Однако, как и предвидел Эдвардс, игра еще не окончилась. Ему предстояло кочевать с места на место. Тед Баль-двин избежал виселицы, и с ним братья Вильбайи и еще несколько неукротимых из шайки. На десять лет они были скрыты от мира, но потом их освободили, и наступил конец мирной жизни Эдвардса. Убийцы поклялись всем, что считали для себя святым, пролить его кровь. Эдвардса вынудили покинуть Чикаго после двух покушений, до того близких к удаче, что третье, конечно, повлекло бы его смерть. Под новым именем он отправился в Калифорнию, где на время свет его жизни потух. Когда умерла Этти, его снова чуть не убили. Под именем Дугласа он работал в затерянном горном каньоне и там, вместе со своим компаньоном, англичанином Баркером, приобрел состояние. Узнав, что кровожадные убийцы снова напали на его след, он бежал в Англию. В Англии Джон Дуглас вторично женился на достойной девушке, прожил пять лет в Суссексе как помещик, и это пребывание окончилось уже известными событиями.

 Эпилог

Состоялось полицейское расследование, и дело Джона Дугласа было передано в высшую инстанцию. Суд оправдал его как человека, действовавшего ради самозащиты.

«Во что бы то ни стало увезите его из Англии, — написал Холмс жене Дугласа. — Здесь пущены в ход силы, может быть, более опасные, чем те, от которых он ускользнул. В Англии ваш муж в опасности».

Прошло два месяца, и мы немного забыли о недавних событиях. Но вот однажды утром в нашем ящике оказалась загадочная записка. «Боже мой, мистер Холмс! Боже мой!» — гласило странное послание. Мы не нашли ни адреса, ни подписи. Странное письмо меня рассмешило, но Холмс отнесся к непонятному посланию необычайно серьезно.

— Дьявольские шутки, Уотсон, — заметил он и долго сидел с мрачным лицом.

Довольно поздно в этот вечер наша квартирная хозяйка, миссис Хадсон, сказала нам, что какой-то джентльмен желает видеть мистера Холмса по очень важному делу. Тотчас вслед за нею вошел Сесиль Баркер с осунувшимся помертвевшим лицом.

— Я получил дурные, ужасные вести, мистер Холмс, — сказал он.

— Я этого боялся, — ответил Холмс.

— Вы не получили телеграммы?

— Ко мне пришла странная записка.

— Бедный Дуглас! Мне говорят, его фамилия Эдвардс, но для меня он навсегда останется Джеком Дугласом из каньона Бенито. Три недели тому назад он с женой отправился в Южную Африку на пароходе «Пальмира». Вчера вечером пароход дошел до Капштадта, а сегодня утром я получил вот эту телеграмму.

«Джек упал за борт и погиб во время бури близ острова Св. Елены. Никто не знает, как случилось несчастье. Иви Дуглас».

— Ага! — задумчиво протянул Холмс. — Конечно, сцену хорошо обставили.

— Вы полагаете, что это не случайность?

— Конечно.

— Убийство?

— Без сомнения.

— Я тоже так думаю. Эти адские Чистильщики, это проклятое гнездо мстительных преступников...

— Нет, нет, дорогой сэр, — заметил Холмс. — В данном случае действовала более искусная рука. Теперь вы не услышите о спиленных двустволках или неуклюжих револьверах. Опытного художника узнают по мазкам. Я узнаю Мориарти по его методам. Это преступление совершено из Лондона, а не из Америки.

— Но во имя чего?

— Оно совершено человеком, который не может терпеть неудачи, человеком с положением, зависящим от прочности успеха. Великий ум и огромная организация ополчились на одного человека.

— Но как этот человек мог стать помощником американских убийц?

— Могу только сказать, что первое известие пришло к нам от одного из его помощников. Американцам дали хороший совет. Желая совершить дело в Англии, они обратились к искусному консультанту по преступлениям, и с этой минуты их жертва была обречена. Сначала он удовольствовался тем, что с помощью своих осведомителей отыскал намеченную личность, затем указал, как следует поступать. В конце концов, узнав о неудаче своего агента, он выступил сам. Помните, я предупреждал Дугласа в Бирльстоне, что предстоящая опасность страшнее прошедшей?

В порыве бессильной злобы Баркер ударил кулаком по столу.

— И вы хотите сказать, что мы должны спокойно сидеть? Что никто не может справиться с этим сатаной?

— Я не говорю этого, — ответил Холмс, и глаза его словно устремились куда-то вдаль. — Но дайте мне время, дайте мне время!..

Мы несколько минут молчали, а эти глаза, казалось, силились пронзить густую завесу будущего...

ЗАПИСКИ

О ШЕРЛОКЕ

ХОЛМСЕ

Желтое лицо


Вполне естественно, что я, готовя к изданию эти короткие очерки, в основу которых легли те многочисленные случаи, когда своеобразный талант моего друга побуждал меня жадно выслушивать его отчет о какой-нибудь необычной драме, а порой и самому становиться ее участником, что я при этом чаще останавливаюсь на его успехах, чем на неудачах. Я поступаю так не в заботе о его репутации, нет: ведь именно тогда, когда задача ставила его в тупик, он особенно удивлял меня своей энергией и многогранностью дарования. Я поступаю так по той причине, что там, где Холмс терпел неудачу, слишком часто оказывалось, что и никто другой не достиг успеха, и тогда рассказ оставался без развязки. Временами, однако, случалось и так, что мой друг заблуждался, а истина все же бывала раскрыта. У меня записано пять-шесть случаев этого рода, и среди них наиболее яркими и занимательными представляются два — дело о втором пятне и та история, которую я собираюсь сейчас рассказать.

Шерлок Холмс редко занимался тренировкой ради тренировки. Немного найдется людей, в большей мере способных к напряжению всей своей мускульной силы, и в своем весе он был бесспорно одним из лучших боксеров, каких я только знал; но в бесцельном напряжении телесной силы он видел напрасную трату энергии, и его, бывало, с места не сдвинешь, кроме тех случаев, когда дело касалось его профессии. Вот тогда он бывал совершенно неутомим и неотступен, хотя, казалось бы, для этого требовалось постоянная и неослабная тренировка; но, правда, он всегда соблюдал крайнюю умеренность в еде и в своих привычках, был до строгости прост. Он не был привержен ни к каким порокам, а если изредка и прибегал к кокаину то разве что в порядке протеста против однообразия жизни, когда загадочные случаи становились редки и газеты не предлагали ничего интересного.

Как-то ранней весной он был в такой расслабленности, что пошел со мной днем прогуляться в парк. На вязах только еще пробивались хрупкие зеленые побеги, а клейкие копьевидные почки каштанов уже начали развертываться в пятиперстные листики. Два часа мы прохаживались вдвоем, большей частью молча, как и пристало двум мужчинам, превосходно знающим друг друга. Было около пяти, когда мы вернулись на Бейкер-стрит.

— Разрешите доложить, сэр, — сказал наш мальчик-лакей, открывая нам дверь. — Тут приходил один джентльмен, спрашивал вас, сэр.

Холмс посмотрел на меня с упреком.

— Вот вам и погуляли среди дня! — сказал он. — Так он ушел, этот джентльмен?

— Да, сэр.

— Ты не предлагал ему зайти?

— Предлагал, сэр, он заходил и ждал.

— Долго он ждал?

— Полчаса, сэр. Очень был беспокойный джентльмен, сэр, он все расхаживал, пока тут был, притоптывал ногой. Я ждал за дверью, сэр, и мне все было слышно. Наконец он вышел в коридор и крикнул: «Что же он так никогда и не придет, этот человек?» Это его точные слова, сэр. А я ему: «Вам только надо подождать еще немного». «Так я, — говорит, — подожду на свежем воздухе, а то я просто задыхаюсь! Немного погодя зайду еще раз», — с этим он встал и ушел, и, что я ему ни говорил, его никак было не удержать.

— Хорошо, хорошо, ты сделал что мог, — сказал Холмс, проходя со мной в нашу общую гостиную. — Как все-таки досадно получилось, Уотсон! Мне позарез нужно какое-нибудь интересное дело, а это, видно, такое и есть, судя по нетерпению джентльмена. Эге! Трубка на столе не ваша! Значит, это он оставил свою. Добрая старая трубка из корня вереска с длинным чубуком, какой в табачных магазинах именуется янтарным. Хотел бы я знать, сколько в Лондоне найдется чубуков из настоящего янтаря! Иные думают, что признаком служит муха. Возникла, знаете, целая отрасль промышленности — вводить поддельную муху в поддельный янтарь. Он был, однако, в сильном расстройстве, если забыл здесь свою трубку, которой явно очень дорожит.

— Откуда вы знаете, что он очень ею дорожит? — спросил я.

— Такая трубка стоит новая семь с половиной шиллингов. А между тем она, как видите, дважды побывала в починке: один раз чинилась деревянная часть, другой — янтарная. Починка, заметьте, оба раза стоила дороже самой трубки — здесь в двух местах перехвачено серебряным кольцом. Человек должен очень дорожить трубкой, если предпочитает дважды чинить ее, вместо того, чтобы купить за те же деньги новую.

— Что-нибудь еще? — спросил я, видя, что Холмс вертит трубку в руке и задумчиво, как-то по-своему ее разглядывает. Он высоко поднял ее и постукивал по ней длинным и тонким указательным пальцем, как мог бы профессор, читая лекцию, постукивать по кости.

— Трубки бывают обычно очень интересны, — сказал он. — Ничто другое не заключает в себе столько индивидуального, кроме, может быть, часов да шнурков на ботинках. Здесь, впрочем, указания не очень выраженные и не очень значительные. Владелец, очевидно, крепкий человек с отличными зубами, левша, неаккуратный и не склонен наводить экономию.

Мой друг бросал эти сведения небрежно, как бы вскользь, но я видел, что он скосил на меня взгляд, проверяя, слежу ли я за его рассуждением.

— Вы думаете, человек не стеснен в деньгах, если он курит трубку за семь шиллингов? — спросил я.