— Нет. Этим занимался Майкл. Я просто не верила, что она может чего-нибудь достичь. Слишком мягкая, слишком добрая… Она никогда ничего не добивалась.

Печаль, с которой женщина произнесла эти слова, прямо огорошила меня. В ней, казалось, находился какой-то неистощимый резервуар горечи и недоверия. Если она была такой всегда, то я могу понять, почему Кэрол ушла из дому при первой же возможности и старалась держаться подальше отсюда.

— Вы сказали, что видели Кэрол всего два месяца назад?

— Да. Она приехала в июне на автобусе из Лейк-Тахо. До этого мы долго не встречались, и было заметно, что жизнь ее потрепала. Бог знает на что толкал ее муж. Она об этом не рассказывала.

— Это была неопределенная жизнь. Видимо, тогда Харлей потерял работу, и они сидели без гроша.

— Так она мне и объяснила и попросила денег. Я настояла, чтобы Роб дал. Он всегда давал. Впоследствии он начал утверждать, что и машину он ей дал, но я-то знаю, что она сама взяла. Наверное, их старая совсем развалилась, а они не могли жить в Тахо без машины.

— Почему вы решили, что она взяла ее сама, раз ваш муж говорит обратное?

Она жестом выразила свое отношение к мужу.

— Разве это имеет значение? Им было приятно иметь машину. — Это были ее первые великодушные слова, но она тут же наполовину испортила их. — Во всяком случае, нам пришлось покупать новую машину. Я уверена, что Кэрол сделала это под влиянием минуты. Она всегда была очень импульсивной девочкой. Но суть в том, — продолжала миссис Браун, — что Кэрол уехала не попрощавшись. Она забрала машину и вернулась в город к своим фильмам и больше уже не приезжала. Она даже оставила у себя в комнате чемодан.

— Она была чем-нибудь встревожена?

— Не больше, чем обычно. За ужином у нас возник спор.

— О чем?

— О внуке. Она не имела права отдавать его на усыновление. Она сказала, что это ее ребенок и она вольна поступать так, как сочтет нужным. Но Кэрол не имела права одна решать его судьбу. Если она не могла его содержать, то привезла бы к нам. Мы дали бы ему и воспитание и образование. — Она тяжело дышала. — В тот вечер Кэрол сказала мне такое, чего я никогда не забуду. Она спросила, что я подразумеваю под словом «воспитание». Не то ли, что мы дали ей? И ушла. Больше я ее никогда не видела. И отец тоже. — Она качнула головой, подтверждая то, что намеревалась сказать. — Мы дали ей воспитание. И не наша вина, что она им не воспользовалась. Неправильно обвинять во всем нас.

— Вы обвиняете друг друга, — заметил я. — Вы прямо рвете друг друга на куски.

— Давайте не будем говорить об этом. Я достаточно слышу подобных вещей от мужа.

— Я только хочу, чтобы вы обратили внимание на очевидные факты. Вам нужен какой-то незаинтересованный человек, третье лицо, для того чтобы разобраться в своих мыслях.

— И вы выбрали себя?

— Я далек от этого. Вам нужен специалист, возможно, адвокат.

— Мой муж сам адвокат. А что в этом хорошего? Я, во всяком случае, не верю в возможность такой помощи.

Она села в кресло и снова ушла в себя, с немым укором показывая мне всем своим видом, что в своих делах разберется сама.

Я предпринял еще одну попытку:

— Вы ходите в церковь?

— Естественно.

— Вы могли бы поговорить обо всех проблемах со своим духовником?

— О каких проблемах вы говорите? У меня нет никаких проблем.

Она была в таком отчаянии, что даже не хотела и думать о возможности какого-то проблеска. Видимо, она боялась, что разоблачит себя перед самой собой.

— Хорошо, позвольте мне задать вам еще несколько вопросов. Вы упомянули о чемодане, который оставила ваша дочь. Он все еще здесь, в доме?

— Наверху, в ее комнате. В нем почти ничего нет. Я даже чуть не выбросила его. Но я всегда надеюсь, что она приедет.

— Можно мне взглянуть на него?

— Да, пожалуйста.

Мы вместе поднялись наверх — миссис Браун впереди, я сзади. Она включила свет и посторонилась, чтобы пропустить меня.

Комната лишний раз доказывала, что побег дочери нанес миссис Браун очень тяжелую травму. Это была спальня старшеклассницы. Оборчатое желтое покрывало на «провинциальной» французской кровати перекликалось с желтыми оборочками на скатерти, покрывавшей стол, где радостно улыбались друг другу две куклы. Над желтым, из овечьей шерсти ковриком висел матерчатый песик, показывая мне ярко-красный язык. Небольшой книжный шкаф, выкрашенный, как и кровать, в белый цвет, был заполнен учебниками для старших классов школы и различными юношескими повестями. На стенах висели вымпелы за спортивные победы в колледже.

— Я оставила в комнате все так, как было у нее, — сказала за моей спиной миссис Браун.

— Почему?

— Не знаю. Все-таки я всегда думала, что в конце концов она вернется домой. Ну, она возвращалась несколько раз. Чемодан в гардеробе.

Гардероб был набит платьями и блузками, которые носили школьницы того поколения. Я начал подозревать, что и сама комната, и все, что ее заполняло, имело к Кэрол отношение меньшее, чем к тайным фантазиям ее матери. Как бы подслушав мои мысли, миссис Браун заговорила от двери:

— В этой комнате я проводила очень много времени. Здесь я чувствовала себя близкой к ней. Мы и в самом деле одно время были очень близки. Она тогда рассказывала все, даже о мальчиках, которым назначала свидания. Все это так напоминало мне мою собственную школьную жизнь!

— Это была хорошая жизнь?

— Не знаю. — Она покусала губы. — Полагаю, что нет. А потом она вдруг отвернулась от меня и совершенно замкнулась. Я не знаю, что произошло, но изменения были очевидны. Она стала грубой. А ведь она была такой чистой, такой милой девочкой!

Лицо миссис Браун сморщилось, и она отвернулась. Возможно, она только сейчас полностью ощутила свою потерю.

На старом чемодане из коровьей кожи стояли инициалы Роберта Брауна. Я вынес его на середину комнаты и открыл. Вдруг я вспомнил, как открывал другой чемодан Кэрол в мотеле Дака. Тот же самый привкус брошенного, застоявшийся запах старых вещей, казалось, заполнил комнату.

В нем была такая же куча одежды, только на этот раз женской: блузки, платья, нижнее белье, чулки, немного косметики и тонкая брошюра о толковании снов. В ней как закладка лежал лист бумаги с каким-то текстом, написанным от руки. Я вынул его и взглянул на подпись. Там было выведено: «Всегда твой брат Гар».

«Дорогой Майкл!

Очень обидно, что у вас с Кэрол наступили трудные времена, и я посылаю чек на 50 долларов, которым хочу помочь вам. Я послал бы и больше, но кое-что изменилось с тех пор, как я женился на Лилле. Она хорошая девчонка, но только не верит, что кровь не просто вода, которая бежит по жилам. Ты мне говорил, как я должен устроить свою свадьбу, но вышло все немного по-другому, так как у Лиллы свои идеи на этот счет. У нее не такая „чувствительная“ красота, как у Кэрол, но об этом я расскажу потом.

Жаль, что ты потерял свое место, Майкл. В наши времена очень трудно найти неквалифицированную работу, а я знаю, что ты был хорошим кельнером и что это была все-таки специальность, и ты мог бы зарабатывать по этой линии, даже если они придирались к тебе, как ты говорил. Ты просил меня, и я сходил к мистеру Сайпу, но он сейчас не в состоянии что-либо сделать для кого-нибудь, потому что сам на мели — „Барселона“ обанкротилась прошлой зимой, и сейчас старый Сайп только сторожит там, но он все вспоминает о старом времени и хотел бы, чтобы ты заглянул к нему, если у тебя будет возможность.

Я видел другого „приятеля“ твоих прошлых лет. Я имею в виду капитана Хиллмана. Я знаю, что ты недобро к нему относишься, но после всего, чем он угрожал тебе, ты хорошо вывернулся. Он мог посадить тебя лет на десять в тюрьму. Нет, я не растравливаю наших старых взаимных обвинений. Хиллман мог бы что-нибудь сделать для тебя, если бы захотел. Ты бы только посмотрел на его шикарную яхту, на которой он заходил в Ньюпорт. Она стоит тысяч двадцать пять. Я выяснил, что он живет с женой и сыном в местечке „Вид на океан“. Если ты захочешь, можешь попробовать получить у него какую-нибудь работу, так как он руководит чем-то в „бездымном местечке“.

Вот на сегодня и все, если ты решил приехать в солнечную Калифорнию, ты знаешь, где мы живем, и не сердись, если Лилла неласково тебя примет, зато душа у нее добрая.

Всегда твой брат Гар».

Миссис Браун вышла из своего транса и направилась ко мне, удивленно подняв брови.

— Что это?

— Письмо Гарольда своему брату Майклу. Вы разрешите мне взять его?

— Пожалуйста, возьмите.

— Благодарю вас. Я думаю, что это послужит доказательством. Теперь я начинаю понимать, что натолкнуло Майкла на мысль выудить у Хиллмана деньги. И это же объясняет, почему Гарольд считает себя виновным.

— Можно мне посмотреть его?

Я подал ей письмо. Она попыталась прочитать его, прищурившись, отодвинув лист на расстояние вытянутой руки.

— Боюсь, мне понадобятся очки.

Мы спустились вниз, она взяла очки в роговой оправе и села с письмом в кресло.

— Сайп, — сказала она. — Это имя я и пыталась вспомнить. Роберт, иди сюда! — позвала она мужа.

Роберт Браун ответил из кухни:

— Сейчас приду!

Он появился на пороге, неся на подносе великолепный графин и три стакана.

— Я подумал, что вам захочется холодного лимонада, — сказал он, виновато глядя на жену. — Ночь такая теплая.

— Это прекрасно, Роберт. Поставь его на кофейный столик. Послушай, как звали того полицейского, с которым Майкл первый раз уехал из Покателло?

— Сайп, Отто Сайп, — ответил он, слегка покраснев. — Этот человек очень плохо влиял на него.