– Уотсон?! – удивленно воскликнул он. – Откуда это вы свалились? Только не нужно говорить, будто вы все это время шпионили за мной.

Я все рассказал ему: и про то, что я не мог оставить его, и про то, как я следил за ним, а так же о том, что я стал невольным участником разыгравшейся сцены. Сэр Генри некоторое время злобно смотрел, но, обезоруженный моей откровенностью, вдруг разразился громким искренним смехом.

– Я а-то думал, что только здесь, в самом центре топи, можно найти укромное местечко для тайной встречи, – ответил он. – Как я ошибался. Оказывается, вся округа вышла посмотреть на мои ухаживания. Кстати, вы заметили, каким фиаско они закончились? Да, а где вы пристроились, откуда наблюдали за мной?

– Вон с того холма, – показал я.

– На галерке, значит. Неудачное местечко. Братцу ее повезло больше: он вовремя попал в партер. Видели, как он налетел на нас?

– Видел, конечно.

– Уотсон, вам не приходила в голову мысль, что мистер Стэплтон немного не в себе?

– Честно говоря, меня эта мысль никогда не покидала.

– Вот как? А мне он вплоть до сегодняшнего дня казался вполне нормальным, но сейчас я могу сказать только оно: из нас двоих один – совершенно точно чокнутый. Я, доктор Уотсон, не произвожу подобного впечатления? Скажите честно, ведь вы живете здесь уже несколько недель и хорошо изучили меня. И еще. Ответьте мне, чем я плох в качестве мужа мисс Стэплтон, женщины, которую я люблю?

– Да ни чем.

– А раз так, но Стэплтон настроен против меня, значит, я и есть сумасшедший? Конечно. Почему он так ведет себя со мной? Что ему во мне не нравится? Я никогда и ни кому – ни мужчине, ни женщине, не причинял зла. У меня и в мыслях нет обидеть мисс Стэплтон. И, тем не менее, стоит мне только прикоснуться к кончикам ее пальцев, как Стэплтон тут же выходит из себя.

– Так это он сказал вам, что вы сумасшедший?

– Да, и не только это. Видите ли, Уотсон, я знаю мисс Стэплтон всего несколько недель, но, впервые увидев ее, я сразу понял, что мы созданы друг для друга. Она счастлива быть рядом со мной, я уверен, и могу поклясться в этом. Я видел, какими глазами она смотрит на меня, а женский взгляд гораздо красноречивее слов. Но ее братец не дает нам пробыть вдвоем и минуты. Сегодня мы впервые решились встретиться наедине, чтобы переброситься парой слов. Она была рада этой встрече, но, представляете, как только я заговорил с ней о своих чувствах, она сразу оборвала меня. Она и слушать не хочет о моей любви. Она знай себе повторяет одно и то же – это место опасно, и она никогда не будет счастлива, пока я не уеду отсюда. Я же ответил ей, что с тех пор как я увидел ее, у меня и мысли нет уехать отсюда. Но я согласен это сделать, сказал я, только при одном условии: если она поедет со мной. Потом я начал говорить, и очень долго, о своем желании жениться на ней. Тут она уже ничего не успела ответить, потому что появился ее братец, он возник, словно из ниоткуда, как привидение, и тут же набросился на нас. Ну, точно, сумасшедший! Бледный, как полотно, весь трясется, глаза горят. Орал, как бешеный. “Что вы делаете с бедной девушкой? Как смеете приставать к ней со своими гнусными ухаживаниями, которые ничего, кроме отвращения, ничего у нее не взывают? Или вы считаете, что раз вы баронет, то можете сделать все, что вас вздумается?” Не будь это ее родственник, я бы нашел, как ему ответить. А так мне пришлось сказать ему, что мои чувства к мисс Стэплтон вполне искренны, и что мне нечего стыдиться, и что я надеюсь получить их согласие, в случае, если попрошу мисс Стэплтон стать моей женой. Ну, а после этого такое началось!.. Уж лучше бы я ничего не говорил. Короче, я тоже вышел из себя и начал отвечать ему резче, чем следовало бы, – ведь мисс Стэплтон стояла рядом. Ну, а затем она ушла вместе с ним. Да вы это и сами видели. Вот, доктор, я весь в сомнениях. Скажите же мне, что из всего этого следует, и я навек останусь вашим должником.

Я попытался дать сэру Генри парочку правдоподобных объяснений, но, честно говоря, не только не убедил его, но и сам запутался. И есть от чего: все имеется у нашего друга – и титул, и состояние, и молод он, и хорош, и добр, и благороден. Существует лишь один недостаток, если таковым можно считать эту дикую легенду, скопище темных предрассудков, мрачным шлейфом тянущихся за ним. Но по какой причине Стэплтон наотрез отказывается от предложения сэра Генри, даже не удосужившись спросить у девушки ее мнения? И почему она не протестует, а покорно принимает ситуацию? Вот что самое удивительное. Однако наши размышления были прерваны появлением Стэплтона. Явившись днем в Баскервиль-холл, он долго извинялся за свою грубость и после продолжительного разговора с сэром Генри, отношения между ними, похоже, снова наладились. Во всяком случае, уходя, Стэплтон пригласил нас в пятницу к нему на обед.

– И все рано я считаю, что он чокнутый, – резюмировал сэр Генри. – Не могу забыть его дикий взгляд, когда он утром накинулся на нас. Но должен заметить, что извиняться он умеет.

– А он как-нибудь объяснил свое поведение?

– Сказал, что сестра для него – все. Я вполне понимаю его, и даже рад, что он осознает, каким сокровищем обладает. Они всегда, сказал он, были вместе, поскольку Стэплтон по натуре человек малообщительный. И в это я тоже охотно верю. Он очень боится ее потерять, говорит, что не заметил тот момент, когда наши отношения из простого знакомства переросли в привязанность. Но теперь, вдруг увидев, что может лишиться ее, он сильно разволновался, и наговорил мне много лишнего. Он просил меня учесть причину его неджентльменского поведения – страх остаться одному. Он очень сожалеет о случившемся, и просит меня обо всем забыть. Он вел себя по-дурацки. С его стороны, он говорит, было бы слишком эгоистично удерживать возле себя такую красивую женщину. Да и глупо было бы надеяться, что ему долго удавалось бы это делать. И если ему, говорит, суждено потерять сестру, так пусть уж мужем ее станет такой прекрасный человек, как я. Но в любом случае, наши взаимоотношения явились для него тяжелым ударом и ему нужно некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью о неизбежности потери. Он снимает все свои возражения относительно меня лично, но просит, чтобы я дал ему три месяца. За это время он обещал успокоиться, но, в свою очередь, обращается ко мне с просьбой в течение этого срока, дабы не волновать его сестру, воздерживаться от интимных бесед с ней и ни слова не говорить о своей любви. Наши отношения, умолял он, должны оставаться дружескими. Я пообещал выполнить его просьбу, на том мы и разошлись.

Вот так рассеялась одна из наших маленьких тайн. Как видите, хотя бы в одном месте трясины, в которой мы очутились, прощупывается дно. Очень хорошо. Теперь, по крайней мере, мы знаем, почему Стэплтону не нравились ухаживания сэра Генри за его сестрой. Вот, оказывается, даже такая подходящая партия, как баронет, может вызывать недовольство. А теперь я перехожу к другой нити, вытянутой мной из запутанного клубка событий, к тайне ночных рыданий и загадке заплаканного лица миссис Берримор, а также к причине ночных хождений дворецкого в западное крыло здания. Можете поздравить меня, мой дорогой Холмс, а заодно сказать, что я, как агент, не разочаровал вас, и что оказав мне доверие и прислав меня сюда, вы ни секунды не пожалеете об этом. Я все выяснил, и для этого мне потребовалось всего лишь одна бессонная ночь.

Я говорю “бессонная ночь”, хотя на самом деле мне понадобились две ночи. Правда, первая прошла впустую. Мы с сэром Генри просидели в его комнате до трех часов утра, но так и не услышали никаких звуков, если не считать мелодичного перезвона часов на лестнице. Наша тоскливая засада закончилась тем, что мы заснули в своих креслах. Однако должен сказать, что эта неудача не охладила наш пыл, и мы добросовестно попытались выследить Берримора на следующую ночь. Итак, мы снова расположились в комнате сэра Генри и закурили, предусмотрительно уменьшив свет лампы. До чего же медленно тянется время в ожидании! Просто невыносимо. Мы подогревали себя мыслями о будущей погоне, пока, наконец, нас не охватил охотничий азарт. Часы пробили сначала час, потом два, и он начал потихоньку улетучиваться. Мы уже стали в отчаянье подумывать о том, не перенести ли нашу охоту на следующую ночь, как вдруг из коридора донесся легкий шум. Мы встрепенулись и, молча переглянувшись, поднялись с кресел. Нервы наши были напряжены чрезвычайно. Прошло несколько мгновений, и мы явственно услышали крадущиеся шаги. Они прошуршали мимо нашей комнаты, и вскоре замерли вдали. Баронет осторожно открыл дверь, и мы отправились следом за ночным ходоком. Тот уже вышел на галерею. Коридор был окутан темнотой. Крадучись, мы прошли в противоположное крыло здания, и успели как раз вовремя – впереди мелькнул силуэт идущего на цыпочках высокого мужчины с черной бородой и покатыми плечами. Остановившись у той же самой двери, он приоткрыл ее, и вошел в комнату. При этом пламя его свечи метнулось и осветило часть коридора. Мы испуганно прижались к стене, но человек не заметил нас. Вот он скрылся в комнате. Мы направились за ним, старательно пробуя каждую половицу. Хотя мы и шли босиком, но высохшие доски пола все равно еле слышно поскрипывали под нами. Мне казалось невероятным, что этот звук оставался незамеченным никем, кроме нас. Но то ли преследуемый нами был, в самом деле, глуховат, то ли он был слишком увлечен своим делом, но только посторонний шум не привлек его внимания. Когда мы, наконец, приблизились к двери и заглянули в нее, то увидели фигуру мужчины, склонившегося у окна со свечой в руке. Его бледное, напряженное лицо было прижато к стеклу. Именно в таком положении я и видел его в прошлый раз.

Мы не разрабатывали планов погони, но баронет оказался человеком, для которого решительные действия являются наиболее естественными. Он вошел в комнату. Берримор, увидев его, отпрянул от окна. Он стоял перед нами, раскрыв рот от изумления и дрожа всем телом. Его темные глаза на бледном, похожем на маску, лице, были охвачены ужасом. Некоторое время он растерянно смотрел на нас.