На секунду проницательные глаза Себастьяна остановились на сестре.

— Как это у вас получилось? — спросил он тихо, но язвительно.

— Миска была тяжелой, — запинаясь, ответила Хильда. — У меня дрожали руки, и она как-то выскользнула. Я сегодня… Неважно себя чувствую… Не следовало мне ее брать.

Глубоко посаженные глаза профессора остро блеснули из-под густых бровей.

— Да, вам не следовало так поступать, — ответил он, обжигая ее взглядом. — А что, если бы этот предмет упал прямо на пациента и убил его? В любом случае вы взволновали его своим трепыханием, видите? Не стойте тут, затаив дыхание, женщина — исправляйте, что натворили. Достаньте тряпку и вытрите пол, а бутылку дайте мне!

Быстро и умело он помог пациенту справиться с обморочным состоянием при помощи крупицы нюхательной соли и рвотного ореха; тем временем Хильда занялась уборкой.

— Вот так-то лучше, — уже мягче сказал Себастьян, когда она принесла другую миску. В его голосе звучала нотка скрытого торжества. — А теперь начнем сначала. Перед этим происшествием, джентльмены, я упомянул, что лишь один-единственный раз видел эту своеобразную форму заболевания; и случай этот имел отношение к пресловутому, — он еще острее, чем прежде, глянул на Хильду, — к пресловутому доктору Йорк-Беннерману.

Я тоже следил за Хильдой. От слов профессора ее снова бросило в дрожь, однако усилием воли она сдержалась. Их взгляды скрестились. Хильда смотрела гордо и бесстрашно, а в лице Себастьяна, как мне показалось, что-то дрогнуло.

— Вы, конечно, помните случай Йорк-Беннермана, — продолжал Себастьян. — Он совершил убийство…

— Позвольте мне подержать эту миску! — поспешно вмешался я, видя, что руки Хильды вот-вот разожмутся снова, и стремясь помочь ей.

— Не надо, благодарю вас, — тихо ответила она, но в голосе ее слышна была сдерживаемая ярость. — Я хочу дослушать до конца. Мне лучше оставаться здесь.

Что до Себастьяна, он, казалось, больше не замечал девушку, хотя я подметил, как он то и дело скашивает на нее глаз, напоминая попугая.

— Этот человек совершил убийство, — продолжал он, — при помощи аконитина, яда, который тогда был почти неизвестен, а после того свалился сам, поскольку давно уже страдал болезнью сердца. Вот у него-то симптомы аневризмы и проявились в такой любопытной форме, весьма напоминающей то, что мы видим здесь. Он умер, не дожив до суда, что для него было явной удачей.

Сделав еще одну риторическую паузу, он добавил тем же тоном:

— Возбуждение и страх разоблачения, несомненно, Ускорили фатальный исход в том случае. Он скоропостижно скончался. Это было естественным следствием потрясения при аресте. Мы же можем надеяться на более благоприятный результат.

Разумеется, Себастьян обращался к студентам, но я видел, что он не сводит своего ястребиного взгляда с лица Хильды. Она же, насколько я мог видеть, слушала, не дрогнув ни на мгновение. Они не обменялись ни единым словом, и все же выражение их глаз и губ выказывало затаенный обмен ударами между ними. В интонациях Себастьяна звучали раздражение, досада, я мог бы даже сказать — прямой вызов. Весь облик Хильды говорил о спокойствии и решительном, твердом сопротивлении. Он ожидал, что она ответит; но девушка промолчала. Она просто держала миску, и пальцы ее теперь не дрожали. Все ее мышцы были напряжены, все сухожилия натянуты. Я понимал, что она держится только усилием железной воли.

Инцидент завершился, дальше все пошло мирно. Нанеся свой удар, Себастьян начал меньше думать о Хильде и больше о пациенте. Демонстрация продолжалась. Хильда мало-помалу расслабила мышцы, глубоко вздохнула и вновь держалась естественно. От напряжения не осталось и следа. Что бы ни значила их короткая схватка, противники заключили перемирие ради пациента.

Когда случай был показан во всех подробностях и студентов отпустили, я отправился в лабораторию — забрать случайно оставленные там хирургические инструменты. Отложив на минутку свой клинический термометр, я забыл, где он, и принялся искать за деревянной перегородкой в углу комнаты, за которой располагалась мойка для пробирок. Присев на корточки, я передвигал разные вещи, стоявшие под раковиной, в поисках своей пропажи, и тут до меня донесся голос Себастьяна. Остановившись перед дверью, он очень тихо, спокойно и отчетливо произнес:

— Итак, сестра Уайд, теперь мы понимаем друг друга. — Этим словам он придал оттенок насмешки. — Я знаю, с кем имею дело!

— И я знаю тоже, — ответила Хильда сдержанно.

— И не боитесь?

— У меня нет оснований для страха. Дрожать может виновный, а не обвинитель.

— Что? Вы угрожаете?

— Нет, не угрожаю. Точнее, не угрожаю на словах. Мое присутствие здесь — угроза само по себе, но больше я не сделаю ничего. Вы сегодня узнали, к сожалению, зачем я здесь. Это усложнит мою задачу. Но я не отступлюсь. Я выжду и одержу победу.

Себастьян ничего не ответил. Он вошел в лабораторию один, — высокий, угрюмый, несгибаемый, — взглянул со странной и мрачной улыбкой на свои пробирки с микробами и опустился в мягкое кресло. Потом он поворошил огонь в камине и, склонившись к нему поближе, задумался. Обхватив голову руками, упертыми в колени, он неотрывно следил за игрой пламени на раскаленных добела углях. Мрачная улыбка все еще играла в углах рта под седыми усами.

Я бесшумно пошел к двери, надеясь пройти незаметно. У него за спиной. Но, чуткий как всегда, он уловил мое движение. Вздрогнув, он поднял голову и оглянулся.

— Как! Вы здесь? — воскликнул он, словно застигнутый врасплох. На секунду он чуть было не потерял самообладания.

— Я искал термометр, — ответил я небрежно. — Он ухитрился куда-то закатиться.

Принятый мною тон, кажется, успокоил его. Нахмурив брови, он огляделся, потом спросил с явным подозрением:

— Камберледж, вы слышали, что болтала эта женщина?

— Та, которая номер 93? В бреду?

— Нет-нет. Сестра Уайд.

— Что она болтала? — вторил я профессору лишь для того, должен честно признаться, чтобы обмануть его. — Это когда она разбила миску?

Лоб Себастьяна разгладился.

— О! Это чепуха, — поспешно заявил он. — Простой вопрос дисциплины. Она только что говорила со мной, и я счел ее тон недопустимым для подчиненной… Она слишком многое себе позволяет… Мы должны избавиться от нее, Камберледж, избавиться. Она опасна!

— Она же самая умная сестра из всех, кто здесь служил, сэр! — храбро возразил я.

— Умная, je vous l'accorde[36]. — Он дважды кивнул. — Но опасная, опасная!

Затем он взялся за свои бумаги и стал раскладывать их с преувеличенно озабоченным видом и дрожащими пальцами. Я понял, что он желает остаться один, и покинул лабораторию.

Почему так получилось, я объяснить не могу, но с первого же дня, как Хильда Уайд появилась в клинике Св. Натаниэля, мое восхищение Себастьяном непрерывно угасало. Все еще признавая его величие, я усомнился в его благости. А в тот день я ощутил к нему полное недоверие. Я упорно гадал, что означала его стычка с Хильдой. И все же я отчего-то не решался напоминать девушке об этом.

Один момент тем не менее я прояснил: война между сестрой и профессором имела какое-то отношение к делу доктора Йорк-Беннермана.

Некоторое время ничего нового не происходило; дела в госпитале шли по заведенному распорядку. Пациент с предрасположенностью к аневризме неплохо продержался неделю-другую, а потом ему вдруг стало заметно хуже и снова проявились необычные симптомы. Вскоре он скончался. Себастьян, который навещал его ежечасно в последние дни, придавал этому событию большое значение.

— Как хорошо, что это случилось у нас! — сказал он, потирая руки. — Редкое везение. Мне хотелось уловить подобный момент раньше, чем мой парижский коллега. Специалисты всегда начеку. Фон Штралендорф из Вены мечтал заполучить такого пациента долгие годы. Я тоже. Теперь Фортуна мне улыбнулась. Нам повезло, что он умер! Уж теперь-то мы все выясним!

Мы произвели вскрытие и, конечно, обнаружили то состояние крови, которое подозревали; выявились и некоторые неожиданные подробности. Одна из них заключалась в том, что содержащиеся в крови тельца определенного типа были угнетены. Этого явления еще никто не описывал, и Себастьян, с его неугасимым научным рвением, пожелал, чтобы его студенты сами увидели и идентифицировали их. По его мнению, это могло пролить свет на другие необъясненные состояния мозга и нервной системы, а также на особенности поведения душевнобольных, которые в наши дни выявлены во всех крупных лечебницах. Для того чтобы сопоставить параметры крови у здорового и больного человека, он предложил параллельно исследовать образец крови умершего и живых людей под микроскопом. Сестра Уайд, как обычно, ассистировала в лаборатории. Профессор распорядился приготовить предметные стекла с кровью больного заранее и теперь не отходил от прибора. Не выпуская из руки латунный винт, он увлеченно рассматривал образцы, прежде чем допустить нас.

— Вы увидите, что серые тельца почти отсутствуют, — сказал он. — Красные малочисленны и неправильной формы. Плазма истончена. Ядра ослаблены. При таком состоянии крови нормальное восстановление поврежденных тканей затруднено. Теперь сопоставим эту картину с типичным нормальным образцом. — Выпрямившись, он взял стеклянную пластинку и вытер ее чистой салфеткой. — Сестра Уайд, мы хорошо знаем, что в ваших сосудах циркулирует чистая и здоровая кровь. Вам предоставляется честь еще раз послужить науке. Поднимите ваш палец!

Хильда без колебаний подняла указательный палец. Она привыкла к подобным требованиям. Благодаря длительному опыту Себастьян умел так быстро и сильно уколоть кончик пальца, что сразу попадал иглой в мелкий сосуд и добывал капельку крови так, что человек не успевал почувствовать боль.