Уголки милых губ Изабеллы неудержимо поползли вверх. Последний глупейший вопрос Гардимана раскрыл ей глаза на истинное положение дел. Однако же не следовало забывать, что в руках этого странноватого господина находится жизнь Тобби. Кроме того, не всякий день девушкам приходится очаровывать знаменитостей, тем более таких безукоризненно одетых красавцев. И Изабелла рискнула потратить еще минутку-другую на воспоминания о своем любимце.

— Должна признать, сэр, — снова заговорила она, — он иногда проявляет неблагодарность даже по отношению к тем, кто хочет ему помочь. Частенько заблудится на улице, сядет на тротуар и воет, пока не соберет вокруг себя толпу сочувствующих. Но как только кто-то пытается прочитать на ошейнике его кличку и адрес — тут же тяпнет доброхота за руку. Обычно его разыскивает и приводит кто-нибудь из слуг, а уж на пороге дома Тобби изворачивается и кусает слугу. По-моему, он попросту так развлекается. А как он восседает за столом в ожидании следующего блюда — это надо видеть! Опирается о край стола всеми четырьмя лапами, словно намерен держать речь на званом обеде… Ах, Боже мой! — чуть не плача, спохватилась Изабелла. — Как я могу говорить о нем в таком тоне, когда малыш так тяжко болен! Одни уверяют, что это бронхит, другие — что печень. Вчера я выводила его через парадное подышать, так он вышел и застыл на мостовой, как столбняк на него нашел. Впервые в жизни никого из прохожих даже не попытался укусить. Да что там, он ни одного фонарного столба не обнюхал!..

Едва Изабелла успела упомянуть, сие прискорбное обстоятельство, как голос ее милости, на этот раз явственно донесшийся из внутренних покоев, прервал ее воспоминания.

— Изабелла! — кричала леди Лидьяр. — Изабелла! Да где же ты?

Подбежав к двери, Изабелла проворно отворила ее перед гостем.

— Пожалуйте, сэр!

— А вы? — спросил Гардиман.

— Я сейчас приду, сэр. Выполню только одно поручение ее милости.

Она все еще придерживала дверь, умоляюще глядя то на гостя, то во внутренний коридорчик.

— Ох, и попадет мне от миледи, если вы сейчас не зайдете! — наконец сказала она.

После таких слов Гардиману ничего не оставалось, как безотлагательно проследовать в будуар.

Затворив дверь. Изабелла немного постояла на месте, чтобы прийти в себя.

Девушка уже прекрасно поняла, какие чувства она пробудила в госте. Не станем отрицать: восхищение столь важной особы очень льстило ее самолюбию. К тому же Гардиман был высок, хорош собой, и у него были такие большие, ясные глаза… Стоя теперь у двери с опущенной головой, горящими щеками и загадочной улыбкой на устах, она, казалось, похорошела еще пуще прежнего. Лишь когда часы на камине пробили половину, Изабелла наконец очнулась и, взглянув мимоходом в зеркало, направилась к рабочему столу леди Лидьяр.

Мистер Моуди, покорно выполнявший роль банщика при Тобби, все же не забывал и об интересах хозяйки. Он напомнил ее милости, что письмо с ценным вложением осталось незапечатанным. Леди Лидьяр, которая ни о чем, кроме своей собаки, не могла думать, пробормотала:

— Пусть Изабелла сходит, ей все равно нечего делать. Пригласи сюда мистера Гардимана, — продолжала она, обернувшись к Изабелле, — потом возьми на моем столе письмо и запечатай его.

— Когда все сделаете, положите письмо обратно на стол, — добавил педантичный Моуди. — Я сам им займусь, как только ее милость меня отпустит.

Вот какое поручение задержало Изабеллу в гостиной. Она зажгла свечу, растопила сургуч, закрыла конверт и приложила печать, даже не полюбопытствовав взглянуть на адрес. Все мысли ее занимал мистер Гардиман. Оставив запечатанное письмо на столе, она вернулась к камину и принялась внимательно изучать собственное отражение в зеркале. Время шло, а Изабелла предавалась созерцанию своего прелестного личика. «Он, должно быть, видел столько красавиц, — размышляла она, то упиваясь победой, то вновь умаляясь до ощущения своей полной ничтожности. — Что ж он все-таки во мне нашел?»

Часы пробили четыре. Почти в тот же миг дверь будуара отворилась и вышел Роберт Моуди, избавленный наконец-то от обязанностей собачьего лекаря.

Глава 5

— Ну, что? — нетерпеливо спросила Изабелла. — Что сказал мистер Гардиман? Вылечит он Тобби?

Моуди сумрачно, исподлобья взглянул на девушку.

— Мистер Гардиман, по-видимому, понимает животных, — отвечал он несколько натянуто. — Он приподнял ему одно веко, заглянул в глаз и сказал, что ванна не нужна.

— Ну же, — торопила Изабелла, — продолжайте! Ванна не нужна, а что нужно — он сказал? Или сделал что-нибудь?

— Он вынул из кармана нож с острым лезвием.

Слабо вскрикнув, Изабелла в отчаянии заломила руки.

— Ах, мистер Моуди! Неужели он его зарезал?

— Зарезал? — повторил Моуди, негодуя при мысли о том, с какой любовью она относится к собаке и с каким безразличием к человеку в лице его самого. — Как же, зарезал! Он пустил этому сукину сыну кровь…

— Сукину сыну?! — вспыхнув, переспросила Изабелла. — Это гадкое прозвище, мистер Моуди, подойдет скорее некоторым людям! Если вам не угодно звать Тобби по имени, тогда извольте в моем присутствии называть его хотя бы… собакой.

— Прекрасно! — с издевкой произнес Моуди. — Мистер Гардиман пустил этой собаке кровь, чем немедленно привел ее в чувство. И мне поручено вам сообщить… — Он умолк, словно то, что он сейчас скажет, ему в высшей степени неприятно.

— Так что вы должны сообщить?

— Меня просили передать, что мистер Гардиман желает дать вам наставления по дальнейшему уходу за больным.

Изабелла устремилась получать свои наставления, однако у самой двери Моуди преградил ей путь.

— Очень уж вы торопитесь побеседовать с мистером Гардиманом, — заметил он.

Изабелла удивленно вскинула на него глаза:

— Как? Вы же сами только что сказали, что он меня ждет — хочет объяснить, как выхаживать Тобби!

— Ничего, подождет, — угрюмо возразил Моуди. — Когда я выходил, он был очень занят: распевал вам дифирамбы перед ее милостью.

При этих словах бледное лицо дворецкого еще больше побледнело. С появлением в доме Изабеллы время его, как и обещали прорицательницы из людской, пришло. Наконец-то непроницаемый Роберт почувствовал зов пола, наконец-то познал муки любви — непрошеной, несчастливой и безнадежной любви к женщине, которой он в отцы годится. Не раз уже он откровенно говорил Изабелле о своих чувствах. Но ревность, до сих пор незаметно тлевшая на дне его души, вспыхнула с такой силой впервые. Женщина, хоть сколько-нибудь знающая мужчин, по одному его виду, даже не слушая, тотчас догадалась бы, что отвечать тут следует как можно осторожнее. Однако юной и легкомысленной Изабелле недосуг было взвешивать свои слова.

— Стало быть, мистер Гардиман хорошо обо мне отзывался? — весело рассмеявшись, отвечала она. — Вот и славно! Очень даже любезно с его стороны. Надеюсь, вы не ревнуете, мистер Моуди?

Моуди же, в его теперешнем состоянии, был совершенно неспособен делать скидку на молодость, беспечность, в конце концов, просто хорошее настроение собеседницы.

— Мне ненавистны ваши воздыхатели, кто бы они ни были! — пылко воскликнул он.

Изабелла с непритворным изумлением взглянула на своего странного поклонника. То ли дело мистер Гардиман — тот во всем обращался с ней, как с настоящей леди.

— Какой вы чудной! — сказала она. — Шуток не понимаете. Я же совсем не хотела вас обидеть.

— Обидеть вы не хотели, о нет! Вы нарочно хотели меня помучить!

Румянец на щеках Изабеллы сделался ярче. Вся ее веселость разом пропала, взгляд посерьезнел.

— Не люблю, когда мне бросают обвинения, которых я не заслужила, — сказала она. — Я ухожу. Будьте любезны меня пропустить.

Наговорив лишнего, Моуди совершил уже одну оплошность. Теперь он желал лишь примирения — но и тут оплошал. Видя, что девушка и впрямь собирается уходить, он грубо схватил ее за руку.

— Опять вы убегаете от меня! — сказал он. — Неужели я вам так противен, Изабелла?

— Я запрещаю вам называть меня Изабеллой! — вырываясь, сердито отвечала она. — Пустите меня! Мне больно.

С горестным вздохом Моуди отпустил ее руку.

— И как с вами говорить — не знаю, — просто сказал он. — Сжальтесь надо мной.

Будь у дворецкого хоть мало-мальский опыт в общении с юными, как Изабелла, дамами, он ни за что не стал бы так прямодушно и в такой неподходящий момент взывать к ее состраданию.

— Сжалиться? — презрительно переспросила она. — И это все, о чем вы можете попросить после того, как чуть не вывихнули мне руку? Да вы просто медведь!

— Зачем же все время насмехаться надо мной? — вскричал он. — Вы ведь знаете, что я люблю вас всей душой! Сколько раз я просил вас быть моей женой — вы только смеялись. По-вашему, это все шуточки? Господи, чем я заслужил такую пытку? Нет, это невыносимо! Я сойду с ума!..

Глядя в пол, Изабелла носком изящной туфельки обводила узоры на ковре. То же самое он мог бы повторить хоть на древнееврейском наречии — и с таким же успехом: из сказанного она поняла бы ровно столько же. Сильные чувства, коих она сама явилась невольной причиной, лишь пугали и озадачили ее.

— Боже мой, — вздохнула она, — неужели трудно поговорить о чем-нибудь другом? Почему нельзя просто быть друзьями? Простите, что я об этом говорю, — кокетливо улыбнувшись, продолжала она, — но ведь по годам вы вполне могли бы быть мне отцом.

Голова Моуди поникла.

— Это так, — глухо проговорил он. — Но мне есть что сказать в свое оправдание. Мужчины моих лет становятся обычно хорошими мужьями. Я посвятил бы свою жизнь тому, чтобы сделать вас счастливой, с гордостью выполнял бы каждое ваше желание. Не попрекайте меня годами: в молодости я не предавался распутству, и теперь вы найдете во мне больше нерастраченной нежности, чем в любом юноше. Подумайте: может быть, сердце, так безгранично преданное вам, заслуживает не одного только презрения? Я прожил жалкую, одинокую жизнь; но вы, Изабелла, как легко вы могли бы наполнить ее радостью! Милая моя, со всеми вы любезны и добры. Зачем же вы так жестоки ко мне?