— Может, и назвался, только я его имени не запомнил — не до него было.

— В котором это было часу?

— Пару часов назад. Я рассказал ему то же, что и вам, и он поехал в сторону «Сиесты».

— Можешь его описать?

— Нет, пожалуй. Но похож на врача. Все ведь они одинаковы, осматривают с ног до головы, как будто ты к нему лечиться пришел. Сильные очки, одет хорошо, коричневое твидовое пальто — такое больших денег стоит.

— Какого он возраста?

— Лет сорока пяти, может, пятидесяти. Усы у него с проседью. Старше меня. И повыше.

В это время на заправку с автострады въехал пыльный автофургон с орегонским номером. Трое детей на заднем сиденье таращили уставшие глазенки и во все стороны вертели головами, ожидая увидеть Диснейленд. Водитель заглушил мотор и метнул в сторону Гарри недовольный взгляд.

— С вас пять долларов девяносто центов, — заторопился Гарри. — Марки возьмете?

Я расплатился.

— Марки не нужны, сдачу оставь себе. Спасибо за информацию.

— Вам спасибо. — И Гарри, размахивая тряпкой, побежал к фургону.

Мотель «Сиеста» располагался на выжженном солнцем пустыре поблизости от стоянки грузовиков. Перед входом красовалась реклама домашней утвари. По штукатуренным стенам коттеджей разбегались глубокие трещины, как будто чья-то рука загребла их и изо всех сил стиснула. «Сиеста» была на порядок хуже отеля «Чемпион», а ведь и тот фешенебельностью не отличался.

Я остановил машину у коттеджа с вывеской «Контора» и уже направился, скрипя подошвами по гариевой дорожке, к входу, но тут заметил, что за соседним коттеджем стоит старенький «форд» первой модели. Я подошел к «форду» и заглянул за ветровое стекло: на регистрационном талоне значилось имя Бобби Донкастера и его адрес в Болдер-Бич. Тогда я бросился к коттеджу, за которым стоял «форд», и подергал дверь — заперта. Окно было задернуто измятой зеленой занавеской.

У меня за спиной хлопнула дверь. Из конторы вышла и, раскачиваясь, поплыла в мою сторону очень толстая женщина в надетом поверх пестрого платья мужском свитере. В ушах у нее болтались серьги величиной с медные кольца, на которые надеваются занавески. Волосы были густо-черные, и только из челки выбивалась издали похожая на шрам седая прядь.

— Проваливай отсюда! — гаркнула она низким хриплым голосом. — А то получишь пулю в лоб.

И она, тяжело дыша, подняла свою огромную, покрытую веснушками лапу, в которой был зажат маленький, точно игрушечный, пистолет.

— Я не грабитель, мэм.

— А мне наплевать, кто ты такой. Говорю, проваливай.

— Я — сыщик. Убери свою пушку.

И я показал ей полицейский жетон, доставшийся мне от шерифа Лос-Анджелеса, который был недоволен моим поведением. Жетон, видимо, произвел на толстуху впечатление, ибо пистолет мгновенно исчез в недрах ее необъятной груди.

— Чего ты здесь забыл? — поинтересовалась она. — Заведение у нас солидное, тихое. А к прошлогодней истории мы отношения не имеем — тогда здесь другой управляющий был.

Я покосился на дверь коттеджа, у которой стоял «форд»:

— Рыжий там?

— Он тебе нужен?

— И не только мне.

— Мы за постояльцев не отвечаем, — стала оправдываться она, изобразив на лице траур.

— Я не о том. Он у себя?

— Вряд ли. По-моему, еще не возвращался.

Я подошел к двери коттеджа и громко сказал:

— Выходи, Бобби! Выходи, а то войду я.

Ответа не последовало, и я поддал плечом тонкую дверь.

— Ты что, спятил?! — крикнула толстуха. — Не вздумай высаживать дверь. Погоди, я сейчас.

Вскоре толстуха вернулась, гремя ключами. Она открыла дверь, а я достал пистолет. Сегодня, похоже, мне без него не обойтись. Внутри было темно, душно и пахло потом. В зеленоватом полумраке мебель напоминала лежащие на морском дне обломки затонувшего корабля.

Толстуха дернула за шнур и под похожим на луну, засиженным мухами белым стеклянным колпаком зажглась лампочка, осветившая бледным светом фанерный платяной шкаф, какого-то бурого цвета ковер и незастеленную двуспальную постель. Простыни на ней были скомканы и перекручены — казалось, два арестанта всю ночь сплетали из них веревки для неудавшегося побега. На полу рядом с кроватью валялась незастегнутая сумка с инициалами Р. Д., в которой я обнаружил смену белья, мужские рубашки, носовые платки, зубную щетку, пасту, бритву, а также чековую книжку на несколько сот долларов в банке Болдер-Бич.

Заглянул я и на кухню. На раковине на бумажной тарелке лежал недоеденный гамбургер с розовой сердцевинкой, из-под которого ласковыми, с поволокой глазами на меня пялился таракан, такой огромный, что непонятно было, почему он до сих пор не доел гамбургер. Стрелять в него я не стал.

Толстуха плюхнулась на кровать, и пружины под ее весом жалобно заскрипели. В унисон им заскрипел и ее голос:

— Не знаю, вернулся он или нет. Но по идее должен был. Он ведь и сумку свою тут оставил, и машину. И за жилье они еще не платили.

— Он здесь не один?

— С женой. — Она не сумела сдержать сальную улыбочку. — Так они записались, хотя я-то сразу поняла, что никакая она ему не жена. Но не отказывать же им из-за этого? Если бы я у всех свидетельство о браке и реакцию Вассермана проверяла, то давно бы уж разорилась. — Улыбка у нее была грубая и ехидная, под стать уму. — В чем же он подозревается?

— В убийстве.

— Плохо дело, — совершенно спокойно сказала толстуха. — А по его виду не скажешь. Может, это она во всем виновата? Он что, ее мужа убил?

— Вроде бы. Когда они сюда приехали?

— Она — вчера, часов в шесть, сказала, муж позже будет, а он — в одиннадцать вечера, где-то так.

— Как она назвалась?

— Смит. Мистер и миссис Смит.

— Они ушли отсюда пешком?

— Нет, за ними — вернее, за ней — приехал пожилой джентльмен на новеньком голубом «шевроле».

— Как этот джентльмен выглядел?

— Пожилой, с усами. — Она провела пальцем по верхней губе. — Усики не как у Чарли Чаплина, а как у Адольфа Менжу[13]. Хоть и в очках, а видный мужчина. И с ней он, как ни странно, ласково обращался.

— Что ж тут странного?

Толстуха покосилась на перекрученные простыни и смятые подушки, взяла одну, положила ее себе на колени, взбила и сказала:

— Он ведь ее муж?

— Нет. А кто он, я как раз и пытаюсь выяснить.

— Кого же тогда убили?

— Ее дочь.

Толстуху проняло:

— То-то у блондинки вид такой грустный. Уж я-то знаю, что такое потерять близкого человека. У меня у самой на войне муж погиб. С тех пор я и начала есть. А когда замуж за Сперлинга вышла, еще больше растолстела.

Она положила руку на грудь. Пальцы белые и толстые, как сардельки. Все тело заплыло жиром: кажется, ткнешь пальцем — и останется вмятина. Ноги и руки налитые, словно воском покрыты.

— Скажите, миссис Сперлинг, а что спрашивал у вас джентльмен с усами?

— Спросил, живет ли здесь пышная блондинка в фиолетовом платье. Я ответила — живет. Тогда он постучался к ним в коттедж, они его впустили и стали все втроем шушукаться. Минут двадцать шушукались, не меньше.

— Не слышали, о чем?

— Нет, но, похоже, у них разлад вышел. Блондинка не желала ехать с усатым, хотела со своим рыжим дружком остаться. Я сама видела, как она упиралась, когда усатый ее к машине вел.

— Она вырывалась?

— Нет-нет, волоком ее тащить не пришлось, но она все время права качала. Спор у них до самого отъезда продолжался. И что самое интересное, рыжий был на стороне усатого.

— Как вы думаете, усатый увез их в полицию?

— Нет, не похоже. А вы приехали рыжего арестовать?

— Да. Должен же парень вернуться за своей машиной, поэтому я, если не возражаете, здесь его подожду.

— Мне главное, чтоб стрельбы не было.

— Надеюсь, не будет.

Она встала, и кровать облегченно вздохнула. Но в дверях толстуха остановилась, в ее неповоротливом, заплывшим жиром мозгу никак не укладывалась одна мысль:

— Господи помилуй, по-вашему выходит, он убил маленькую дочку блондинки?

— Этот вопрос я и собираюсь ему задать, миссис Сперлинг.

— И она еще легла с ним в постель? Кто же она такая после этого?!

— А об этом я спрошу ее.

Закрыв за толстухой дверь, я выключил свет, и вскоре мои глаза настолько привыкли к зеленоватому полумраку, что видно было, как на меня из всех углов надвигается целая армия тараканов.

Когда по гариевой дорожке заскрипели шаги, тараканы, словно на улице у них были выставлены часовые, мгновенно обратились в бегство. Я встал за дверью с пистолетом в руке. Бобби вошел, увидел направленный на себя пистолет и молча остановился. Глаза у него провалились, за эти два дня он постарел вдвое.

— Садись, Бобби, надо поговорить.

Видно было, что Бобби хочет убежать, только не знает куда.

— Садись, дружок, и поскорей.

— Да, сэр, — отозвался Бобби, обращаясь не ко мне, а к моему пистолету.

Я включил свет и обыскал его. От моего прикосновения Бобби брезгливо вздрогнул, словно боялся заразиться, и почти машинально, позабыв про пистолет, размахнулся, чтобы ударить меня в челюсть. Я перехватил его правую руку своей левой и с силой толкнул его назад. Он отшатнулся и, потеряв равновесие, рухнул наискось на кровать.

— У тебя уже нет алиби, — сказал я ему. — Твоя мать рассказала мне всю правду. Теперь мы знаем, что в Сан-Франциско ты поехал вместе с Фебой.

Бобби молча лежал и не отрываясь смотрел на меня из-под простыни широко раскрытым неподвижным зеленым глазом.

— Ты этого не отрицаешь?

— Нет, но мать не могла знать, что я еду с Фебой. Я соврал, что в тот день у меня рано начинаются занятия, поехал в колледж, а там уже пересел в машину к Фебе.

— Зачем ты решил ехать с ней? Отвечай!

— Вас это не касается.

— Теперь это всех касается.

— Хорошо, я отвечу, — с вызовом сказал юноша. — Мы хотели пожениться. После проводов ее отца мы собирались поехать в Рино и там расписаться. Мы ведь уже совершеннолетние, что ж тут плохого?