— Но тогда нужно проверить, на месте ли его велосипед!

— Лина проверяла. Велосипед на месте, как и следовало ожидать. Я посоветовала Лине отметить этот факт как бы походя, чтобы не дать полицейским в руки ключ от загадки. Она видела велосипед в передней, где он всегда и стоял.

— Брат достаточно сведущ в уголовных делах, чтобы не воспользоваться своим, — вставила миссис Моллет.

— Где же он мог купить или взять напрокат велосипед посреди ночи? — усомнился я.

— Нигде. Слишком подозрительно выглядел бы он. Я полагаю, что он остановился на ночь здесь же в Лондоне, в какой-нибудь гостинице, без багажа, и расплатился за комнату заранее. Так часто поступают приезжие, и если он прибыл поздно ночью, то на него мало обратили бы внимание. Я слыхала, что в больших отелях на Стренде ежевечерне принимают не меньше десятка таких случайных постояльцев-холостяков.

— И что же дальше?

— А дальше, сегодня утром, он купил новый велосипед в ближайшем магазине — вероятно, не той марки, что его собственный, — затем обзавелся дорожной одеждой в какой-нибудь лавке готового платья (скорее всего, заметный издали твидовый костюм для езды на велосипеде) и, уложив покупки в багажную корзинку, выехал из города. Там он мог переодеться в любой придорожной рощице и закопать снятую одежду, избежав ошибки, которую совершали другие. Возможно, он проехал миль двадцать-тридцать от Лондона до какой-нибудь захолустной станции, а оттуда на поезде направился к своей цели, но сошел где-то в глуши, там, где главный западный тракт пересекается с Большой Западной или Юго-Западной линиями железной дороги.

— Большая Западная или Юго-Западная? Почему именно эти две? Неужели вы уже определили, какое направление выбрал Хьюго?

— И довольно точно, судя по аналогиям. Лина, ваш брат вырос в Западном крае, верно?

Миссис Моллет устало кивнула.

— В северном Девоне, в пустынной болотистой местности неподалеку от Хартленда и Кловелли.

Хильда Уайд, заметно успокоившись, продолжала:

— Так вот, в Ле-Гейте сильно сказывается кельтская кровь — у него кельтский темперамент; его предки и он сам родом из сурового, заросшего вереском края; его родина — болотистые пустоши. Иными словами, он горец по характеру. Но что подсказывает горцу инстинкт в подобных обстоятельствах? Ну конечно же, его тянет в родные горы. Жестоко терзаемый ужасом, в полном отчаянии, видя, что ничего другого ему не осталось, он устремляется прямиком, как летят птицы, к любимым холмам. Осознанно или подсознательно он уверен, что уж там-то сумеет спрятаться. Хьюго Ле-Гейт, этот рослый сын Девона, этот по-юношески искренний мужчина, несомненно, именно так и решил. Я понимаю его настроение. Он отправился в Западный край!

— Вы правы, Хильда! — убежденно воскликнула миссис Моллет. — Насколько я знаю Хьюго, его первым побуждением было бы бежать на запад.

— А Ле-Гейты всегда подчиняются первым побуждениям, — добавила прозорливая девушка.

Ее догадка была совершенно правильной. Еще в те времена, когда мы оба находились в Оксфорде — я как студент, он как преподаватель — я часто подмечал эту особенность темперамента моего дорогого старого друга.

После небольшой паузы Хильда вновь нарушила молчание:

— Море… Снова море! Ле-Гейты любят воду. Было ли такое место у моря, где Хьюго часто бывал ребенком — какое-нибудь уединенное место в этой части северного Девона?

Миссис Моллет задумалась, но ненадолго.

— Да, есть маленькая бухта, по сути, просто выемка в высоких утесах, несколько ярдов пляжа и кучка рыбачьих хижин. Брат проводил там большую часть своих каникул. Диковатое, странное зрелище — пролом в стене угрюмых темно-красных скал, волны океана и высокие приливы…

— Это как раз то, что нужно! Наведывался ли он туда уже взрослым?

— Насколько я помню, никогда.

Голос Хильды звучал теперь уже вполне уверенно:

— Значит, именно там мы и найдем его, дорогая! Прежде всего мы должны заглянуть туда. Одолеваемый тяжелыми мыслями, он непременно навестит эту потаенную бухту!

Позже тем же вечером, когда мы вдвоем возвращались в клинику Св. Натаниэля, я спросил у Хильды, что придавало ей столько уверенности в ходе разговора.

— О, это довольно просто, — ответила она. — Я основывалась на двух соображениях, которые не хотела упоминать при Лине. Первое таково: всем Ле-Гейтам свойственна инстинктивная боязнь вида крови; поэтому они почти никогда не кончают с собой при помощи пули или ножа. Маркус, застрелившийся в оружейной, был исключением из правил — он никогда не боялся крови и мог сам освежевать оленя. Но наш Хьюго отказался учиться на врача, потому что не выдерживал присутствия на хирургических операциях. И даже будучи охотником, он избегал подбирать и носить подстреленную им же дичь — по его словам, это вызывало у него тошноту. Я уверена, что вчера ночью он бросился прочь из комнаты, охваченный физическим отвращением при виде дела рук своих, и постарался забраться как можно дальше от Лондона. Его подгоняло видение пролитой крови, а не трусливый страх перед арестом. Если уж Ле-Гейты, прирожденные моряки, задумывают проститься с жизнью, они обычно доверяются воде.

— А второе соображение?

— Ну, это касается инстинктивной тяги горцев к родному краю. Я часто замечала это явление и могла бы привести полсотни примеров, но не хотела мучить Лину. Был, например, Уильяме из Долджелли, который убил лесника в Петуорте во время драки с браконьерами — его схватили неделю спустя на горе Кадер Идрис, он скитался там среди скал. Потом еще тот несчастный парнишка, Макиннон: он убил свою возлюбленную в Лестере и прямиком помчался домой, на остров Скай, где и утопился в родных водах. И Линднер, уроженец Тироля, заколовший ножом американца-шулера в Монте-Карло, через несколько дней был найден в родном городишке Сент-Валентин в Циллертале. С ними всегда так: случись какая беда, горец бежит в свои горы. Это своеобразная ностальгия. Я могу судить об этом свойстве изнутри: как вы думаете, что я сделала бы на месте бедного Хьюго Ле-Гейта? Представьте себе, я поспешила бы укрыться в глубине зеленых холмов нашего Карнарвоншира!

— Меня поражает глубина вашего проникновения в человеческие характеры! — воскликнул я. — Похоже, вы способны угадать, кто как поведет себя в данных обстоятельствах!

Она помолчала, вертя в руках полураскрытый зонтик, потом сказала:

— Характер определяет поступки. В понимании этого закона кроется секрет воздействия на нас книг великих писателей. Они умеют стать на место своих персонажей, войти вглубь их характеров и заставляют нас почувствовать, что каждый их поступок не только естествен, но даже — в определенных условиях — неизбежен. Мы признаём, что рассказанная ими история — это единственно возможный итог отношений между действующими лицами. Я-то сама отнюдь не великий романист, я не умею создавать и выдумывать характеры и ситуации. Но мой дар сродни писательскому. Я применяю тот же метод к реальной жизни, к людям, окружающим меня. Я пытаюсь поставить себя на место другого и почувствовать, к каким действиям подтолкнет его характер в тех или иных жизненных ситуациях.

— Короче, — сказал я, — вы занимаетесь психологией.

— Пожалуй, — согласилась она. — Но вот полиция… Увы, полиция психологией не увлекается. В лучшем случае они всего лишь грубые материалисты. Им подавай ключ… Но зачем нужен ключ, если вы не можете интерпретировать характер?


Хильда Уайд была так убеждена в правильности своих выводов, что на следующий день миссис Моллет упросила меня взять отпуск — что было нетрудно — и отправиться на поиски Хьюго в ту маленькую бухту в окрестностях Хартленда, о которой она упоминала. Я согласился. Она сама решила потихоньку выехать в Байдфорд, чтобы быть неподалеку от меня и сразу узнать об успехе или неудаче моей миссии. Летний отпуск Хильды Уайд должен был начаться только через два дня, однако она предложила сопровождать Лину, для чего ей требовалось испросить дополнительные дни к отпуску. Удрученная горем сестра Хьюго согласилась на это, и мы немедленно приступили к выполнению плана. Поскольку нам требовалась максимальная секретность, мы выехали разными путями: женщины — с вокзала Ватерлоо, я сам — с Паддингтонского.

В Байдфорде мы остановились в разных гостиницах, но наутро мы с Хильдой порознь выехали прогуляться на велосипедах, встретились за городом и проехали вместе полторы или две мили по извилистой дороге, ведущей в Хартленд.

— Присматривайтесь повнимательнее, — сказала она, прежде чем повернуть обратно, — помните, что внешность бедного Хьюго Ле-Гейта могла совершенно перемениться. Если ему до сих пор удается ускользать от полиции с их «ключами», я полагаю, что он должен был основательно поработать над своей внешностью и костюмом.

— Если он вообще где-то здесь, в пределах двадцати миль, я его найду!

Она помахала мне рукой на прощанье. Оставшись один, я направился к высокому мысу, маячившему впереди, в самом диком и почти необитаемом уголке северного Девона. Ночью прошел сильный дождь; раскисшие колеи от тележных колес и вмятины, оставленные копытами лошадей и коров, были до краев полны водой. День выдался хмурый. Тучи ползли низко над землей. В ложбинах чернели торфяники; изредка встречались фермерские усадьбы, сложенные из серого камня, одинокие и неприветливые. Их грубые контуры прерывали плавную линию горизонта. Даже главная дорога была неровной и местами затопленной. За час езды я не видел ни единой живой души. Наконец, добравшись до перекрестка с указательным столбом, надпись на котором стерлась, я слез с велосипеда и сверился с топографической картой, где миссис Моллет пометила красными чернилами, зловещим крестом, точное местоположение той рыбацкой деревушки, где Хьюго когда-то проводил каникулы. Я свернул на дорогу, вернее, тропу, по-видимому, ведущую именно к ней, но колеи были так размыты и очертания тропы настолько неопределенны, а карта, изданная несколько лет назад, похоже, устарела — немудрено, что вскоре я заблудился. Завидев у дороги небольшой трактир, наполовину скрытый глубоким оврагом, окруженный болотом со всех сторон, я остановился и спросил бутылку имбирного пива, потому что день был жаркий и душный, несмотря на плотную облачность. Пока хозяин открывал бутылку, я как бы невзначай поинтересовался, как проехать на пляж у Красного Провала.