Артур Конан Дойл - Долина страха

— Весьма правдоподобно.

— Итак, мы должны несколько ограничить область наших поисков: наш корреспондент ссылается на толстую и очень распространенную книгу, отпечатанную в два столбца.

— Библия! — воскликнул я с торжеством.

— Так, Уотсон, хорошо! Впрочем, если позволите, то с некоторой оговоркой. Именно относительно библии труднее всего предположить, что она находилась под рукой у кого-либо из сподвижников Мориарти. Кроме того, различных изданий библии существует такое множество, что он едва ли мог рассчитывать на второй экземпляр с одинаковой нумерацией страниц. Нет, он ссылается на нечто более определенное, он знает наверняка, что его страница пятьсот тридцать четвертая окажется вполне тождественной моей пятьсот тридцать четвертой странице.

— Но ведь книг, отвечающим всем этим условиям, очень немного?

— Верно. Но именно в этом наше спасение, наши поиски должны быть теперь ограничены книгами с постоянной нумерацией страниц и притом такими, которые обычно есть у всех.

— Брэдшоу!

— Едва ли, Уотсон. Язык Брэдшоу выразителен, но скуп. Запаса слов на одной странице не хватит даже для обыкновенной записки. Брэдшоу приходится исключить. Словарь тоже не подходит и по той же причине. Что же остается в таком случае?

— Какой либо-ежегодник!

— Великолепно, Уотсон! Если вы не угадали, значит, я сильно заблуждаюсь. Ежегодник! Возьмем номер «Альманаха Уайтэкера». Он очень распространен. В нем имеется нужное нам количество страниц. И отпечатан он в два столбца. Насколько я припоминаю, он именно к концу становится особенно многословен. — Холмс взял томик с письменного стола. — Вот страница пятьсот тридцать четвертая… столбец второй… уйма мелкой печати… о бюджете и торговле Британской Индии. Так. Записывайте слова, Уотсон. Номер тринадцатый «Махратта». Начало, я боюсь, не особенно благоприятное. Сто двадцать седьмое слово — «Правительство». В этом слове все-таки есть какой-то смысл, имеющий, правда, мало отношения к нам и профессору Мориарти. Теперь посмотрим далее. Что же делает правительство Махратты? Увы! Следующее слово — «перья». Неудача, милый Уотсон. Приходится поставить точку.

Холмс говорил шутливым тоном, но его нахмуренные брови свидетельствовали, что он разочарован и раздражен.

Я сидел огорченный и смущенный, глядя на огонь в камине.

Продолжительное молчание было нарушено неожиданным возгласом Холмса, появившегося из-за дверцы книжного шкафа со старым желтым томиком в руке.

— Мы поплатились, Уотсон, за свою поспешность. Мы опередили время и наказаны за это. Сегодня седьмое января, и мы взяли свежий номер ежегодника. Но более чем вероятно, что Порлок взял для своего послания старый номер. Без сомнения, он сообщил бы нам об этом, если бы его пояснительное письмо было им написано. Теперь посмотрим, что нам расскажет страница пятьсот тридцать четвертая. Тринадцатое слово — «имею». Сто двадцать седьмое — «сведения». Это сулит многое.

Глаза Холмса сверкали, а тонкие длинные пальцы нервно вздрагивали.

— «Опасность». Ха! Ха! Отлично! Запишите, Уотсон: «имею сведения — опасность — может — угрожать — очень — скоро — некий». Дальше у нас имеется имя — «Дуглас». «Богатый — помещик — теперь — в Бирлстон — замок — Бирлстон — уверять — она — настоятельная». Все, Уотсон! Что вы скажите о чистом разуме и его плодах? Если бы у зеленщика имелась такая штука, как лавровый венок, я бы немедленно послал Билли за ним.

Я пристально всматривался в лежавший у меня на коленях листок бумаги, на котором записал под диктовку Холмса странное послание.

— Что за причудливый и туманный способ выражать свои мысли!

— Наоборот, он очень ясно выражается, — возразил Холмс. — Когда вы пользуетесь для выражения ваших мыслей одним книжным столбцом, то едва ли найдете все, что вам нужно. Кое в чем приходится рассчитывать на догадливость вашего корреспондента. В данном случае содержание совершенно ясно. Какая-то дьявольщина затевается против некоего Дугласа, богатого джентельмена, живущего, по-видимому, в своем поместье, на что и указывает нам Порлок. Он убежден — «уверять» — самое близкое, что ему удалось найти к слову «уверен», — что опасность очень близка. Таков результат нашей работы… и я могу смело вас уверить, что здесь был кое-какой материал для анализа.

Холмс испытывал удовлетворение истинного художника, любующегося своим шедевром. Он еще продолжал наслаждаться достигнутым успехом, когда Билли распахнул дверь, и в комнату вошел инспектор Мак-Дональд из Скотланд-Ярда.

Тогда, в конце восьмидесятых годов, Алеку Мак-Дональду было еще далеко до приобретенной им теперь широкой известности. Это был молодой, но надежный представитель сыскной полиции, который проявил недюжинные способности в ряде случаев, когда ему доверяли расследование. Его высокая костистая фигура свидетельствовала об исключительной физической силе, а открытый высокий лоб и глубоко посаженные глаза, блестевшие из-под густых бровей, не менее ясно говорили о проницательности и уме. Он был человеком молчаливым, очень точным в выражениях, с несколько суровым характером и сильным абердинским акцентом. За то время, что он служил в полиции, Холмс уже дважды выручал его и помогал добиться успеха, удовлетворяясь при этом лишь радостью мыслителя, разрешившего трудную проблему. Шотландец отвечал глубокой признательностью и уважением, советуясь с Холмсом со свойственным ему прямодушием в каждом затруднительном случае. Посредственность не признает ничего выше себя, но талант всегда оценивает гений по достоинству. Мак-Дональд был достаточно талантлив, чтобы понимать: вовсе не унизительно искать помощи у человека в своем роде единственного в Европе и по дарованию и по опыту. Холмс, не слишком склонный к дружбе, относился к шотландцу с симпатией и дружески улыбнулся при виде его.

— Вы ранняя птичка, мистер Мак, — сказал он. — Я боюсь, что ваш визит означает известие о каком-либо новом необычайном происшествии.

— Если бы вы, мистер Холмс, сказали вместо «я боюсь» — «я надеюсь», то было бы, мне кажется, ближе к истине, — ответил Мак-Дональд с многозначительной усмешкой. — Да, небольшой глоток в это сырое утро не помешает… Я выбрался так рано потому, что первые часы после преступления самые драгоценные для нас, и вам это известно лучше прочих. А…

Молодой инспектор внезапно остановился и с величайшим изумлением стал вглядываться в листок бумаги, лежащий на столе. В тот самый листок, на котором я написал под диктовку Холмса загадочное послание.

— «Дуглас…» — пробормотал он. «Бирлстон!» Мистер Холмс! Господа, ведь это же чертовщина! Во имя всего чудесного, где вы взяли эти имена?!

— Это шифр, который который доктор Уотсон и я только что разгадали. А в чем дело?

Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих:

— Только в том, господа, что именно мистер Дуглас из Бирлстонской усадьбы зверски убит сегодня ночью.

Это был один из тех драматических моментов, ради которых, можно сказать, мой друг существовал. Право, было бы преувеличением уверять, что он потрясен или хотя бы возбужден этим ошеломляющим известием. В его странном характере не было и тени черствости, но, конечно, нервы его были закалены постоянно напряженной и совершенно исключительной по своему характеру работой. Его душевные движения в такие минуты как будто дремали, но зато интеллектуальная восприимчивость повышалась до чрезвычайности. В данном случае на его лице не было заметно и следа того ужаса, который испытал я после слов Мак-Дональда; оно скорее выражало спокойный интерес, с каким химик наблюдает образование кристаллов в перенасыщенном растворе.

— Замечательно! — промолвил он после некоторой паузы. — Замечательно.

— Вы, кажется нисколько не удивлены?

— Заинтересован, мистер Мак, но удивлен едва ли. Почему я должен быть удивлен? Я получил известие, которое следовало придать серьезное значение; оно извещало меня, что одному лицу грозит большая опасность. Спустя час я узнаю, что замысел был осуществлен и что лицо убито. Я заинтересован, это верно, но, как вы видите, ничуть не удивлен.

Он кратко рассказал инспектору о шифрованном письме и найденном к нему ключе. Мак-Дональд сидел за столом, опершись подбородком на обе руки; он слушал с напряженным вниманием, и его густые песочного цвета брови соединились в одну прямую линию.

— Я хотел ехать в Бирлстон сегодня же утром и зашел просить вас сопутствовать мне — вас и вашего друга. Но из вашего сообщения следует, что мы могли бы более успешно действовать в Лондоне.

— Едва ли так, мистер Мак, — заметил Холмс.

— Взвесьте все, мистер Холмс! — воскликнул инспектор. — День или два все газеты будут сплошь заполнены «Бирлстонской тайной». Но что за тайна, если в Лондоне находится человек, который сумел заранее предсказать преступление?! Остается только схватить этого человека, и все будет выяснено.

— Несомненно, мистер Мак. Но каким образом вы предполагаете схватить этого Порлока, как он себя называет?

Мак-Дональд осмотрел с обеих сторон письмо, переданное ему Холмсом.

— Штемпель поставлен в Кэмбервиле — это не особенно может помочь нам. Имя, вы говорите, вымышленное. Тоже, конечно, не слишком благоприятное обстоятельство. Вы, говорите, что посылали ему деньги?

— Два раза.

— Как именно?

— В Кэмбервильское почтовое отделение — банкнотами.

— И вы ни разу не интересовались, кто приходил за ними?

— Нет.

Инспектор был по-видимому, удивлен и несколько смущен.

— Почему же?

— Потому что я всегда держу данное слово. После первого же письма я обещал ему, что не буду разыскивать его.

— Вы думаете, что он только пешка и что за ним стоит какая-то более значительная личность?