Судья Перли втиснулся в свидетельское кресло.

— Когда в конце недели проводился этот эксперимент, — сказал Перри Мейсон тоном человека, произносящего окончательный диагноз, — вы находились в своем автомобиле под окном кабинета Эдварда Нортона на том же самом месте и в точно таком же положении, что и в ночь убийства, не так ли?

— Да, сэр.

— И в этом положении, повернув голову, вы могли видеть окна кабинета Эдварда Нортона?

— Да, сэр.

— Но поскольку крыша вашего автомобиля закрывала вам обзор, вам приходилось выгибать шею, чтобы увидеть эти окна?

— Да, сэр.

— И разве не является фактом, судья Перли, что когда вы сидели в автомобиле точно в таком же положении, что и в ночь убийства, к окну кабинета подошел Дон Грейвз и окликнул вас или Клода Драмма, который находился вместе с вами в машине?

— Да, сэр, — глубоко вздохнув, ответил судья Перли.

— И разве не является фактом, — громовым голосом произнес Перри Мейсон, указывая рукой на судью Перли, — что теперь, когда на этом вопросе заострено ваше внимание и вы можете снова припомнить события той роковой ночи, вы осознаете, что голос, который окликнул вас из окна второго этажа в ночь эксперимента, — это тот же самый голос, который звучал из этого же окна в ночь убийства?

В зале стояла мертвая тишина.

Судья Перли вцепился в ручки кресла, и его лицо выдавало мучительную борьбу, которую он вел сам с собой.

— Господи! — воскликнул он. — Я не знаю! Я задавал себе этот вопрос последние десять минут, и, по совести говоря, я не могу ответить на него удовлетворительно. Все что я могу сказать, — это могло быть\

Перри Мейсон повернулся и посмотрел на присяжных. Его спокойные немигающие глаза скользнули по лицам девяти мужчин и трех женщин.

— Это все, — заключил он.

Какое-то мгновение в зале царила тишина, потом послышались шорох, перешептывания, судорожные вздохи. Где в задних рядах какая-то женщина истерически рассмеялась.

Судья Маркхэм стукнул молотком по столу.

— Тишина! — сказал он.

Клод Драмм в нерешительности прикусил губу. Следует ли ему прибегнуть к повторному прямому допросу или дождаться момента, когда он сможет поговорить с муниципальным судьей наедине?

И в этот момент неуверенности и колебания, когда внимание всех было сконцентрировано на нем, Клод

Драмм промедлил на одну секунду дольше, чем следовало.

Внимание толпы переключилось.

Перри Мейсон, откинувшись на спинку стула и спокойно обозревая зал, мгновенно уловил этот момент. Судья Маркхэм, ветеран сотни судебных процессов, сидя на своем месте, тоже это уловил.

Как будто в едином порыве, под влиянием какого-то неуловимого психического импульса присяжные и присутствующие отвернулись от Клода Драмма. Они устремили взгляды на искаженное лицо Артура Кринстона.

Это был молчаливый вердикт всего зала. Согласно этому вердикту оба подсудимых оправдывались, а вина за убийство Эдварда Нортона возлагалась непосредственно на Артура Кринстона и его сообщника.

Глава 26

Перри Мейсон сидел в своем кабинете. Свет из окна падал на его мужественное с резкими чертами лицо и делал его старше.

В большом черном кожаном кресле расположилась Фрэнсис Силейн и водила пальцем по ручке кресла. Ее переполняли чувства.

Роберт Глисон стоял, прислонившись к книжному шкафу. На его лице отражалось волнение, как это бывает у многих неразговорчивых мужчин, которым есть что сказать, но они не могут найти подходящих слов.

Через открытые окна с улицы доносились крики мальчишек, разносивших экстренные выпуски «Стар».

Перри Мейсон постучал пальцами по газете, лежавшей у него на столе. Она была еще совсем свежей.

— Вот, — сказал он, — настоящая журналистика. Неверс выбросил эту газету на улицу прежде, чем вы успели добраться от зала суда до моего бюро. У него все уже было готово. Ему оставалось добавить только краткий отчет о показаниях судьи Перли и заголовки.

Он провел пальцем по заголовку вверху газеты: «ДЕЛО ОБ УБИЙСТВЕ ПРЕКРАЩЕНО».

Фрэнсис Силейн тихо сказала:

— Это не журналистика, мистер Мейсон, это ваш замечательный анализ того, что произошло, и действия, которые вы предприняли, чтобы воспроизвести картину убийства так, чтобы убедить судью Перли. Я наблюдала за ним, когда он первый раз давал показания, и видела, как вы с ним мучились.

Перри Мейсон улыбнулся.

— Судья Перли, — сказал он, — довольно упрям, и ему очень бы не хотелось признаться в своей ошибке. Фактически, если бы я задал ему тот же вопрос, когда он первый раз находился на свидетельском месте, он бы с возмущением отрицал подобный вариант и эта позиция так бы укрепилась у него в голове, что никакие последующие показания не заставили бы его даже на миг предположить, что он, возможно, ошибся.

Но то обстоятельство, что мне удалось продублировать обстановку таким образом, что его восприятие оказалось совершенно не подготовлено к происходящим событиям, дало мне возможность атаковать его с тыла, если можно так выразиться.

Конечно, — продолжал Перри Мейсон, — у меня в руках были все факты в тот момент, когда Артур Крин-стон, рассказывая мне об убийстве, говорил про телефонный звонок так, как будто он о нем ничего не знал, а узнал от полицейских.

Это была его ошибка, и роковая ошибка. Да еще то, что он в своих показаниях на суде не упомянул об этом телефонном разговоре.

Понимаете, он так зациклился на том, что никто не должен знать о том, что происходило в комнате, где был убит Нортон, что он выдумал все от начала до конца и слепо придерживался своей версии.

Это не умелая ложь. И не так надо лжесвидетельствовать. Опытный лжесвидетель говорит правду, где только возможно, и лжет только в тех местах, где это становится абсолютно необходимым. Те, кто выдумывает все от начала до конца, где-нибудь обязательно оступаются.

Но человеческий мозг странно устроен: в его распоряжении может оказаться множество фактов, а он не будет в состоянии их правильно сопоставить. В моем распоряжении достаточно долгое время находились все факты, пока я понял, что должно было произойти.

Понимаете, Кринстон усиленно пользовался кредитом фирмы. Сама фирма была, конечно, платежеспособна, но кредит самого Кринстона был подорван окончательно. Он сделал Грейвза своим сообщником, и они вместе обманывали вашего дядю; но когда банк послал уведомление вашему дяде, Эдвард Нортон впервые узнал, что произошло.

Можно представить себе дальнейший ход событий. Он ддл мистеру Кринстону срок, в течение которого тот должен был вернуть деньги, или же ваш дядя заявит в полицию. Когда Кринстону не удалось вернуть деньги, ваш дядя, действуя с хладнокровной решимостью, которая не знает жалости, снял трубку и вызвал полицейское управление.

Кринстон сидел рядом с ним, лишившись дара речи и понимая, что те слова, которые сейчас произнесет Нортон, приведут его, Кринстона, в тюрьму. Он услышал, как Нортон говорит: «Полицейское управление? Я хочу сообщить о преступлении…», и тут Кринстон начинает действовать слепо, под влиянием импульса. Он наносит Нортону внезапный удар, вероятно долго не раздумывая.

После этого он кладет трубку и тут понимает, что у полиции должна иметься запись этого разговора, а это неминуемо приведет к его разоблачению. И он поступает умно. Кринстон снова вызывает полицейское управление и выдает себя за Нортона. Ему нужно сообщить о каком-то преступлении, потому что ваш дядя уже успел произнести подобную фразу.

На столе лежал страховой полис на машину, и Артур Кринстон цепляется за эту ниточку. И вот тогда, когда вы услышали об убийстве дяди и зная, что Роб Глисон был в доме вместе с вами и что существует вероятность того, что либо вы сами будете замешаны, либо придется объяснить, что Глисон делал в этом доме, вы хватаетесь за прекрасную на первый взгляд возможность сфабриковать для себя алиби, заявив, что это вы раскатывали на «бьюике» в то время, когда ваш дядя сообщал о пропаже.

На первый взгляд тут чистая математика. Другими словами, человек с тренированным умом, сосредоточившись на уликах, сразу смог бы указать на убийцу. Однако я признаю, что обстоятельства дела были столь драматичны и необычны, что я какое-то время был сбит с толку и не мог понять, что же произошло.

Когда я наконец все понял, то понял также, что передо мной стоит очень трудная задача. Я был уверен, что смогу объяснить свою версию настолько убедительно, что либо вас оправдают, либо мнения присяжных разделятся. Но я понимал также, что если я не смогу заставить убийц выдать себя, то на вас всю жизнь будет лежать подозрение.

Я сразу же осознал, что ключевым свидетелем является судья Перли, а его самомнение и тщеславие сделают обычный перекрестный допрос бесполезным. Следовательно, я должен был придумать какой-то способ заронить в его голову тень сомнения, но так, чтобы он об этом не догадывался, а потом заставить его сомневаться в полную силу.

Фрэн Силейн со слезами на глазах встала с кресла.

— Я не могу передать, — всхлипнула она, — что это значит для меня. Это был такой урок для меня, который останется на всю жизнь.

Перри Мейсон прищурил глаза.

— Вам повезло, — сказал он тоном снисходительного терпения, — что вы отделались всего-навсего неприятным уроком.

Фрэнсис Силейн улыбнулась сквозь слезы:

— Я не это имела в виду, мистер Мейсон. Я хотела сказать, что получила такой урок, который не пройдет для меня даром!

Он непонимающе уставился на девушку.

— Так и есть, — сказала она. — Не сам суд, а пребывание в тюрьме, страдания других людей… Я получила возможность увидеть вещи в другом свете. Думаю, это помогло мне излечиться от своего дурного характера.