— Я вам звонил? — усмехнулся Роджер.— И вы уже здесь? Который сейчас час?

— Больше часа ночи.

— Где Эйлин?

— Ушла спать. Она очень переживала.

Роджер задумался, глаза его наполнились болью.

— Разве я...

Он замолчал и вздрогнул.

— Вы ее не тронули, насколько мне известно, если вы об этом хотели спросить. Вы лежали около изгороди. Не разговаривайте больше! Спите!

— Сон — это самое желанное...— медленно и тихо проговорил он, словно школьник, выучивший что-то наизусть.

— Может быть, вам помогут таблетки? У вас есть какие-нибудь?

— В ящике, в ночном столике.

Я выдвинул ящик и достал трубочку с красными таблетками. Это был секонал. Выписан доктором Лорингом для Эйлин Эд. Этот милый доктор Лоринг!

Я вытряхнул две таблетки и убрал трубочку на место. Затем налил в стакан воды из графина. Роджер сказал, что достаточно одной таблетки. Он принял ее, запил водой и снова лег, уставившись в потолок.

Прошло немного времени. Я сидел в кресле и смотрел на Роджера. Он был сонный. Потом он медленно проговорил:

— Мне кое-что пришло в голову. Сделайте одолжение, Марлоу! Я там написал безумную штуку, которую Эйлин не должна видеть. Она лежит под крышкой на пишущей машинке. Разорвите ее, пожалуйста!

— Хорошо. Больше вам ничего не пришло в голову?

— С Эйлин все в порядке? Действительно?

— Да, она просто устала. Успокойтесь, Эд. Перестаньте думать. Я не должен с вами разговаривать.

— Говорите «перестаньте думать», дружище? —Его голос стал немного сонный. Он словно говорил сам с собой. Перестаньте думать, перестаньте мечтать, любить и ненавидеть. Спокойной ночи, ваше превосходительство! Я все-таки приму еще таблетку.

Я дал ему таблетку и запить. Он снова улегся, но так, чтобы меня видеть.

— Послушайте, Марлоу, я там написал кое-что, и Эйлин не...

— Вы это уже говорили мне. Я все сделаю, когда вы заснете.

— Ах так. Большое спасибо. Как хорошо, что вы здесь! Очень хорошо!

Снова последовала длинная пауза. Веки его отяжелели.

— Вы кого-нибудь убили, Марлоу?.

— Да.

— Отвратительное чувство, да?

— Некоторые так не считают.

Он закрыл глаза, потом снова открыл, но взгляд у него был сонный.

— Как так?

Я не ответил. Веки его медленно опустились, как занавес в театре. Он начал храпеть. Я подождал немного, затем погасил свет и ушел.

 Глава 26

Остановившись перед дверью спальни Эйлин, я прислушался. Там была полная тишина, и я не стал стучать. Если бы она хотела узнать, как Роджер себя чувствует, то могла бы об этом спросить.

Я выключил везде свет и зашел в кабинет Роджера. Дверь была закрыта, но там горел свет —торшер и настольная лампа на столе с пишущей машинкой. Возле машинки была навалена в беспорядке груда желтой бумаги.

Я сел в кресло и стал разглядывать комнату, меня интересовало, обо что Роджер мог удариться головой. Я сел за письменный стол, слева от телефона. Если бы я упал, то мог бы удариться головой об угол стола. Я смочил носовой платок и потер угол стола. Никакой крови на нем не было.

Я встал и включил верхний свет. Осветился темный угол комнаты, и все стало ясно. На полу возле стены лежала металлическая коробка для бумаги, а вокруг была разбросана бумага. Там ей было не место, значит, Роджер упал, держа ее в руках. Я обследовал острые углы коробки и обнаружил кровь. Никакой тайны не оказалось. Роджер упал и ударился головой о коробку, а потом, наверно, разозлился и наподдал ее ногой в угол комнаты. Все очень просто.

Затем он, вероятно, еще выпил. Спиртное стояло на столике перед кушеткой. Одна бутылка была пуста, другая на три четверти полная, рядом стоял графин с. водой и серебряная чашка с растаявшим льдом. Там же стоял один бокал, довольно большой.

После того как Роджер еще выпил, он стал чувствовать себя лучше. Наверно, он заметил, что телефонная трубка не положена на аппарат, и забыл, что перед этим звонил мне. Он подошел и просто положил трубку на место. Телефон как-то привлекает к себе внимание. Оснащенный техникой человек нашей эпохи любит телефон, ненавидит его и боится. Но он обращается с ним бережно, даже в пьяном виде. Телефон — фетиш.

Любой нормальный человек взял бы трубку и для верности сказал бы «алло», прежде чем положить ее. Но пьяный и упавший не обязательно так поступит. Правда, это не имеет значения. Это могла сделать и его жена. Возможно, она услышала, как металлическая коробка ударилась о стену, и зашла в кабинет. Примерно в это время алкоголь ударил ему в голову, и он сумел выбраться из дома и дотащиться до того места, где я его нашел. Может быть, он решил встретить меня, вернее всего, он даже не знал кого. Возможно, даже милейшего доктора Веррингера.

С этого момента картина становилась не такой уж ясной. Можно было предположить, что Эйлин нашла Роджера и посмотрела, не сильно ли он пострадал. Ему не вредно было некоторое время полежать на земле в теплый летний вечер. Дотащить его домой Эйлин, конечно, не могла. Я сделал это, приложив все свои силы. Но никак нельзя было ожидать, что она будет стоять в дверях с сигаретой во рту, не зная, где он находится. В чем же дело? Я не знал, что она вытерпела от Роджера, насколько он был опасен в пьяном виде и насколько она боялась приближаться к нему в такое время. «Я столько пережила, не могу больше это вынести...— сказала она, когда я приехал,— Ищите его сами!» Затем она вошла в дом и потеряла сознание.

Там все же что-то было. Может быть, другая женщина? Тогда сразу же приходила на ум Линда Лоринг. Возможно, она. Доктор Лоринг был именно такого мнения и довольно ясно высказал это.

Раздумывая над этим, я снял крышку с пишущей машинки. Там лежало несколько листов желтой бумаги с напечатанным текстом, которые я должен был уничтожить, чтобы они не попали на глаза Эйлин. Я взял их и решил перед чтением пропустить бокальчик. Рядом с кабинетом была маленькая умывальная, там я вымыл высокий бокал, налил в него выпивку и сел на кушетку. То, что я прочел, было действительно диким бредом, 

 Глава 27

«До полнолуния осталось четыре дня, и на стене блик лунного света. Он смотрит на меня, как большой белый слепой глаз, стенной глаз. Дурацкая шутка! Глупая метафора. Писатель должен все как-то по-другому видеть. Моя головая пенится, как сливки, но она не такая вкусная. Опять метафора. Меня тошнит, когда я просто думаю об этом безумном балагане. Все равно меня вырвет. Не торопите меня! Дайте мне время! Червь в моем животе копошится, копошится, копошится.

В кровати мне лучше, но под кроватью сидит черный зверь. Этот черный зверь ворочается, поднимает шум и стучит снизу по кровати. Тогда я испускаю крик, который слышен только мне. Там нет того, чего я должен бояться, и я не боюсь, однако я должен лежать на кровати. Черный зверь снизу стучит в нее, и меня тошнит. Это мне гораздо противней всех других мерзких дел, какие я делал.

Я грязный, я небритый. Мои руки дрожат, я потею. Я сам чувствую, как плохо от меня пахнет. Рубашка под мышками мокрая, и на труди, и на спине. Рукава мокрые в локтях. Бокал на столе пустой. Теперь я должен наливать себе обеими руками. Может быть, я сумею сделать глоток из бутылки, чтобы придать себе сил.

Первые два-три дня это очень хорошо, но потом отвратно. Мучаешься, потом выпиваешь немного и некоторое время чувствуешь себя лучше, однако плата эта делается все выше. Наконец, наступает момент, когда остается одно плохое. Тогда звонишь Веррингеру. Но больше нет Веррингера, он уехал на Кубу или мертв. Королева его убила. Бедный старина Веррингер, какая участь, умереть с королевой в постели — с королевой! Давай, Роджер, вставай и уходи куда-нибудь. Куда-нибудь, где мы еще не были и откуда мы не вернемся, если побываем там.

Поднимись и выпей чего-нибудь! Все остальное уже поздно делать.

Ну вот, я налил. Держал обеими руками. Даже налил в бокал. Не пролил ни капли. Смогу ли я теперь удержать рвоту? Лучше добавить немного воды. Теперь осторожно поднять. Осторожно. Дружище, как я потею. Теперь вверх по лестнице. Может быть, выпить чистого на дорожку? Нет? Ну, как тебе угодно. Лучше захвачу его наверх. Если мне удастся поднять его наверх, я заслужу похвалу. Благодарность самому себе, Я очень люблю себя, и что самое приятное в этом — никаких соперников».


Дальше следовал пропуск, потом снова текст: «Быть наверху и спуститься. Наверху мне не нравится. Когда я стою, мое сердце трепыхается. Но я снова сажусь за пишущую машинку. Что за волшебство — это подсознание! Если бы оно работало равномерно, так, как мне нужно! Наверху тоже был лунный свет.

Она спит на боку и не издает никаких звуков. Колени согнуты. Слишком тихо, мне кажется. Во сне всегда издают какие-то звуки. Возможно, она не спит, а только старается заснуть. Если я подойду поближе, то узнаю. Наверно, придется нагнуться. Один глаз у нее открыт или нет? Увидела она меня или нет? Нет. Она села бы и сказала: „Тебе плохо, дорогой?" Да, мне плохо, дорогая, но не думай об этом, любимая, потому что плохо мне, а не тебе. Спи спокойно и крепко, и пусть никакая грязь не перейдет от меня к тебе, пусть не приблизится к тебе ничего грязного и злого.

Я добрался до нижнего этажа, добрался до кабинета и до кушетки. Теперь подожду, когда успокоится сердце. Бутылка стоит наготове. Одно можно сказать про порядки Эдов — бутылка всегда стоит наготове.