— Послушайте, — строго сказал Мак-Мурдо, — как вам известно, вчера вечером я клялся в верности нашему мастеру. Неужели вы хотите, чтобы я нарушил клятву?

— Если вы смотрите на дело с такой точки зрения, — печально произнес Моррис, — я сожалею, что потревожил вас, вызвав сюда. Плохо, когда двое свободных граждан боятся свободно высказывать свои мысли, разговаривая с глазу на глаз.

Джон, пристально наблюдавший за своим собеседником, смягчился.

— Я говорю только о себе, — сказал он. — Как вам известно, я здесь недавно и плохо знаю местные обычаи. Не мне начинать говорить, мистер Моррис. Если же вы считаете нужным поговорить со мной о чем-нибудь, я выслушаю вас.

— Тогда скажите: когда вы вступали в общество масонов в Чикаго и произнесли обеты верности и милосердия, приходила ли в вашу голову мысль, что это поведет вас к преступлению ?

— Если вы называете это преступлением, — ответил Мак-Мурдо.

— Называю ли! — произнес Моррис голосом, дрожавшим от гнева. — Вы мало видели наших дел, если можете назвать их чем-нибудь другим! Было ли совершено преступление прошедшей ночью, когда избили старого человека? Как вы назовете это деяние?

— Некоторые сказали бы, что это война, — ответил Мак-Мурдо, — война между двумя классами, война, во время которой каждая сторона борется так, как может.

— Но скажите, думали вы о чем-либо подобном, когда присоединялись к обществу чикагских масонов?

— Должен сознаться, нет.

— Не думал об этом и я, примкнув к ордену в Филадельфии. Там это был клуб и место встречи братства. Потом я услышал о Вермисе и приехал сюда для поправки дел. Боже мой, только подумать: со мной приехали жена и трое детей. На Рыночной площади я открыл торговую лавку, и мои дела пошли отлично. Когда узнали, что я масон, мне пришлось присоединиться к местной ложе. На своей руке я ношу клеймо позора. Я очутился под властью злодея и запутался в сетях преступлений. Что мне оставалось делать? Каждое слово, которым я старался исправить положение вещей, считалось изменой. Я не могу уехать, потому что все мое состояние — магазин. Если я откажусь от братства, то буду убит, и один Господь ведает, как поступят с моей женой и детьми. О, это ужасно, ужасно! — Моррис закрыл лицо руками, и все его тело задрожало от судорожных рыданий.

Мак-Мурдо пожал плечами.

— Вы слишком мягкий для этих дел, — сказал он, — вы не годитесь для такой работы.

— Во мне жили совесть и религиозное чувство, а они превратили меня в преступника. Мне дали поручение. Если бы я отказался исполнить его, меня бы постигла смерть.

Может быть, я трус; может быть, мысль о моей жене и малютках отнимает у меня смелость. Как бы то ни было, воспоминание о случившемся вечно будет преследовать меня.

Стоял уединенный дом, в двадцати милях от города, вон там, за грядой гор... Мне приказали караулить двери. Поручить мне более серьезное дело они не решались. Остальные вошли в комнату, и, когда они снова появились из дверей, на их руках была кровь... Мы повернулись, чтобы уйти, но в это время в доме закричал ребенок, мальчик лет пяти, видевший, как убили его отца. Я чуть не потерял сознание от ужаса! Но приходилось улыбаться, так как я знал, что в противном случае в следующий раз они выйдут с окровавленными руками из моего дома, и мой маленький Фред будет кричать над трупом своего отца. Я сделался преступником, участником убийства. Я верующий католик, но патер не захотел говорить со мной, узнав, что я Чистильщик... Меня отлучили от церкви. Вот в каком положении я нахожусь! Мне ясно, что вы идете по той же дороге, и спрашиваю вас: куда приведет она? Готовы ли вы сделаться хладнокровным убийцей, или мы можем какими-нибудь средствами остановить это?

— Что же вы думаете делать? — резко спросил Мак-Мурдо. — Ведь не доносить же?

— Боже сохрани, — произнес Моррис. — Одна мысль об этом стоила бы мне жизни.

— Это хорошо, — заметил Джон, — лично я считаю вас слабохарактерным человеком и думаю, что вы придаете делу слишком много значения.

— Слишком много! Поживите здесь подольше, тогда увидите сами. Посмотрите в долину, видите: клубы дыма, выходящие из труб, насылают на нее темную тень. Поверьте, мрак преступлений мрачнее и все ниже опускается над головами здешнего населения. Это Долина Ужаса, Долина Смерти. С заката до утренней зари сердца мирных жителей трепещут от страха. Погодите, молодой человек, вы сами поймете это.

— Хорошо, я скажу вам, что я думаю, — беспечно бросил ему Джон. — Сейчас же ясно только одно — вы не годитесь для жизни в долине, и чем скорее вам удастся продать свою лавку, тем будет лучше для вас. Я не выдам вас. Но, ей-богу, если бы я узнал, что вы сплетник...

— Нет, нет, — жалобно простонал Моррис.

— На этом закончим беседу. Я не забуду сказанного вами и, может статься, когда-нибудь ваши слова пригодятся мне. Надеюсь, что вы говорили с добрыми намерениями. А теперь до свидания.

— Еще одно слово, — остановил его Моррис, — нас могли заметить вместе, и кто знает, не пожелают ли «там» узнать, о чем мы разговаривали.

— С вашей стороны благоразумно подумать об этом.

— Условимся: я предлагал вам место в моем магазине...

— А я отказался. Прощайте, и надеюсь, что в будущем вам будет легче жить, брат Моррис.

В тот же вечер Мак-Мурдо задумчиво сидел в своем жилище возле печки и курил. Неожиданно дверь в комнату распахнулась, в ней показалась крупная фигура мастера ложи. Он сделал обычный знак и, сев против молодого человека, некоторое время всматривался в него взглядом, который Джон вынес совершенно спокойно. Наконец, Мак-Гинти сказал:

— Я редко хожу в гости, брат Мак-Мурдо, так как у меня мало свободного времени. Тем не менее я решил поговорить с вами у вас в доме.

— Я горжусь тем, что вижу вас у себя, — приветливо ответил ирландец, доставая бутылку виски. — Я не ожидал такой чести.

— Как рука?

Мак-Мурдо скривил рот.

— Она дает знать о себе, но ничего страшного.

— Да, — ответил Мак-Гинти, — не страшно для людей, преданных ложе и готовых работать для нее. О чем вы толковали с братом Моррисом на Мельничном холме?

Вопрос прозвучал неожиданно, и молодой ирландец мог порадоваться, что у него был готовый ответ.

— Моррис не знал, что я могу получать деньги, не выходя из дома, и не узнает этого, потому что у него слишком много совести, чтобы понимать поступки людей вроде меня, но он добрый малый, и, решив, что у меня денежные затруднения, он предложил мне место в своем магазине.

— Да?

— Да.

— И вы отказались?

— Конечно. Разве я не могу получить в течение четырех часов, не выходя из моей спальни, больше, чем он даст мне за месяц?

—  Нечего и говорить, вы странная карта в игре, — заметил Мак-Гинти. — Если вам нужны объяснения, извольте. Скажите, Моррис не говорил дурно о ложе?

— Нет.

— А обо мне?

— Нет.

— Понимаю. Он не решился сделать этого, так как не доверяет вам, но в душе он плохой брат. Мы это знаем и только ждем случая наказать его. В нашем загоне нет места для паршивой овцы. А если вы будете вести знакомство с неверным человеком, мы будем подозревать и вас. Понимаете?

— Я не могу с ним подружиться, потому что он мне не нравится, — ответил Мак-Мурдо. — Что же касается предательства, то если бы не вы, а кто-нибудь другой заговорил со мной об этом, он не повторил бы своих слов.

— Хорошо, сказано достаточно, — заметил Мак-Гин-ти. — Я пришел, чтобы предупредить вас, и предупредил.

— Только одно мне хотелось бы понять: как вы узнали о моем свидании с Моррисом?

Мак-Гинти засмеялся.

— Я должен знать все происходящее в этом городе, — сказал он, — и мне кажется, вам следует это помнить. Но мне пора идти, я только прибавлю...

Его прощальные слова были прерваны самым неожиданным образом. Дверь скрипнула, растворилась, и нахмуренные, внимательные лица трех полицейских глянули на собеседников. Мак-Мурдо соскочил со стула и взялся было за револьвер, но снова спрятал его в карман, заметив наведенные на себя винчестеры. Человек в мундире вошел в комнату с шестизарядным револьвером в руке. Мак-Мурдо узнал капитана Мервина, бывшего офицера Центрального полицейского управления Чикаго. С полуулыбкой он укоризненно покачал головой Джону.

— Я так и думал, что вы, мистер мошенник Мак-Мурдо из Чикаго, попадете в беду, — сказал молодой инспектор. — Не можете удержаться? Да? Берите-ка шляпу и ступайте с нами.

— В чем меня обвиняют? — спросил Мак-Мурдо.

— В том, что вы участвовали в нападении на редактора Стенджера в здании «Герольда». И благодаря вашим стараниям на вас не легло обвинение в убийстве.

В лице и позе капитана сказывалась такая решительность, что Джону и Мак-Гинти осталось только подчиниться. Тем не менее мастер на прощание шепнул несколько слов арестованному.

— До свидания, — сказал Мак-Гинти, пожимая ему руку. — Я поговорю с адвокатом Реллайем, и все издержки возьму на себя. Поверьте мне, вас скоро освободят.

Окончив осмотр, Мервин и солдаты повели Мак-Мур-до к главному зданию полиции.

Стемнело, дул резкий, пропитанный снегом ветер, на улицах царило почти полное безлюдье. Однако несколько зевак провожали маленькую процессию и, ободренные темнотой, осыпали узника оскорблениями.

— Судите проклятого Чистильщика судом Линча! — кричали они. — Линчуйте его! — Когда Джона втолкнули в здание полиции, зеваки захохотали. После короткого допроса, произведенного дежурным инспектором, Мак-Мурдо поместили в общую камеру. Там он увидел Бальд-вина и еще троих участников преступления. Они были арестованы днем и ожидали суда на следующее утро.