Таким образом, благодаря шелковым парусам, которыми дед снабдил мой кораблик, он не лег на бок, когда меня уволили из клиники Св. Натаниэля, как случилось бы с большинством молодых людей в таком положении; у меня было время и возможность осмотреться не торопясь, что мне очень нравилось. Конечно, при желании я мог бы побороться с Себастьяном, причем до победного конца: он не имел права уволить меня — этот вопрос решался попечительским советом клиники. Но я бороться не желал. Во-первых, несмотря на разоблачение человеческой низости Себастьяна, я все еще уважал его как великого ученого; а во-вторых (что всегда намного важнее), хотел отыскать Хильду и последовать за ней.

Правда, Хильда в своем загадочном письме умоляла меня не искать ее; но вы, наверно, согласитесь, что это единственная просьба, которую не исполнит мужчина, когда речь идет о любимой девушке. Как я мог держаться вдалеке от нее? Пусть Хильда не хочет общаться со мной, я хотел общаться с Хильдой; и, будучи мужчиной, твердо решил найти ее.

По зрелом размышлении я вынужден был признать, что шансы преуспеть в этом предприятии у меня крайне шаткие. Девушка скрылась с моего горизонта, растворилась в пространстве. Один-единственный намек на разгадку заключался в том факте, что письмо было отправлено из Бейзингстока. Этим и определялась задача. Дано: конверт со штемпелем города Бейзингстока. Найти: в каком уголке Европы, Азии, Африки или Америки можно обнаружить ту, которая этот конверт надписала. Передо мною открылось широкое поле для предположений.

Когда я взялся за решение этой многосложной головоломки, прежде всего подумалось: «Нужно спросить у Хильды». Я уже привык в трудную минуту отдавать свои сомнения и догадки на рассмотрение ее острому уму; ее интуиция почти всегда приводила к верному решению. Но теперь Хильды радом не было, и мне предстояло искать саму Хильду вслепую в бесконечных лабиринтах мира. В этом деле ожидать помощи от Хильды не приходилось.

Итак, я закурил трубку, что очень способствует размышлению, уселся у камина, уложив ноги на решетку, и сказал себе:

«Давайте подумаем, как сама Хильда подошла бы к этой задаче? Вообразим, что я — Хильда. Я должен проложить путь, применяя ее методы к ее же собственному характеру. Она, несомненно, взглянула бы надело с психологической стороны, — тут я рассудительно осмотрел свою трубку, — с психологической стороны… Она спросила бы себя, — я потер свой подбородок, — какова вероятная реакция такого темперамента на такие-то обстоятельства. И она нашла бы верный ответ. Но ведь, — я выпустил из трубки пару колечек дыма, — это же Хильда…»

То-то и оно. Лишь сейчас мне в полной мере стало ясно, какая пропасть отделяет неуклюжий мужской ум от мгновенной и почти безошибочной интуиции умной женщины. Меня не считают дураком; в профессиональной деятельности я был, осмелюсь сказать, любимым учеником Себастьяна. И все же, сколько я ни спрашивал себя снова и снова, куда вероятнее всего скрылась Хильда: в Канаду, Китай, Австралию — вследствие особенностей ее характера в данных условиях ответа я не находил.

Глядя в огонь, я рассуждал изо всех сил. Я выкурил две трубки подряд и вытряхнул из них пепел.

— Подумаем, как должен сработать темперамент Хильды, — повторял я то и дело, стараясь почувствовать себя мудрецом, но дальше не продвинулся ни на шаг. Решение не приходило. Я чувствовал, что для исполнения роли Хильды прежде всего требовалось иметь такую голову, как у Хильды. Не всякий способен натянуть лук Одиссея…

Однако, пока я прокручивал мысленно свою задачу так и этак, мне припомнилась одна фраза — фраза, оброненная самой Хильдой, когда мы обсуждали почти тот же вопрос касательно бедняги Хьюго Ле-Гейта: «Как вы думаете, что я сделала бы на месте бедного Хьюго Ле-Гейта? Представьте себе, я поспешила бы укрыться в глубине зеленых холмов нашего Карнарвоншира!»

Значит, она должна была уехать в Уэльс. Она сама мне это подсказала… И все же — Уэльс? Уэльс? Я так и подскочил. Но тогда каким образом она попала в Бейзингсток?

Был ли почтовый штемпель обманкой? Не наняла ли она кого-то, чтобы отправили за нее письмо, подкинув мне ложный след? Это казалось мне маловероятным. Кроме того, этому противоречил расклад времени. Я виделся с Хильдой в клинике Св. Натаниэля утром, а конверт со штемпелем Бейзингстока пришел в тот же вечер.

«Что я сделала бы на его месте…» Все верно. Однако теперь мне подумалось, что их положение не было одинаково. Хильда не бежала от правосудия, спасая свою жизнь; она стремилась только избавиться от Себастьяна — и меня самого. Приведенные ею примеры инстинктивного стремления горцев — неудержимой тяги к родным местам в моменты душевного напряжения — все касались убийц, преследуемых полицией, не так ли? Жестокий страх, вот что гнало этих людей в свои глухие углы. Но Хильда — не убийца; она не испытывает раскаяния, отчаяния, за ней не идут по пятам блюстители закона. Она хотела избежать убийства, а не наказания за убийство. Различие было, конечно, очевидным. «Безвозвратно далеко от Лондона» — написала она. А Уэльс — это все равно что пригород. Я отказался от мысли, что моя любимая могла скрыться там. В этом отношении Гонконг был вероятнее, чем Лленберис[37].

Неудача первой попытки не обескуражила меня. Я понял, каким образом следует применять свойственные Хильде методы. «Как поступит такая личность в данных обстоятельствах?» — так она обычно формулировала вопрос. В таком случае я должен сперва выяснить, каковы же ее обстоятельства. Правда ли то, что сказал Себастьян? Действительно ли Хильда Уайд приходится дочерью предполагаемому убийце, доктору Йорк-Беннерману?

Стараясь не привлекать ничьего внимания, я поискал сообщения об этом деле в старых судебных отчетах и обнаружил, что барристер, который тогда занимался защитой — старый приятель моего отца, Хорэс Мэйфилд. Человек, обладающий изысканными вкусами и средствами для их удовлетворения.

Воскресным вечером я отправился к нему домой. У него был артистически-роскошный дом на Онслоу Гарденз[38]. На мой звонок ответил степенный лакей. К счастью, Мэйфилд был дома и, что случалось куда реже, ничем не занят. У преуспевающего королевского адвоката не всегда выпадает часок, чтобы посидеть с книгой под электрической лампой или предаться дружеской беседе.

— Помню ли я случай Йорк-Беннермана? — сказал он, и широкая улыбка разошлась кругами по его пухлому веселому лицу (Хорэс Мэйфилд больше всего похож на добродушную жабу с ленивыми повадками и обширным двойным подбородком). — Разумеется! Еще бы! Да ведь я был консультантом у Йорк-Беннермана! — просиял он. — Превосходный человек был этот Йорк-Беннерман, чрезвычайно умный, хотя и кончил плохо! Обладал потрясающей памятью. Помнил все до единого симптомы всех своих пациентов. И чрезвычайно прозорливый! Диагноз? Юноша, верьте, это было ясновидение! Врожденный дар, как минимум. Ему достаточно было взглянуть на вас, и он уже знал, что с вами происходит.

Все это очень напоминало Хильду. Та же удивительная способность к запоминанию, то же умение определять характер и проявления чувств.

— Он кого-то отравил, как я слышал, — заметил я небрежно. — Своего дядю или кого-то в том же роде.

Широкое лицо Мэйфилда пошло морщинами; двойной подбородок, опустившись складками на шею, стал еще более двойным, чем всегда.

— Знаете, я этого не признаю, — сказал он своим звучным голосом, накручивая на палец шнурок от лорнета. — Я был адвокатом Йорк-Беннермана, понимаете ли; и мне платили за то, чтобы я этого не признавал. Кроме того, он был моим другом, всегда нравился мне. Но я готов признать, что в его деле многое действительно говорило против него. Темные такие пятна…

— Что? Действительно темная история? — встревожился я.

Рассудительный барристер пожал плечами. Веселая улыбка снова растеклась маслом по его гладкому лицу.

— По роду деятельности мне бы не полагалось так говорить, — ответил он, прищурив глаза. — Было это, впрочем, уже давно, а обстоятельства и впрямь выглядели подозрительно. В целом, бедняга умер весьма вовремя до завершения следствия. Иначе… — Он выпятил губы и причмокнул. — Мне пришлось бы расстаться со своей работой, если бы я вздумал его спасти.

И он с нежностью взглянул на китайских божков из голубого фарфора на каминной полке.

— Обвинение, вероятно, сочло мотивом деньги? — предположил я.

Мэйфилд, оторвавшись от своих драконов, испытующе взглянул на меня.

— Так-так, а зачем вам хочется узнать эту историю, Хьюберт? Нечестно это, и весьма — вытягивать информацию о бывшем клиенте из ни в чем не повинного барристера в часы его досуга! Мы, юристы, народ бесхитростный; не злоупотребляйте нашим доверием.

Несмотря на насмешливый тон, он показался мне честным человеком. Он внушал мне доверие, и я рискнул открыться перед ним.

— Дело в том, — ответил я, сделав маленькую паузу, — что я намереваюсь жениться на дочери Йорк-Беннермана.

— Что? На Мэйзи? — воскликнул он, вздрогнув от неожиданности.

— Нет-нет. Ее зовут иначе.

Он поколебался немного, а потом осторожно произнес:

— Но другой нет… Я же знаком с его семьей!

— Я не уверен, что она его дочь. Только подозреваю. Я полюбил одну девушку и по некоторым приметам предполагаю, что она принадлежит к семье Йорк-Беннермана.

— Но, мой дорогой Хьюберт, если так, — знаменитый юрист словно отгородился от меня взмахом пухлой руки, — для тебя должно быть очевидно, что обращаться ко мне за подобными сведениями следует в последнюю очередь! Припомни, что мы даем присягу. Юридический цех на все накладывает печать секретности!

Раз ступив на тропу искренности, я уже не стал с нее сворачивать.

— Я не знаю, является ли эта леди дочерью Йорк-Беннермана. Может, да, а может, и нет. Она живет под другим именем, это точно. Но кем бы она ни была, я знаю, что женюсь на ней. Я верю, я… я полностью доверяю ей. Расспрашивать вас мне приходится лишь потому, что я не знаю, где она, и хочу ее отыскать.