Агата Кристи - День поминовения

– Если окажется, что моя дочь – убийца, я, по-твоему, должен воспользоваться служебным положением, чтобы спасти ее от наказания?

– Именно так, – подтвердила леди Киддерминстер.

– Дорогая Вики! Ты чего-то не понимаешь. Так не поступают. Это же нарушение кодекса чести!

– Чепуха! – отрезала леди Киддерминстер.

Они посмотрели друг на друга – их разделяла такая пропасть, что видеть точку зрения друг друга они были просто не в силах. Так могли смотреть друг на друга Агамемнон и Клитемнестра, когда речь шла о судьбе их дочери Ифигении[8].

– Пусть из правительства надавят на полицию, чтобы расследование закрыли и приняли версию самоубийства. Такое делается, не притворяйся.

– Делается, когда речь идет о публичной политике – в интересах государства. Но здесь дело сугубо личное. Сильно сомневаюсь, что я смогу такое провернуть.

– Сможешь, если проявишь решимость.

Лорд Киддерминстер вспыхнул – было видно, что он рассержен.

– Этого не будет! Злоупотреблять служебным положением не собираюсь!

– А если Сандру арестуют и отдадут под суд, ты ведь наймешь лучшего адвоката и сделаешь все для ее освобождения – не важно, виновна она или нет?

– Разумеется. Но это совсем другое дело. Вы, женщины, не понимаете простых вещей.

Леди Киддерминстер молчала, вспышка мужа не повлияла на нее ни в малейшей степени. К Сандре она была привязана меньше, чем к другим детям, но в эту минуту она была матерью и только матерью, готовой защитить свою кровиночку любыми средствами, пусть и бесчестными. Она будет биться за Сандру не на жизнь, а на смерть.

– В любом случае, – подытожил лорд Киддерминстер, – чтобы обвинить Сандру, нужны убедительные улики. Лично я отказываюсь верить, что моя дочь – убийца. И я удивлен, Вики, что ты хотя бы на минуту считаешь такое возможным.

Его жена ничего не сказала, и лорд Киддерминстер вышел из комнаты с тяжелым сердцем. Вики – ведь она прожила рядом с ним столько лет! И вдруг выясняется, что он и понятия не имеет, сколь темны течения в глубинах ее души…

Когда Рейс вошел, Рут Лессинг разбирала бумаги на большом столе. Черный пиджак, черная юбка, белая блузка, действия размеренные и неторопливые. Под глазами черные круги, рот сведен в печальную тонкую линию, но горе свое, если это было горе, она держала в руках, как и прочие свои чувства.

Рейс объяснил, зачем пришел, и она с готовностью откликнулась:

– Хорошо, что вы пришли. Конечно, я знаю, кто вы. Господин Бартон ждал вчера, что вы появитесь, верно? Помню, он об этом говорил.

– Он говорил об этом до вечеринки?

Рут задумалась.

– Нет. Когда все рассаживались за столом. Помню, я даже немного удивилась. – Она умолкла, чуть вспыхнула. – Не тому, конечно, что он пригласил вас. Я знаю – вы старый друг. Он ждал вас на вечеринке и год назад. Меня удивило другое: если должны прийти вы, странно, что господин Бартон не пригласил еще одну даму, для равного количества… Хотя, конечно, если вы должны были появиться позже или не появиться вовсе… – она не закончила фразу. – Что за глупости я говорю. Зачем теперь вспоминать об этих мелочах, какое они имеют значение? Что-то я с утра совсем отупела.

– Но на работу вы пришли, как обычно?

– Конечно, – она удивилась, даже поразилась. – Работа есть работа. Нужно все привести в порядок, обо всем договориться.

– Джордж всегда говорил мне, что полностью полагается на вас, – мягко сообщил Рейс.

Она отвернулась. Едва заметно сглотнула, моргнула глазами. Она хорошо держалась, и это отсутствие эмоций почти убедило его в ее полной невиновности. Почти, но не совсем. Ему доводилось встречать женщин, которые были прекрасными актрисами, чьи покрасневшие веки и черные круги под глазами объяснялись отнюдь не естественными причинами, а искусной игрой.

Не стоит торопиться с выводами, сказал он себе, но в хладнокровии ей не откажешь.

Рут повернулась спиной к столу и спокойно ответила на его последний вопрос:

– Я работала у него много лет, в апреле было бы восемь; конечно, я привыкла к нему, и мне кажется, что он… мне доверял.

– Не сомневаюсь. – Он добавил: – Сейчас время обеда. Может быть, перекусим в каком-нибудь тихом месте? Я бы о многом хотел с вами поговорить.

– Спасибо. С большим удовольствием.

Рейс повел ее в небольшой известный ему ресторан, где столы стояли на удалении друг от друга и можно было спокойно беседовать. Он сделал заказ и, когда официант ушел, посмотрел на спутницу. Гладко зачесанные темные волосы, тонкая линия рта, твердый подбородок – ее вполне можно признать симпатичной.

Пока не принесли еду, они говорили на отвлеченные темы, по его инициативе, и мисс Лессинг проявила себя девушкой умной и здравомыслящей.

Наконец, после паузы, она спросила:

– Вы ведь хотите поговорить о вчерашнем вечере? Пожалуйста, я готова. Все это так невероятно, что мне хочется выговориться. Не случись это на моих глазах, я бы ни за что в это не поверила.

– Вы уже говорили со старшим инспектором Кемпом?

– Да, вчера вечером. С виду человек умный и опытный. – Она помолчала. – Неужели это было убийство, полковник Рейс?

– Это вам сказал Кемп?

– Напрямую нет, но по его вопросам было ясно, что у него на уме.

– Насчет того, было это убийство или самоубийство, у вас может быть свое мнение, мисс Лессинг, как и у всех остальных. Вы хорошо знали Бартона, видимо, провели в его обществе почти весь вчерашний день. Как он держался? Как обычно? Или был обеспокоен, расстроен, возбужден?

Она заколебалась.

– Трудно сказать. Пожалуй, он был и расстроен, и обеспокоен – но на то была причина.

Она рассказала о новых обстоятельствах в связи с Виктором Дрейком, кратко описала карьеру этого молодого человека.

– Хм-м, – произнес Рейс. – Без черной овцы не обходится. И что же, Бартон был из-за него расстроен?

– Трудно объяснить, – медленно произнесла Рут. – Я ведь очень хорошо знала господина Бартона. Эта история всегда его раздражала и тревожила, а тут госпожа Дрейк, как обычно, подлила масла в огонь – и он хотел быстро этот вопрос решить. Но у меня сложилось впечатление…

– Какое, мисс Лессинг? Уверен, ваши впечатления будут точными.

– Мне показалось, он был раздражен как-то иначе, не как обычно, если так можно выразиться. Потому что к этой истории так или иначе приходилось возвращаться. В прошлом году Виктор Дрейк приезжал сюда, у него были неприятности, пришлось посадить его на корабль и отправить в Южную Америку, а в июне он снова прислал телеграмму с просьбой о деньгах. Так что реакция господина Бартона на эти вещи мне была известна. И в этот раз мне показалось: раздражен он был главным образом тем, что телеграмма прибыла в неподходящее время – когда он был занят подготовкой вечеринки. Она настолько его захватила, что все другие проблемы вызывали у него недовольство.

– А эта вечеринка, мисс Лессинг, не казалась вам странной?

– Казалась. Она занимала все его мысли. Он ждал ее и был возбужден, как ребенок.

– Вам не приходило в голову, что у этой вечеринки есть некий второй план?

– В смысле, что она точно повторяла вечеринку годичной давности, когда госпожа Бартон ушла из жизни?

– Да.

– Откровенно говоря, сама эта идея мне казалась бредовой.

– И Джордж вам ничего не объяснил, как-то с вами не поделился?

Она покачала головой.

– Скажите, мисс Лессинг, а вы когда-нибудь сомневались в том, что госпожа Бартон совершила самоубийство?

На лице ее отразилось удивление.

– Нет.

– Джордж Бартон не говорил вам, что его жену убили и он в этом убежден?

Рут уставилась на него.

– Джордж был в этом убежден?

– Вижу, для вас это новость. Да, мисс Лессинг, Джордж получил анонимные письма, в которых утверждалось: его жена не покончила с собой, она была убита.

– Вот почему он так странно вел себя все лето! Я не могла понять, что с ним происходит.

– Об анонимных письмах вы ничего не слышали?

– Нет. Их было много?

– Мне он показал два.

– А я об этом ничего не знала!

В ее голосе прозвучала горькая обида. Полковник минуту смотрел на нее, потом спросил:

– Ну, что скажете, мисс Лессинг? Как считаете: мог Джордж совершить самоубийство?

Она покачала головой:

– Нет, не мог.

– Но вы же сказали, что он был возбужден, расстроен?

– Да, но это длилось достаточно долго. Теперь ясно, почему. Понятно и почему он был так взволнован из-за вечеринки. Видимо, вбил себе в голову, что, если повторить условия того вечера, он получит какие-то дополнительные сведения – бедняга Джордж, из-за всего этого он был в полном смятении.

– А что скажете о Розмари Бартон, мисс Лессинг? Все еще считаете, что ее смерть была самоубийством?

Она нахмурилась.

– Никак иначе я эту смерть не воспринимала. Мне казалось, что это естественно.

– Депрессия после гриппа?

– Не только. Ведь она была несчастлива. Это было видно.

– И можно было догадаться о причине?

– Ну… да. Я по крайней мере это видела. Конечно, я могу ошибаться. Но у таких, как госпожа Бартон, все наружу – они и не думают скрывать свои чувства. К счастью, господин Бартон ничего не знал… Да, она была очень несчастлива. И я знаю, что кроме гриппа у нее в тот вечер сильно болела голова.