— Что за радость увидеть хоть раз за день живое лицо, — сказал судебный медик доктор Праути, — даже несмотря на то, что у вас необычайно тоскливое настроение. Здесь меня окружают одни трупы. Как дела, Эллери? Что я могу для тебя сделать?

Судебный эксперт Праути принадлежал к поколению инспектора Квина и так же, как инспектор, являл собой ходячий музей ископаемого юмора.

— Да, ты прав. Твой диагноз подтвердился. Можешь ли ты мне что-нибудь сказать о том, в котором часу наступила смерть Импортуны?

Эллери старался не смотреть на медика, который жевал сэндвич с арахисовым маслом и тунцом, не гнушаясь соседства трупов. Эллери из этого заключил, что Сэм Праути предпочитает брать с собой обед на работу.

— В котором часу был убит Импортуна?

Доктор поднял на него глаза, не переставая жевать.

— Уж больно давно это было.

— Я знаю, что от удара наручные часы Импортуны остановились в девять часов девять минут. Я только хотел узнать, действительно ли это время совпадает с результатами вскрытия.

— Да ты знаешь, сколько вскрытий я сделал с тех пор?

— Ах, не рассказывай! Я же знаю. Ты же можешь в деталях вспомнить любое вскрытие, которое произвел хоть двадцать лет назад.

— Результаты я изложил в своем заключении, Эллери. Ты что, не читал его?

— Я его не видел. А может, ты просто не хочешь отвечать?

— Время на часах было самое идиотское. По нашему мнению, Импортуна был убит около полуночи — и даже чуть позже. Почти на три часа позже, чем показывали часы.

В глубине глаз Эллери затеплились слабые проблески интереса к жизни.

— Уж не хочешь ли ты этим сказать, что его наручные часы специально были установлены на девять часов девять минут, чтобы ввести нас в заблуждение относительно времени смерти?

— Специально или неспециально, меня не касается. Это не входит в мою компетенцию. Во всяком случае, я всю жизнь не могу понять, что это я предоставляю свою служебную информацию, как какое-то чертово справочное бюро, случайным штатским. Хочешь сэндвич? Старуха опять сэкономила на масле и на тунце.

— Я лучше умру с голоду, чем лишу тебя последнего куска. Могу ли я из сказанного тобой сделать вывод, что ты при вскрытии не нашел ничего, что противоречило бы первоначальному мнению, будто ударов было девять.

— Я же сказал, девять, значит и было девять.

— Прекрасно. Спасибо, доктор. Я покидаю тебя, оставляя наслаждаться в покое поеданием трупа тунца.

Эллери обернулся.

— И еще одно. Я буду прав, если предположу, что удар, разбивший часы Импортуны, был одним из этих девяти? Ударили по голове, но фигура соскользнула и пробила часы на запястье? Он, наверное, инстинктивно поднял руку, чтобы закрыть голову.

— Разве я говорил что-то подобное? — осведомился доктор Праути, слизывая убегающее арахисовое масло. — Тот удар по запястью, который разбил часы, был отдельным. Ни на часах, ни на запястье нет ни крови, ни мозга. Я полагаю, что удар по часам был нанесен даже другим оружием.

— Об этом написано в заключении, доктор?

— Конечно, нет. Я патологоанатом, а не сыщик. В моем заключении написано, что на часах и на запястье нет ни крови, ни волос с головы, ни мозга. Это чисто медицинское наблюдение. А все остальное уже ваша работа.

— Я с ума сойду, — пробормотал Эллери и хлопнул себя по лбу. — Почему я не настоял, чтобы мне дали прочитать твое заключение?

Он едва не бежал, оставляя врача с хрустом доедать труп яблока.

Вирджиния Уайт-Импортуна приняла Эллери в своих личных покоях. Его поразило то, что комната была обставлена, как и сотни тысяч американских квартир, в раннем колониальном стиле. Он скорее ожидал увидеть обстановку в роскошном стиле Людовика-Короля-солнца или старинном венецианском стиле.

В том, что сначала показалось ему хорошими репродукциями с известных картин, он скоро узнал оригиналы в безупречном состоянии. В комнате стоял инкрустированный шкаф семнадцатого века. Эллери готов был поклясться, что он похищен из Музея Метрополитен. Еще тут были солидного возраста стулья, которые выглядели так, будто на них когда-то сидел сам губернатор Братфорт. Вся обстановка в комнате молодой вдовы состояла из антиквариата необычайной ценности.

— Я вижу, вы удивлены моими антикварными вещами, мистер Квин, — сказала Вирджиния.

— Удивлен — не то слово, миссис Импортуна. Я потрясен до глубины души. Я полагаю, ваш муж был очень щедрым по отношению к вам.

— О да, — поспешила ответить Вирджиния.

Не чересчур ли поспешила? Эллери обратил внимание на то, как она сразу же сменила тему, будто не хотела больше говорить о Нино.

— Выражаю вам свое сожаление — вам потребовалось столько усилий, чтобы проникнуть ко мне, мистер Квин. Порой мне кажется, что я принцесса в темнице, которую охраняет свирепый дракон. Сейчас я владею бог знает сколькими домами по всему миру, причем большинство из них я никогда не видела, а сама не могу и носа высунуть на улицу из этого дома. Я уже начинаю тихо ненавидеть 99 Ист. Как долго еще это будет продолжаться?

— Думаю, пока дело не будет раскрыто, — ответил Эллери. — Простите, что занимаю ваше время…

— Бога ради. Времени у меня сейчас более чем достаточно. — Вирджиния вздохнула и поглядела на свои руки, лежащие на коленях. — Хотя адвокаты приносят мне сейчас тысячи бумаг на подпись, дел у меня не так уж много. Такое удовольствие — поговорить с кем-нибудь кроме полицейских.

— Вынужден вас разочаровать, как это ни прискорбно, — улыбаясь заметил Эллери.

Почему она так нервничает? Ей пора бы уже привыкнуть к таким беседам.

— Хотя я и не служу в полиции, миссис Импортуна, мне хотелось бы задать несколько вопросов из тех, которые обычно задают полицейские.

— О!..

Ее удивленный и огорченный тон показался Эллери наигранным. Она должна бы догадываться, что он добрался до нее с таким трудом вовсе не ради разговоров об антиквариате.

— Вас это огорчает?

Она пожала плечами.

— Мне следовало бы уже привыкнуть, но я что-то не могу. Разумеется, огорчает, мистер Квин. И даже сильно. Но ведь мне это все равно не поможет, не правда ли?

Это был хитрый ход с ее стороны. Эллери почувствовал выброс адреналина, подумав о перспективе потягаться с ней умом.

— Раз уж мы так откровенны друг с другом, миссис Импортуна, скажу, что не поможет. Разумеется, вы вправе отказаться отвечать на мои вопросы, но в таком случае я не смогу понять — почему вы так поступили бы. Мне пришлось бы допустить, что вам есть что скрывать.

— И о чем же вы хотели бы узнать? — резко спросила она.

— Та чугунная фигурка, которой воспользовался убийца, обычно стояла в спальне мистера Импортуны?

— Она никогда не стояла в его спальне. Он ее терпеть не мог.

— Вот как? И где же она стояла в таком случае?

— В гостиной.

— Этого я не понимаю, миссис Импортуна. То, что вы говорите, может оказаться важной новостью. Я прочел все протоколы ваших допросов и что-то не припомню, чтобы вы уже говорили об этом факте. Почему?

— Потому что никто до сих пор не спросил меня об этом.

Голубые глаза ее теперь засверкали, как море под солнцем. На щеках выступил румянец, и она стала похожа на детскую куклу.

— Я предполагаю, что… Впрочем, ладно, будем считать, что я просто не подумала об этом, и все.

— И очень жаль. Вы же видите, куда это нас завело, миссис Импортуна. Кто бы ни был убийцей, ему пришлось сделать довольно большой крюк, чтобы на пути в спальню вашего мужа выбрать орудие убийства. С собой он явно ничего не приносил. Или принес, но специально выбрал чугунную фигурку из гостиной. Естественно напрашивается интересный вопрос: почему именно эту фигурку? Я видел дюжину предметов в гостиной — не говоря уже о спальне мистера Импортуны, — которые точно так же могли послужить орудием убийства, если не лучше. Если не ошибаюсь, вовсе не обязательно было идти через гостиную, чтобы попасть в спальню вашего мужа. Значит, убийца специально сделал крюк, чтобы взять эту фигурку. Почему? Что в ней такого особенного?

— Откуда мне знать?

— У вас нет никаких предположений на этот счет, миссис Импортуна?

— Нет.

— А вот что касается формы этой фигурки… вам в ней ничто не показалось примечательным? Она вам что-нибудь напоминает?

Она покачала головой.

— Ну ничего, ничего, пустяки, — сказал Эллери и улыбнулся. — Расскажите мне о ней, миссис Импортуна. Вы говорите, что она не стояла в спальне мистера Импортуны, потому что он ее терпеть не мог?

— Нет. Этого я не утверждала. Я просто констатировала два совершенно разных факта. Во-первых, что она не стояла в спальне мужа, а во-вторых, что он ее терпеть не мог. Оба эти мои утверждения не соединяются словами «потому что».

— О, понимаю. Откуда она взялась?

— Это подарок.

— Мистеру Импортуне?

— Нет.

— Вам?

— Да.

— И обычно она стояла в гостиной, вы сказали?

— Да. На полочке из слоновой кости.

— Можно поинтересоваться, по какому случаю ее подарили вам? И кто?

— Два года назад мне подарили ее ко дню рождения. Что же касается человека, который ее подарил, я не вижу никакой связи между ним и убийством.

— Я по опыту знаю, — сказал Эллери непринужденно, — что никогда нельзя быть уверенным наперед, что имеет отношение к делу, а что нет. Но я вижу, что вы не хотите отвечать, миссис Импортуна, и это разжигает мое любопытство. Даже если вы не скажете мне, кто подарил вам эту фигурку, я смогу это узнать, уверяю вас. Я намерен именно так и поступить.

— Хорошо, я отвечу. Это Питер Эннис.

Сказано это было совершенно безразличным тоном, как будто Эллери не пришлось буквально выжимать из нее ответ.