Взгляд Мейсона скользнул по извилистому спуску и увидел большой, ярко освещенный дом.

— Настоящий особняк, — заметил он.

— Да, — коротко отозвалась она.

— Много слуг? — спросил он.

— Совсем немного: садовник, экономка, дворецкий, шофер и секретарь.

— Вы называете секретаря слугой? — с легким удивлением осведомился Мейсон, наблюдая за профилем девушки.

— Я называю, — выпалила она.

— Очевидно, он вам не нравится, — заметил Мейсон.

Она не обратила никакого внимания на это замечание, но прошла поворот на такой скорости, что шины жалобно завизжали.

— Между прочим, — продолжал Перри Мейсон, — если вы на что-то злитесь и хотите сорвать свою злость на машине, я бы предпочел, чтобы вы позволили мне выйти. Мне приходится пошевеливаться, чтобы заработать себе на жизнь. И я не смог бы выразительно жестикулировать перед судом с рукой на перевязи.

— Это еще ничего. Вы могли бы лишиться и обеих ног, — ответила она и, увеличив скорость, прошла следующий поворот.

Мейсон протянул руку и выключил зажигание.

— Достаточно, — сказал он.

Девушка резко нажала на тормоз и вне себя от бешенства повернулась к нему.

— Не смейте касаться машины, когда я ее веду! — взорвалась она. — Слышите? Не смейте!

Тон Перри Мейсона был почти небрежным.

— Не пытайтесь рисоваться передо мной, — сказал он, — рискуя при этом нашими жизнями. В этом нет необходимости.

— Я вовсе не рисуюсь, — захлебывалась от ярости девушка. — Мне плевать на то, что вы думаете. Я не хочу опоздать на. встречу. Если мы опоздаем хотя бы на пять минут, все пропало. Он вообще не захочет нас видеть.

— Я мог бы принести вам гораздо больше пользы, — мягко заметил Мейсон, — если бы добрался до места в целости и сохранности.

Девушка продолжала тормозить, пока машина окончательно не остановилась. Затем она сняла руки с руля и с горящими глазами повернулась к адвокату.

— Эту машину веду я, — отчеканила она, — и я не желаю, чтобы вы мне мешали!

Вдруг она улыбнулась.

— Извините меня, — вырвалось у нее, — я была не права и веду себя, как капризный ребенок. Наверное, я просто слишком боялась опоздать, вот и все.

Мейсон благодушно заметил:

— Все в порядке, но у вас дьявольский нрав, не так ли?

— Конечно, — ответила она. — Я думала, вам это известно.

— Я ничего не знал, — сказал Мейсон, — пока мне об этом не рассказал Кринстон.

— Он вам об этом рассказал?

— Да.

— Ему не следовало этого делать.

— А моя секретарша, — спокойно продолжал он, — сказала мне, что вы выглядите угрюмой. Сначала я подумал, что она, возможно, права. Но это не так. Вы не угрюмы, вы просто в панике. Вот и все. Когда вы испуганы, вы выглядите угрюмой.

Она резко повернулась к нему. Рот ее был полуоткрыт, в глазах затаилась тревога. Затем, не говоря ни слова, она снова взглянула на дорогу и тронула машину с места. Рот ее был крепко сжат, и в машине царила напряженная тишина.

Никто из них не сказал больше ни слова до тех пор, пока они не подъехали к дому.

— Приехали, — проговорила она сквозь зубы, — давайте покончим со всем этим.

Мейсон вышел из машины.

— Вы не собираетесь присутствовать при нашем разговоре? — поинтересовался он.

Она распахнула дверцу и, взметнув подолом юбки, выскочила из машины.

— Ровно столько, чтобы успеть представить вас друг другу, — отрезала она. — Ну, пойдемте.

Он проследовал за ней до входной двери, которую она открыла своим ключом.

— Вверх по лестнице, — сказала она.

Они поднялись по лестнице и повернули налево. Из двери как раз выходил какой-то мужчина. Он просто застыл на месте, увидев их. В руке он держал блокнот для стенографирования в твердой обложке, а под мышкой у него были зажаты какие-то бумаги.

— Мистер Грейвз, — представила Фрэнсис Силейн, — секретарь моего дяди. Дон, это мистер Мейсон, адвокат.

Мейсон слегка поклонился и при этом заметил, что Дон Грейвз смотрит на него с любопытством, которое и не пытается скрыть.

Секретарь был стройным, хорошо одетым мужчиной. У него были пшеничного цвета волосы и карие глаза. В нем чувствовалась какая-то настороженность, точно он собирался то ли завязать разговор, то ли броситься наутек. Его поза и манера поведения наводили на мысль, что ему как-то не по себе.

Секретарь заговорил, почти захлебываясь словами:

— Очень рад с вами познакомиться. Мистер Нортон ждет вас. Входите, и он вас примет.

Перри Мейсон ничего не сказал в ответ на приглашение, ограничившись только поклоном.

Девушка прошла мимо секретаря. Адвокат последовал за ней. Фрэн Силейн вела его за собой через приемную, в которой находились стол для стенографирования, сейф, два телефона, пишущие машинки, калькулятор, папка с указателями, картотеки.

Она без стука открыла дверь в кабинет, и Перри Мейсон очутился лицом к лицу с высоким мужчиной пятидесяти пяти лет, который без всякого выражения на лице смотрел на них.

— Вы опоздали, — заметил он.

— Не больше чем на минуту, дядя Эдвард, — сказала девушка.

— Минута, — сказал он, — это шестьдесят секунд.

Она не ответила, а повернулась к адвокату.

— Дядя Эдвард, это мой адвокат, Перри Мейсон, — представила она.

Мужчина отреагировал в присущей ему педантичной и бесстрастной манере.

— Я очень рад, что ты проконсультировалась с адвокатом. Полагаю, что теперь мне будет легче объяснить тебе некоторые вещи. Одному мне ты бы никогда не поверила. Мистер Мейсон, я очень рад с вами познакомиться и очень рад, что вы меня посетили.

Он протянул руку.

Перри Мейсон наклонил голову, обменялся рукопожатием с мистером Нортоном и сел.

— Что ж, — сказала Фрэн Силейн, — я буду поблизости. Оставляю свое будущее в ваших руках.

Она улыбнулась им обоим и вышла из кабинета. Когда она закрыла за собой дверь, Мейсон услышал, как она что-то быстро говорит Дону Грейвзу, секретарю.

Эдвард Нортон не стал тратить время на болтовню.

— Без сомнения, вам известны условия определения суда о распоряжении наследством и опеке, — сказал он.

— Известны, — согласился Мейсон.

— Вы хорошо с ними ознакомились?

— Хорошо.

— Значит, вы понимаете, что многое предоставлено на мое усмотрение.

— Я бы сказал — очень многое, — осторожно заметил Мейсон.

— И я полагаю, что моя племянница попросила вас обеспечить некое специальное изменение в условиях опеки?

— Не обязательно, — возразил Мейсон, осторожно выбирая слова. — Ей хотелось бы, я полагаю, иметь какую-то свободу действий и хотелось бы знать, как вы будете реагировать на определенные действия с ее стороны.

— Подразумевается замужество, не так ли? — спросил Нортон.

— Что ж, мы могли бы иметь в виду это событие в качестве одного из вероятных, — признал Мейсон.

— Да, — заключил Нортон, — мы и будем его иметь в виду. Ее отец имел это в виду, и я имею это в виду. Вероятно, вы до сих пор этого не осознаете, мистер Мейсон, но у моей племянницы один из самых неуправляемых характеров в мире. Если ее вывести из себя, она превращается в настоящую тигрицу. Она также импульсивна, эгоистична, у нее ясная голова, и при этом она очень привлекательна.

Ее отец понимал, что ее следует защитить от себя самой. Он также понимал, что, оставив ей большую сумму денег, он, возможно, нанесет ей тем самым огромный вред. Он знал, что я разделяю его взгляды, и это явилось причиной учреждения подобной опеки.

Я хочу, чтобы вы поняли, что, пока я действую в тех пределах, которые предоставлены мне договором об опеке, и плачу всем, кроме моей племянницы, я буду продолжать использовать данную мне свободу действий только потому, что считаю, наличие денег у моей племянницы послужит ей только во вред. Богачи с таким темпераментом, как у нее, очень часто страдают сами и заставляют страдать других.

— Не думаете ли вы, однако, — дипломатично произнес Мейсон, — что в целом было бы лучше дать ей привыкнуть к большим суммам денег путем постепенного увеличения полагающегося ей регулярного дохода? И не думаете ли вы, что, возможно, замужество могло бы оказать на нее благоприятное воздействие?

— Я знаком со всеми этими аргументами, — заявил Нортон. — Я их наслушался столько, что устал от них. Вы меня извините. Я не имею в виду вас. Я просто говорю, что думаю.

Я опекун этого состояния. Я разумно им управлял. Фактически, несмотря на экономическую переоценку, имевшую место на протяжении последних нескольких лет, я рад сообщить, что трастовые фонды неизменно демонстрировали постоянный прирост, и теперь весь капитал в целом далеко превышает ту величину, с которой он, собственно, начинался. Недавно я полностью урезал дотацию своей племяннице. Она не получает ни пении.

Лицо Мейсона выразило удивление.

— Видимо, — сказал Нортон, — она не полностью и неточно обрисовала вам ситуацию.

— Я не знал, что вы совсем лишили ее регулярного дохода, — сказал Мейсон. — Могу я спросить, что послужило причиной подобного шага?

— Конечно, — ответил Нортон, — у меня есть все основания предполагать, что мою племянницу шантажируют. Я спрашивал ее об этом, но она отказывается сообщить, кто ее шантажирует или какой такой особенно неправомерный поступок она совершила, который дает шантажисту возможность вымогать у нее деньги. Поэтому я принял решение лишить ее возможности предоставлять денежные субсидии какому-то шантажисту. При этих обстоятельствах я с удовлетворением жду, что в течение последующих нескольких дней ситуация разрешится сама собой.