и с удивлением заметил, что стою, крепко расставив ноги и сжав кулаки, и что во рту у меня пересохло, а сердце отчаянно колотится в груди.

И тут я его увидел. Сначала я увидел его как бы мельком, среди носившихся между нами чаек. Но я сразу узнал его: это был Джордж Мэдисон. Я был почти уверен, что это будет Джордж, проворачивающий «одну сделку» для Торелли,— возможно, для того, чтобы вернуть его расположение. Я был рад, что теперь знаю это наверняка. Я даже хотел, чтобы это был Джордж; встреча с ним, рано или поздно, была бы неминуемой, и, зная его, я был почти убежден, что в результате получу пулю в спину. И вот сейчас, здесь, мы окажемся с ним один на один. При одном взгляде на него внезапно вспыхнули и закипели во мне гнев, унижение и ненависть, охватив всего меня, и по какой-то странной ассоциации я снова вдруг ощутил запах горящей плоти, столь же реальный и острый, как тогда, когда я переступил порог комнаты Евы.

Я выждал секунду после того, как увидел его приближающуюся фигуру, и медленно пошел ему навстречу под прикрытием стаи чаек. Как только среди них мелькнет его лицо или тело, я должен буду действовать без промедления. Нельзя было давать ему опомниться — я должен взять его врасплох, возникнуть перед ним прежде, чем он поймет, в чем дело и что он — не один.