Целый день я был настороже, не выходил в парк и поступил правильно: он пустил бы в меня заряд картечи раньше, чем я успел бы заметить его. Когда мост подняли (я всегда чувствовал себя спокойнее после этого), я прогнал мысль об опасности, не представляя себе, что враг мог пробраться в дом и спрятаться, выжидая меня. Делая ежевечерний обход дома, как всегда, одетый в халат, я вошел в кабинет и почуял беду. Видимо, человек, многократно подвергавшийся опасностям, обладает шестым чувством, которое вывешивает для него красный флаг. В следующее мгновение я заметил, что из-под оконной драпировки выглядывает ботинок, и понял причину опасности. Только принесенная мной свеча освещала кабинет, но в открытую дверь вливалось достаточно света от лампы в холле. Я поставил подсвечник и кинулся за молотком, оставленным мной днем на камине. В то же мгновение убийца прыгнул, блеснул нож, я отбил удар молотком и выбил оружие из рук моего противника. Нападающий с быстротой угря обогнул стол и вытащил из-под пальто ружье. Щелкнул курок, но я успел схватиться за ствол ружья раньше выстрела. Сжимая его руками, мы в течение двух минут боролись. Выпустившему оружие грозила смерть. Мой враг ни на минуту не разжал рук, но вот приклад оказался направленным вниз, а дуло в лицо моего противника. Не знаю, может быть, я дернул пружину, а может быть, мы оба потянули за собачку, во всяком случае, два заряда попали в его лицо; взглянув вниз, я увидел то, что осталось от Теда Баль-двина. Я узнал этого человека в городе, узнал его во мраке комнаты, но при виде трупа даже его собственная мать не сказала бы, кто перед нею. Я привычен к жестоким зрелищам, но не выдержал и отвернулся.

Прибежал Баркер, до меня долетел звук шагов моей жены, но я остановил ее. Эта картина была не для женщины. Обещав ей в самом скором времени прийти в ее комнату, я шепнул Баркеру два слова (он понял все с первого взгляда). Теперь оставалось только ждать остальных. Никто не пришел, и мы сообразили, что никто не мог услышать шума, и все случившееся известно только нам.

Именно в это мгновение в моей голове мелькнула идея, показавшаяся мне великолепной. На руке Теда я заметил знак ложи.

Человек, кого мы знали под именем Дугласа, завернул рукав и показал нам коричневый треугольник в круге, — совершенно такой же знак, как и на руке убитого.

— Именно клеймо навело меня на мысль выдать убитого за себя. Мы с ним были одинакового роста и телосложения, его волосы походили на мои, а лицо было полностью обезображено. Через час мы с Баркером сняли с него костюм, накинули мой халат и положили труп в той позе, в которой вы его нашли. Связав вещи Бальдвина в узел, я положил в них единственную тяжесть, которую смог найти. Все было выброшено из окошка. Карточку, которую он хотел положить на мой труп, я поместил возле его тела. Мы надели мои кольца ему на пальцы, но, когда дело дошло до обручального...

Он вытянул свою мускулистую руку.

— Вы сами видите, что я ничего не мог сделать. Со дня свадьбы это кольцо не покидало своего места, и чтобы снять его теперь, потребовалась бы пилка. Кроме того, я вряд ли бы решился расстаться с ним. Итак, мы предоставили эту подробность судьбе. Зато я принес кусочек пластыря и наклеил его на уцелевшую часть лица убитого в том самом месте, где он наклеен у меня. В этом случае, мистер Холмс, вы совершили оплошность, не сняв пластырь. Под ним не было пореза.

Таково было положение вещей. Если бы я затаился на некоторое время, а затем куда-нибудь уехал, где через некоторое время ко мне присоединилась бы моя жена, остаток дней наших, вероятно, прошел бы спокойно. Увидев в газетах, что Бальдвин убил своего врага, эти дьяволы прекратили бы преследование.

Теперь, джентльмены, делайте, что считаете нужным, но верьте, что я сказал правду, всю правду. Позвольте только задать один вопрос: как поступит со мной английское правосудие?

Наступило молчание, которое прервал Шерлок:

— В основных чертах английские законы справедливы, и наказание будет не тяжелее вашего проступка. Но скажите, откуда Бальдвин узнал, что вы живете здесь, а также как можно пробраться в дом и где удобнее всего спрятаться, чтобы напасть?

— Мне самому это интересно.

Лицо Холмса было серьезным.

— Боюсь, что проблема еще далеко не решена, — сказал он. — На вашем пути могут встретиться опасности похуже английского закона или ваших американских врагов. Я предвижу для вас беды, мистер Дуглас, и советую вам остерегаться.

А теперь, мои терпеливые читатели, я попрошу вас на время удалиться из Суссекса и вернуться лет на двадцать назад. Я разверну перед вами необыкновенную и ужасную историю, настолько необыкновенную и ужасную, что, быть может, вы с трудом поверите в ее достоверность. Не подумайте, что я начинаю новый рассказ, когда первый еще не закончен. Читая, вы увидите, что это не так. Когда я подробно перечислю прошлые события, мы снова встретимся с вами в квартире на Бейкер-стрит, где эти, как и многие другие, события придут к концу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Чистильщики 

 Глава I

Действующее лицо

Дело происходило 4 февраля 1875 года.

Стояла студеная зима, густой снег покрывал ущелья гор Джильмертон. Тем не менее паровая машина освобождала от снега железнодорожный путь, и вечерний поезд медленно, с пыхтением, полз по линии, соединяющей множество угольных и железнодорожных поселков. Он поднимался по крутому откосу, который ведет от Стегвил-ля, расположенного на низменности, к Вермисе, центральному городу, стоящему в верхней части одноименной долины. От этого пункта путь направляется к Бартену, к Хель-мделе и к чисто земледельческой области Мертон. Тянулась только одна пара рельс, но на каждом запасном пути (а их было видимо-невидимо) длинные вереницы платформ, нагруженных углем и железной рудой, говорили о скрытом богатстве, которое привлекло в долину Вермисы людей и породило кипучую жизнь в этом унылом уголке Соединенных Штатов.

Действительно, унылое место! Вряд ли первый пионер, пересекший его, представлял себе, что самые прекрасные прерии, самые роскошные пастбища не имеют цены в сравнении с мрачной областью, покрытой черными утесами и лесом. Над темным, нередко труднопроходимым бором, одевавшим откосы гор, поднимались высокие обнаженные вершины и вечные снега; между скалами извивалась долина, по которой полз маленький поезд.

В переднем пассажирском вагоне, вмещавшем всего человек двадцать — тридцать, только что зажгли лампы. Они слабо освещали пассажиров, в основном рабочих, закончивших свой дневной труд в более низкой части долины и возвращавшихся домой. Судя по их внешнему виду, по крайней мере, человек двадцать были шахтерами. Они сидели вместе, курили и тихо разговаривали, время от времени поглядывая в противоположную сторону вагона, где помещалось двое людей в полицейских мундирах. Еще в вагоне было несколько женщин, двое-трое путешественников и довершали компанию местные мелкие лавочники. В углу же, поодаль ото всех, сидел молодой человек. Он-то нас и интересует. Присмотритесь к нему хорошенько — стоит.

Он среднего роста, со свежим цветом лица, и ему нельзя дать больше двадцати девяти лет. Его проницательные, полные жизни серые глаза поблескивают, когда он через очки осматривает окружающих. Сразу видно, что у молодого путешественника общительный характер и ему хочется дружить со всеми людьми. Каждый бы подумал, что это простой малый, всегда готовый ответить заговорившему с ним и посмеяться. Между тем, вглядевшись в него пристальнее, наблюдатель различит выражение силы в очертаниях его подбородка и мрачную складку сжатых губ, говорившую, что под внешним добродушием этого молодого ирландца кроется неведомая глубина, что он неминуемо оставит хороший или дурной след в каждом обществе, в которое его занесет судьба.

Молодой человек дважды попробовал заговорить с ближайшим к нему шахтером, но, получив краткие, неприветливые ответы, умолк и стал хмуро смотреть из окна на мелькающий мимо пейзаж. Невеселые картины: сквозь собирающийся сумрак пробивался красный отсвет горнов, раскиданных по откосам гор; большие груды шлака и золы громоздились по обеим сторонам железнодорожной линии, а над ними поднимались вышки угольных шахт; тесные группы жалких деревянных домиков, окна которых начали освещаться, размещались там и сям по пути; на частых станциях толпились их закопченные обитатели. Рудные и угольные долины области Вермисы не привлекали культурных или праздных людей. Повсюду виднелись следы жестокой борьбы за существование, необходимости тяжелого труда и присутствия грубых сильных людей, которые исполняли нелегкое дело.

На лице молодого путешественника, который смотрел на мелькавшую мимо унылую местность, выражалось смешанное чувство отвращения и любопытства, и это доказывало, что он впервые видит ее. Несколько раз, достав из кармана письмо, ирландец пробегал его глазами и что-то писал сбоку; однажды он вынул из-за пояса вещь, которая, казалось, не отвечала характеру человека с добродушным видом, а именно — крупный револьвер. Он повернул его к свету, и блики на краях медных патронов в барабане показали, что оружие заряжено. Ирландец быстро спрятал револьвер в карман, однако рабочий, севший на соседнюю скамью, успел заметить его.

— Ага, товарищ, — бросил он, — вы, по-видимому, наготове?

Молодой ирландец улыбнулся с некоторым замешательством.

— Да, — сказал он, — там, откуда я еду, оружие иногда бывает нужно.

— Где же это место?

— В Чикаго.

— Вы не были здесь?

— Нет.

— Может быть, вы узнаете, что оружие пригодится вам и у нас, — сказал рабочий.

— Да? — спросил путешественник заинтересованно.

— Разве вы не слышали, что здесь делается?