Тот спросил тихим голосом:

— Стрелок?

Я ответил:

— Угу.

— Одевайтесь,— сказал он полушепотом.— Пятнадцать минут.

«Угу» как будто сработало, так что я повторил его еще раз. Он кивнул и вышел, тихо; прикрыв дверь. Я не знал, что последует дальше, но, что бы там ни было, решил одеться полностью — включая кольт 38-го калибра под пиджаком,.

Но в этот самый момент кто-то спустил воду в туалете слева от меня. Я посмотрел на закрытую дверь, ведущую в туалет, и она тут же открылась. Передо мной появилась прекрасная дева в норковой шубке поверх чего-то эфемерного. Я разинул рот.

Она засмеялась.

— Боже мой,— произнесла она бархатным контральто.— Вы, должно быть, Стрелок? И, конечно, знали о моем приезде?

Само собой. Я все знаю. Она улыбалась мне, а я смотрел на нее во все глаза. И было на что.

На ней было фунтов сорок норки и одна-две унции золотистой ткани — без рукавов, без верха, без спины и почти без пользы. Она была одета как раз для вечера, и я пожалел, что еще не вечер. В руке у нее был маленький черный чемоданчик, вроде тех, что берут с собой женщины, когда собираются переночевать где-то вне дома. Она бросила его на кровать и небрежным жестом кинула сверху свою шубку. Теперь я смог рассмотреть то, во что она была, так сказать, одета.

У меня мелькнула мысль, не халатик ли это — такой глубокий был вырез. Но это было платье. Передо мной стояла женщина, у которой ничего не было подложено — ни на плечах, ни на груди,— у нее было лишь то, что ей дала природа, а я большой любитель природы.

Она сверкнула на меня синими глазами.

— Торелли прислал меня, чтобы я составила вам компанию, лапушка.

Лапушка! Она назвала меня лапушкой! Но меня привело в чувство другое слово.

— Торелли?

— Конечно. Торелли велел мне... ну, поговорить с вами, пока он не будет готов.

Торелли? Я не знал никакого Торелли. И кого бы она ни имела в виду, я не понял, что значит: «пока он не будет готов». Может быть, это относится ко мне? Черт возьми, я-то уже готов.

У нее были красивые изящные ноги. Волосы — именно такой длины, какая мне нравится, но совершенно особого цвета. Она была чуть ли не малиновая блондинка. Пожалуй, можно было бы назвать ее оранжевой, но мне было все равно, будь она хоть зеленой. Тонкая талия подчеркивала прелестную линию ее бедер. О, я ничего не выпускал из поля зрения.

Я все еще смотрел на нее, когда она сказала:

— Ну? Долго я еще буду гак стоять?

— О, простите! Уф, садитесь.

Я подвел ее к креслу.

— Вы меня немного смутили... Так неожиданно.,.

Я чуть не начал расспрашивать ее, что, собственно, происходит и кто такой Торелли, но вовремя спохватился, вспомнив, что я, как предполагается, Стрелок и, следовательно, знал все ответы.

Я сказал:

— Так вас прислал Торелли?

— Угу.

— Хороший человек Торелли.

Она промолчала, и, чтобы заполнить паузу, я спросил:

— Как насчет того, чтобы выпить?

— Как скажете.

Я посмеялся над ее ответом и извлек бутылку «бурбона», которую держал на крайний случай. Но разве это не крайний случай? Налив два стакана, один подал ей, а второй тут же выпил до дна.

На пальце у нее был перстень с печаткой, на которой выделялась выпуклая буква «Э». Я заметил этот перстень потому, что он был почти такой же величины, как платье, столь небрежно ее прикрывавшее. Но чего же требовать от такого платья?

— Кстати,— сказал, я,— как вас зовут?

— Эвелин. Можете называть меня Евой.

Ничего лучше придумать было нельзя, и я мог бы из этого что-нибудь извлечь. Но сначала нужно выпить еще стаканчик. Я так и сделал, пока она смаковала первый.

Отпивая мелкими глотками, Ева сказала:

— Как насчет музыки?

— Само собой. Прекрасно. Немного музыки — это я люблю. Я просто без ума от музыки.

Она уже высмотрела, где приемник, поднялась и пошла к нему, покачивая бедрами. В комнату ворвалась музыка. Ева крутила ручку, пока не поймала то, что ей понравилось. Это была чувственная мелодия, очень ритмичная, но я не мог определить, что именно. Может быть, мамба, но для меня она звучала сладостно, потому что Ева отбивала такт маленькой ножкой и разными другими частями тела.

— Потанцуем? — спросила она.

Я должен был откашляться, прежде чем ответить:

— Черт возьми, да.

Она повиляла бедрами и чуть приподняла платье.

— О-о-о-о! — сказал я.

Ева подняла платье немного выше и пошла на меня, как Гильда Грей.

Вскоре мы бурно двигались по комнате, и я думал, что многим обязан этому Торелли. Потом дверь открылась, и вошел тот безобразный посыльный. Я бы с радостью сварил его в кипящем масле! Он мог хотя бы постучать.

— О, господи! — простонал он.— Вы еще не оделись?

Этим замечанием он поставил рекорд по бессмыслице. Я произнес ледяным тоном:

— Нет, мой добрый приятель, еще не оделся. И если вы соблаговолите убраться к черту...

Внезапно его лицо стало еще жестче, что крайне меня удивило, ибо я думал, что более жесткого выражения на человеческом лице быть не может.

— Послушайте, вы, Стрелок. Даю вам одну минуту, чтобы одеться, иначе отправитесь как есть, в плавках. А Торелли это едва ли понравится.

Ева сказала:

— Господи, как жаль! Но ничего не поделаешь. С Торелли много не попрыгаешь.

У меня появилось сильное желание выпрыгнуть в окно. Но Ева доставила мне столько удовольствия, что я подошел к кровати и, подхватив ее шубку, подал ей. При этом я задел чемоданчик, и он упал на пол.

Она взвизгнула:

— О! Мой чемоданчик!

Я сказал:

— Прошу прощения,— но она уже наклонилась и подняла его.  .

— Неужели нельзя поосторожнее? Вы могли его сломать.

— Милая, ни за что на свете!

Она повернулась и вышла, неся на одной руке шубку, а в другой — чемоданчик. Посыльный проворчал, что дает мне тридцать секунд, и я быстро вскочил в брюки и спортивную куртку, сунув босые ноги в туфли. Он даже не дал мне времени завязать шнурки.

— Что с вами, Стрелок? — спросил он.—Теряете голову? 

Я не ответил, и он выпроводил меня из комнаты. Эта идея — занять номер Стрелка и выдать себя за него — была хороша только в тот момент, когда пришла мне в голову. Сейчас мне уже стало казаться, что она сработала даже слишком хорошо.

Посыльный взял меня за руку и провел через живописное патио. Нигде не останавливаясь, мы вышли наружу и пошли по узкой дорожке к большому бунгало, стоящему отдельно от главного здания и похожему скорее на дом. «Интересно,— думал я,— кого или что я там увижу». Дом назывался «Виллой аль Кар» и представлял собой один из самых больших, роскошных и дорогих номеров люкс отеля «Лас Америкас».

Мы приблизились к дому и поднялись по цементным ступенькам на длинную террасу, выходящую на море. Я посмотрел через залив на город, на моторную лодку, вздымавшую за собой пенистую дугу, за которой неслись на водных лыжах мужчина и женщина. И невольно подумал, как было бы хорошо очутиться на месте этого мужчины. В заливе было еще много лодок и несколько яхт. Не более чем в ста ярдах от берега стояла огромная белая яхта, кормой к террасе. Я прочел название: «Фортуна». Я вспомнил, что слово это означает «счастье», «удача», и с беспокойством почувствовал, что у меня оно ассоциируется с чем-то знакомым, где-то я уже встречал это название.

Посыльный подвел меня к двери, ведущей внутрь дома, постучал четыре раза и, когда дверь открылась, толкнул меня перед собой. Первое впечатление — просторная комната, табачный дым,  висящий под низким потолком, люди, сидящие на стульях, расставленных по всей комнате, и еще несколько человек — за квадратным столом в центре комнаты. Я перешагнул через порог, дверь у меня за спиной закрылась, и ключ в замке повернулся со звуком, в котором мне послышалось что-то бесповоротное. 

 4

Человек, сидящий во главе стола, и был Торелли. Винченте Торелли. Многие называли его Гориллой, но только за спиной. Теперь я узнал, кто это. Теперь я знал, и это меня глубоко опечалило. Неважно, как его называли, он был хуже яда: выше в международном синдикате преступников никого не было.

Мои глаза чуть не вылезли из орбит — не только потому, что он был тем, кем был, но и потому, что я меньше всего ожидал встретить его здесь. Несколько лет назад его выслали из Штатов, и предполагалось, что сейчас он где-то в Италии.

Во рту я почувствовал вкус смерти. Я смотрел прямо в лицо синдикату и мафии. У меня не было времени разглядывать это сборище, но комната буквально кишела многими самыми жестокими убийцами и гангстерскими боссами, выбившимися из рядовых распространителей наркотиков в главари мафии и синдиката.

Я понял все это за полсекунды, а дальше поднялся адский шум. Трое или четверо молодчиков вскочили со своих мест, один устремился ко мне, и примерно дюжина их заговорили и закричали все вместе, перебивая и не слушая друг друга.

Все, кроме Торелли. Ни один мускул не дрогнул на его лице, даже когда он увидел меня. Он лишь холодно смотрел своими темными глазами, неподвижными, как глаза мертвой змеи. Когда шум и суматоха достигли своего апогея, он подождал секунды две, потом поднял руку и слегка помахал ею.

Казалось, будто он повернул выключатель. Все как один тотчас умолкли, и в комнате наступила тишина. Те, что поднялись со своих мест, снова сели и успокоились. Я почувствовал на себе взгляд множества глаз—глаз, которые уже видели слишком много мучений и крови и готовы были смотреть на них дальше.

В наступившей тишине Торелли сказал мягким мурлыкающим голосом, с заметным итальянским акцентом, глядя мне в глаза холодным взглядом: