— Еще один вопрос, — сказал инспектор Мак-Дональд. — Вы встретились с мистером Дугласом в пансионате в Лондоне, и там он сделал вам предложение; не так ли? Был ли какой-то роман, что-нибудь секретное или таинственное в вашем обручении?

— Роман — был. В таких случаях всегда бывают романы. Но не было ничего таинственного.

— У него не было соперника?

— Нет, я была свободна.

— Вы, несомненно, слышали, что его обручальное кольцо пропало. Не наводит ли это вас на размышление? Предположим, что его старый враг выследил его и совершил преступление. Какие он имел основания, чтобы снять обручальное кольцо?

На мгновение, я готов был поклясться, легкая улыбка заиграла на ее губах.

— Право, не могу сказать, — отвечала она.

— Хорошо, мы вас больше задерживать не будем и очень сожалеем, что причинили вам беспокойство, — сказал инспектор. — Осталось еще немало пунктов, но обратимся к вам потом.

Она поднялась, и я опять увидел быстрый вопрошающий взгляд, которым она нас окинула: «Какое впечатление произвело на вас мое покаяние?» Вопрос был почти произнесен глазами. Потом, поклонившись, она удалилась из комнаты.

— Она очень красивая женщина, — сказал задумчиво Мак-Дональд, после того как за ней закрылась дверь. — Этот Баркер, вероятно, принимал немалое участие здесь, внизу. Он — тип человека, сильно привязывающегося к женщине. Он признавал, что покойный был ревнив и, может быть, он более, чем кто-либо, знал причины его ревности. Потом, это обручальное кольцо. Человек, стаскивающий с мертвеца обручальное кольцо... Что вы на это скажете, мистер Холмс?

Мой друг сидел, опустив голову на руки, погруженный в глубокое раздумье. Потом он встал и позвонил.

— Эмс, — сказал он, когда вошел дворецкий, — где теперь мистер Сесиль Баркер?

— Сейчас посмотрю, сэр.

Через минуту он вернулся и сказал, что мистер Баркер находится в саду.

— Вы не припомните, Эмс, что было на ногах у мистера Баркера в ту ночь, когда вы застали его в кабинете?

— Он был в ночных туфлях. Я принес ему сапоги, когда он отправился в полицию.

— Где теперь эти туфли?

— Они стоят под стулом в зале.

— Хорошо, Эмс. Для нас очень важно знать, какие следы оставлены мистером Баркером, а какие преступником.

— Да, сэр. Я должен сказать, что его туфли запятнаны кровью, так же, как и мои собственные, конечно.

— Все это вполне естественно, принимая во внимание состояние комнаты. Спасибо, Эмс. Мы позвоним, когда вы нам понадобитесь.

Через несколько минут мы были в кабинете. Холмс принес с собой туфли из залы. Как уже заметил Эмс, подошвы их были черны от крови.

— Странно! — пробормотал Холмс, стоя у окна и рассматривая туфли. — Очень странно!

Затем одним из своих быстрых резких движений он поставил туфлю на след на подоконник. След вполне соответствовал туфле. Он молча улыбнулся своим коллегам.

Инспектор от волнения переменился в лице.

— Господа, — закричал он, — тут не приходится сомневаться! Баркер сам указал нам это окно. Пятно это много больше, чем след сапога. Я помню, что вы сказали, что то была плоская нога, и вот объяснение. Но что все это значит, мистер Холмс, что все это значит?

— Да, что все это значит? — задумчиво повторил мой ДРУГ.

Уайт Мэзон хихикнул и потер руки в профессиональном удовлетворении.

— Я говорил, что это замечательный случай! — воскликнул он. — И это действительно — замечательный случай! 

 Глава VI

Проблески света

Три сыщика остались в усадьбе, чтобы еще раз подробно во всем разобраться, а я решил вернуться в наше скромное помещение в деревенской гостинице, но, прежде чем это сделать, мне захотелось прогуляться в старинном саду, окружавшем усадьбу, между рядами старых, причудливо подстриженных тисов. В глубине сада раскинулся красивый лужок со старыми солнечными часами посередине; все это создавало мирное и успокаивающее настроение, желанное для моих немного натянутых нервов. В этой спокойной атмосфере забывался мрачный кабинет с окровавленным телом на полу, а если и вспоминался, то только в виде фантастического ночного кошмара. Но за то время, пока я бродил по саду, стараясь отдохнуть душой в этом тихом уголке, произошел инцидент, вернувший мои мысли к месту преступления и оставивший в моей душе очень тягостный отпечаток.

Я сказал уже, что ряды тисовых деревьев окружали дом. В самом дальнем ряду от дома тисы сгущались и переходили в длинную изгородь. По другую сторону изгороди, скрытая от взора человека, идущего от дома, стояла каменная скамья. Когда я приблизился к этому месту, я услышал голоса, какую-то фразу, произнесенную низким мужским голосом, и тихий женский смех в ответ на нее. Через минуту я обошел изгородь и увидел миссис Дуглас и Баркера, раньше, чем они заметили мое присутствие. Выражение ее лица меня чрезвычайно поразило. В столовой она казалась серьезной и грустной. Теперь же все следы горя куда-то исчезли. Глаза ее горели радостью жизни, а лицо сияло удовольствием от какого-то замечания ее собеседника. Баркер сидел, сложив руки на коленях, с ответной улыбкой на красивом смелом лице. Через мгновение — они опоздали лишь на мгновение — они меня увидели и надели торжественно-сумрачные маски. Два-три быстрых слова между собой, а затем Баркер встал и пошел мне навстречу.

— Извините, сэр, — сказал он, — но я имею честь обращаться к доктору Уотсону?

Я поклонился с холодностью, являющейся вполне естественным следствием тягостного впечатления, произведенного на меня этой внезапной встречей.

— Мы так и думали, что это вы; ведь ваша дружба с мистером Шерлоком Холмсом всем известна. Не подойдете ли вы на минуту, чтобы поговорить с миссис Дуглас?

Я последовал за ним с угрюмым лицом. Сейчас я ясно видел своим мысленным оком растерзанное тело в кабинете. А здесь, спустя несколько часов после преступления, сидят его жена и лучший друг и смеются над чем-то. Я сдержанно поклонился миссис Дуглас. Я переживал с нею ее горе на следствии, теперь же ее вопрошающий взгляд не вызвал во мне никакого отклика.

— Я боюсь, что вы сочли меня пустой и бессердечной? — спросила она.

Я пожал плечами.

— Это меня не касается, — сказал я.

— После, может быть, вы воздадите мне должное. Если бы вы только исполнили...

— Совершенно не нужно, чтобы доктор Уотсон что-либо исполнял, — быстро произнес Баркер. — Как он сам сказал, это его не касается.

— Совершенно верно, — сказал я, — теперь прошу разрешения продолжить мою прогулку.

— Одну минуту, доктор Уотсон, — воскликнула молодая женщина умоляющим голосом. — Я задам всего один вопрос, на который вы можете ответить наиболее точно, чем кто-либо другой. Это имеет для меня очень большое значение. Вы знаете мистера Холмса и его отношение к полиции лучше, чем кто-либо. Предположим, что разгадка дела будет ему конфиденциально сообщена, должен ли он будет непременно поделиться ею с официальными сыщиками?

— Да, вот именно, — резко сказал Баркер. — Самостоятелен ли он или работает с ними и для них?

— Я, право, не знаю, могу ли я обсуждать такой вопрос.

— Я прошу... я умоляю вас об этом, доктор Уотсон, я уверяю вас, что вы очень нам поможете... очень мне поможете, если ответите на этот вопрос.

В ее голосе звучала такая искренность, что я на мгновение позабыл про все ее легкомыслие и подчинился ее воле.

— Мистер Холмс не зависит ни от кого, — сказал я, — он вполне самостоятелен и будет действовать так, как ему подсказывает его собственное мнение. Но в то же время вполне естественное чувство лояльности по отношению к официальным следователям, работающим над этим же делом, помешает ему скрыть от них то, что могло бы помочь предать преступников в руки правосудия. Кроме этого, я ничего не могу сказать, и советую обратиться к самому мистеру Холмсу, если вы желаете более точных сведений.

Сказав это, я приподнял шляпу и пошел своей дорогой, оставив их за изгородью.

— Мне не нужно их откровенности, — сказал Холмс, когда я сообщил ему о случившемся. Он провел все последнее время в усадьбе, совещаясь со своими коллегами, и вернулся около пяти часов, с огромным аппетитом усевшись за вечернюю закуску, которую я распорядился для него приготовить. — Без откровенностей, Уотсон, так как они будут очень не у места, когда дело дойдет до их ареста за сообщничество и убийство.

— Вы думаете, дело идет к этому?

Холмс был в очень добродушном и веселом настроении.

— Мой милый Уотсон, когда я покончу с этим четвертым яйцом, я буду в состоянии ознакомить вас с положением вещей. Я не скажу, что мы уже во всем разобрались — до этого еще далеко, — но когда мы нападем на след пропавшей гимнастической гири...

— Гимнастической гири?

— Боже мой, Уотсон, неужели вы еще не вникли в тот факт, что все дело стало из-за пропавшей гири? Ну, ну, не стоит смущаться, так как — говоря между нами — я думаю, что ни инспектор Мак, ни этот превосходный местный сыщик не придали никакого значения этому поразительному исчезновению. Одна гиря, Уотсон! Представьте себе атлета с одной гимнастической гирей. Нарисуйте самому себе однобокое развитие — опасность искривления позвоночника. Ужасно, Уотсон!

Он сидел, старательно поглощая закуски, а глаза его лукаво блестели, следя за моим смущением. Его превосходный аппетит служил полной гарантией успеха, ибо у меня в уме сохранялись воспоминания о многих днях и ночах, проведенных Холмсом без мысли о пище, когда его ум разбирался в загадках, когда его тонкие резкие черты дышали аскетизмом и напряженной умственной сосредоточенностью. Наконец, он закурил трубку и, сидя в углу старой деревенской гостиницы, начал говорить об этом деле — медленно и небрежно, скорее размышляя вслух, чем делая важные умозаключения и излагая их своему собеседнику.