Входная дверь была темно — серая, а на ней металлические буквы, четкие и острые, словно новенький нож:?Организация Карне. Президент Джеральд К, Карне?. Ниже, буквами поменьше:?Вход?. Все это напоминало крупный трест.

Приемная была маленькая и уродливая, но уродство рассчитанное и дорогое. Мебель ярко — красная и темно — зеленая, стены тускло — зеленые, а картинки на них — в зеленых рамах на три тона темнее. Картинки изображали парней в красных фраках, верхом на здоровенных лошадях, которые так и рвались перемахнуть через высокие изгороди. Висели здесь и два зеркала без рам, окрашенные в очень нежный, но достаточно омерзительный розовый цвет.

Журналы на полированном столике были самые свежие, каждый номер в прозрачной пластиковой обложке. Декоратор, который обставлял эту комнату, цветобоязнью явно не страдал. Сам он, вероятно, носил алую рубашку, лиловые штаны, полосатые ботинки и пурпурные подштанники, на которых оранжевым были вышиты его инициалы.

Все это было только витриной. С клиентов агентства Карне брали минимум сотню per diem и обслуживали на дому. Ни в каких приемных они сроду не бывали. Карне был раньше полковником военной полиции — здоровенный цветущий малый, с характером жестким, как доска. Он как — то предлагал мне работу, но я ни разу не дошел до такого отчаяния, чтобы согласиться. На свете есть сто девяносто видов подлости, и Карне знал их все назубок.

Матовая стеклянная перегородка раздвинулась, выглянула секретарша. У нее была чугунная улыбка и глаза, которые способны пересчитать деньги у тебя в заднем кармане.

— Доброе утро. Что вам угодно?

— Я к Джорджу Питерсу. Меня зовут Марлоу. Она заглянула в зеленую кожаную книгу.

— Он вам назначил, м — р Марлоу? Не вижу вашей фамилии в списке на сегодня.

— Я по личному делу. Только что договорился с ним по телефону.

— Понятно. Как пишется ваша фамилия, м — р Марлоу? И, будьте добры, ваше имя.

Я сказал. Она записала на длинном узком бланке и пробила его на контрольных часах.

— К чему вся эта показуха? — осведомился я.

— Для нас нет мелочей, — холодно ответствовала она. — Полковник Карне говорит, что самый заурядный факт может вдруг оказаться очень важным.

— Или наоборот, — заметил я, но до нее не дошло. Покончив со своей бухгалтерией, она подняла глаза и объявила:

— Я доложу о вас м — ру Питерсу.

Я сказал, что счастлив. Через минуту в обшивке открылась дверь, и Питерс поманил меня внутрь. Коридор был серый, словно на линкоре, по обеим сторонам шли кабинетики, похожие на тюремные камеры. У него в кабинете был звуконепроницаемый потолок, серый стальной стол и два таких же стула, серый диктофон на серой подставке, телефон и чернильный прибор того же цвета. На стенах висели две фотографии в рамках — на одной Карне красовался в форме и в белой каске, на другой — в штатском, за письменным столом и с непроницаемым видом. В рамку был также вставлен небольшой лозунг, стальными буквами на сером фоне. Он гласил:

ОПЕРАТИВНИК КАРНЕ ОДЕВАЕТСЯ, РАЗГОВАРИВАЕТ И ВЕДЕТ СЕБЯ КАК ДЖЕНТЛЬМЕН ВСЕГДА И ВЕЗДЕ. ИСКЛЮЧЕНИЙ ИЗ ЭТОГО ПРАВИЛА НЕТ.

Двумя большими шагами Питерс пересек комнату и сдвинул в сторону одну из фотографий. За ней в серую стену был вставлен серый микрофон. Вытащив его, Питерс отсоединил провод и запихнул микрофон обратно. И опять прикрыл фотографией.

— Меня бы за ваш визит уже выперли с работы, — объявил он, — да наш сукин сын поехал по делам какого — то актеришки — забрали за вождение машины в пьяном виде… Все микрофоны подключены к его кабинету. Заведение прослушивается насквозь. Я тут было предложил ему установить за зеркалом в приемной инфракрасную кинокамеру. Не клюнул. Наверное, потому, что у кого — то уже такая есть.

Он уселся на жесткий серый стул. Я рассматривал его. Неуклюжий, длинноногий человек, с худым лицом и редеющими волосами. Кожа у него была усталая, дубленая — видно, много бывал на воздухе в любую погоду. Глаза сидели глубоко, расстояние от носа до рта почти такой же длины, как и сам нос. Когда он улыбался, вся нижняя часть лица утопала в двух глубоких складках, тянувшихся от ноздрей к уголкам губ.

— Как вы можете это терпеть? — осведомился я.

— Садитесь, старина. Дышите глубже, не повышайте голоса и не забывайте, что оперативник фирмы Карне по сравнению с дешевой ищейкой вроде вас — то же самое, что Тосканини по сравнению с обезьяной шарманщика. — Он ухмыльнулся и помолчал. — Терплю, потому, что мне плевать. Платят прилично. А если Карне начнет обращаться со мной как с заключенным той английской тюряги, где он был начальником во время войны, я тут же возьму расчет и смоюсь. Что у вас стряслось? Я слыхал, вас тут недавно потрепали.

— Я не жалуюсь. Хотел бы заглянуть в ваши досье на ребят, у которых окошечки с решетками. Знаю, что у вас такие есть. Мне Эдди Дауст рассказывал, когда ушел отсюда.

Он кивнул.

— У Эдди нервы оказались слабее, чем требуется для фирмы Карне. Досье, о котором вы говорите, совершенно секретные. Ни при каких обстоятельствах секретную информацию нельзя сообщать посторонним. Сейчас я их притащу.

Он вышел, а я стал смотреть на серую корзину для бумаг, серый линолеум и серые кожаные уголки пресс — папье. Питерс вернулся с серой картонной папкой. Положил ее на стол и раскрыл.

— Мать честная, почему у вас здесь все такое серое?

— Цвет нашего флага, старина. Дух организации. Но у меня есть кое — что и другого цвета.

Открыв ящик стола, он извлек оттуда сигару длиной дюймов в восемь.

— Подарок, — объявил он. — От пожилого английского джентльмена, который прожил сорок лет в Калифорнии и до сих пор вместо?телеграмма? говорит?каблограмма?. В трезвом виде это почтенный старец, не лишенный внешнего обаяния. И на том спасибо. У большинства населения, включая Карне, и внешнего — то ни капли. В Карне столько же обаяния, сколько в подштанниках сталевара.

В нетрезвом виде клиент имеет странную привычку выписывать чеки на банки, которые о нем слыхом не слыхали. Но всегда выворачивается и с моей любезной помощью ни разу не попал в каталажку. Выкурим на пару, как индейские вожди, замышляющие хорошую резню.

— Сигары не курю.

Питерс с грустью посмотрел на огромную сигару.

— Я, вообще, тоже, — сказал он. — Подумывал преподнести ее Карне, Но для одного человека она великовата, даже если этот один человек — Карне. — Он нахмурился. — Замечаете? Слишком много я говорю про Карне. Нервишки, наверно. — Он бросил сигару обратно в ящик и взглянул на открытую папку. — Так что нам требуется?

— Я разыскиваю зажиточного алкоголика, который привык к комфорту и может себе его позволить. До подделки чеков он пока не дошел, насколько я знаю. Довольно агрессивен, жена о нем беспокоится. Она думает, что он укрылся в подпольном лечебном заведении, но не знает где. Единственное, что у нас есть, — инициал некоего доктора В. Клиент пропал три дня назад.

Питерс задумался.

— Это не так уж давно, — сказал он. — Чего тут волноваться?

— Если я его найду, мне заплатят. Он покачал головой.

— Не совсем понял, но будь по — вашему. Сейчас посмотрим. — Он начал листать папку. — Не так — то это просто, — заметил он. — Эти люди на месте не сидят. Всего по одной букве найти… — Он вытащил из папки листок, через несколько страниц другой, а за ним и третий. — У нас здесь таких трое,? объявил он. — Д — р Эймос Варли, остеопат. Большое заведение в Альтандене.

Выезжает или раньше выезжал на ночные вызовы за пятьдесят долларов. Две профессиональные медсестры. Года два назад имел неприятности в калифорнийском бюро по наркотикам, они проверяли его рецептурную книгу.

Информация довольно устаревшая.

Я записал фамилию и альтанденский адрес.

— Затем имеется д — р Лестер Вуканич. Ухо, горло, нос, на Голливудском бульваре, в здании Стоквелл — Билдинг. Тут дело ясное. Принимает, в основном, у себя, специализируется вроде бы по хроническому гаймориту. Обычная история. Вы приходите с жалобой на головную боль, — пожалуйста, он промоет вам лобные пазухи. Сперва, конечно, надо обезболить новокаином. Но если вы ему понравились, то вместо новокаина… Усекли?

— Конечно. — Я записал и этого.

— Прекрасно, — продолжал Питерс и стал читать дальше. — Разумеется, у него главная проблема — снабжение. Поэтому наш доктор Вуканич любит ловить рыбку в море, возле Энсенады, куда и летает на собственном самолете.

— Странно, что он еще не засыпался, если сам доставляет наркотики,? заметил я.

Питерс, поразмыслив, покачал головой.

— Ничего странного. Если жадность не погубит, он может держаться вечно.

По — настоящему ему опасен только недовольный клиент — прошу прощения, пациент, — но он, конечно, знает, как с ними управляться. Пятнадцать лет сидит все в том же кабинете.

— Где, черт побери, вы все это узнаете? — осведомился я.

— Мы — организация, дитя мое. Не то что вы — одинокий волк. Кое — что выбалтывают сами клиенты. Кое — что приносит агентура. Карне денег не жалеет.

Умеет втереться в доверие к кому угодно.

— Представляю, как ему понравилась бы наша беседа.

— Да пошел он… Последний номер нашей программы — человек по фамилии Верингер. Оперативник, который составлял на него досье, давно уволился.

Однажды на ранчо Верингера в Ущелье Сепульведа умерла некая поэтесса, видимо, покончила с собой. У него там что — то вроде колонии для писателей и прочих, кто желает жить в уединении и в особой атмосфере. Цены умеренные. На вид все благопристойно. Называет себя доктором, но не практикует. Может, на самом деле он доктор философии. Не знаю, почему он сюда попал. Разве что из — за этого самоубийства. — Он проглядел газетную вырезку, наклеенную на белый листок. — Да, она перебрала морфия. Но не говорится, что Верингер был в курсе.