– Я занимаюсь расследованием убийства первой степени. И не выношу приговоров. Если присяжные признают ребят виновными, судья Сэмелсон вынесет соответствующий приговор.

– По такому обвинению обязательно выносится смертный приговор, и вы это знаете.

– Верно.

– Значит, если вы успешно расследуете дело по обвинению в убийстве первой степени, вы отправите парней на электрический стул.

– Жюри присяжных может подать просьбу о снисходительности, и если ее удовлетворят, ребята получат пожизненное заключение. Такие случаи уже бывали.

– Вы так будете вести дело? В расчете на пожизненное?

– Протестую! – рявкнул Холмс. – Не отвечай ему, Хэнк!

– Скажу вам прямо, мистер Бартон, – начал Хэнк. – В этом деле я склоняюсь к обвинительному приговору. Я представлю все факты суду и присяжным. Присяжные будут решать, подтверждает ли совокупность фактов убийство первой степени. Если они признают парней виновными, судья Сэмелсон вынесет приговор. Месть или возмездие не входят в мои обязанности. Моя работа – доказать, что преступление было совершено и что подозреваемые виновны в этом преступлении.

– Другими словами, вам все равно – казнят их или нет?

– Я буду вести дело по обвинению…

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Я бы не хотел об этом говорить.

– В чем дело, Белл? Боитесь смертной казни?

– С тех пор, как я стал государственным обвинителем, я отправил на электрический стул семь человек, – ответил Хэнк.

– Вы когда-нибудь отправляли на электрический стул подростков?

– Я никогда не вел дела об убийстве, по которому проходили бы мальчики такого возраста.

– Понятно. – Бартон сделал паузу. – Вы когда-нибудь слышали о девушке по имени Мэри О'Брайен?

Хэнк на мгновение смешался, бросив быстрый взгляд на Холмса.

– Да, – признался он.

– Вчера я говорил с ней. Насколько я понимаю, в юности вы с ней крутили роман.

– Думаю, вам лучше уйти, мистер Бартон.

– Ни в Мэри ли О'Брайен – теперь Мэри Дипаче – кроется причина вашей неуверенности…

– Убирайтесь вон, Бартон!

– ..И нежелание вести дело так, как того хочет общественность?

– Хотите, чтобы я сам вас вышвырнул, Бартон?

– Для этого потребуется более крупный мужчина, мистер окружной прокурор, – ухмыльнулся Бартон. – Я все равно собирался уходить. Не пропустите завтрашнюю газету. У вас волосы дыбом встанут. – Он повернулся к Холмсу:

– До встречи, Шерлок, – и вышел из кабинета.

– Сукин сын! – пробормотал Холмс.

* * *

В этот же день Хэнк отправился к Мэри.

Он позвонил ей из офиса и предупредил, что придет. Она сказала, что ее не будет до трех часов, а после она готова его принять.

Он шел по улице, как по раскаленным углям. Нигде не бывает так жарко, как в Гарлеме, думал он. Хоть с чем сравнивай, Гарлем все равно окажется горячее, потому что Гарлем – это огромный бетонный склеп, в котором нечем дышать. В июле и августе…

В июле..

Он вспомнил Четвертое июля в Гарлеме. Ему было восемь лет, и в те времена фейерверки еще не были запрещены. Они с матерью стояли у окна своей квартиры на шестом этаже, слушали гром шутих и ракет, смотрели на разноцветные вспышки над крышами. На улице царили шум и суета – мальчишки поджигали консервные банки с порохом и убегали, банки взлетали в воздух, как настоящие снаряды, девчонки визжали. Стоял жаркий летний день, и даже на шестом этаже не чувствовалось ни дуновения. Хэнк высунулся из окна и наблюдал за весельем на улице. Его отец сидел в гостиной и слушал по радио бейсбол. Играла его любимая команда «Янки».

В шесть часов мать обнаружила, что кончился хлеб. Отец, увлеченный игрой, не мог оторваться от радио.

– Ты сходишь, Генри, – сказала мать. – Я посмотрю за тобой из окна.

Он взял деньги и сбежал вниз. Бакалейная лавка – в это время работала только она – находилась в соседнем доме. На улице царил настоящий хаос. С широко открытыми глазами он дошел до лавки, купил хлеб и уже повернул было к дому, когда его окружили ребята постарше.

Поначалу он решил, что это – игра. Но потом увидел горящие веревки для белья и понял, что у них в руках петарды. Внезапно раздался взрыв, потом еще и еще, у его ног, над головой все горело и гремело. Он попытался убежать, охваченный паническим страхом, но ребята не выпускали его из круга, ему некуда было деться от красно-желтых взрывов, ужаса, огня, опасности, бомб. Он пытался кричать, но его голос потонул в страшном грохоте взрывов. Только сверху доносился крик его матери:

– Генри! Отойдите от него! Генри!

А вокруг все гремел фейерверк, и из его груди рвался беззвучный вопль отчаяния.

Его отец выскочил из подъезда, как безумный, ударил ближайшего мальчишку, и тот распростерся на мостовой. Он подхватил своего сына и побежал с ним наверх, а Хэнк прижимал к себе буханку хлеба, превратившуюся в мягкую бесформенную массу в его руках. Дома мать кричала:

– Я не должна была его посылать! Но ты же никак не мог оторваться от своей дурацкой игры! Я знала, что ему нельзя сегодня выходить на улицу! Я знала это! Нельзя было его посылать!

– Все в порядке, – успокаивал ее отец, – С ним все в порядке. Они ничего ему не сделали.

Вероятно, не сделали.

Но с того дня он начал заикаться, и заикался до одиннадцати лет. И потом, в юности, если что-то его расстраивало, он снова начинал заикаться и вспоминал Четвертое июля в Гарлеме с разрывающимися вокруг него шутихами, горящий ад у своих ног и у себя над головой.

* * *

Он подошел к дому, в котором жила Мэри Дипаче, и поднялся по ступенькам. Как оказалось, ее квартира находилась на четвертом этаже. На двери висела петля для молочной бутылки, и его первой мыслью было: в Гарлеме по-прежнему воруют молоко. Он мрачно улыбнулся. Люди запускают спутники в открытый космос, посылают ракеты на Луну, разрабатывают межконтинентальные баллистические ракеты, способные разрушить целые города, а в Гарлеме – если ты не повесишь проволочную петлю, за которой нужно наблюдать из квартиры, – все так же воруют молоко. Он вздохнул и постучал в дверь.

– Хэнк? – раздался голос.

– Да – Одну минутку, пожалуйста.

Он стоял на площадке и прислушался: откуда-то доносились голоса – мужской и женский, – которые горячо спорили.

– И что ты делаешь с деньгами? – гневно вопрошал мужчина.

– А ты как думаешь? Покупаю меха и драгоценности, что же еще? Заправляю свой «кадиллак», черт тебя дери!

– Не умничай, глупая скотина! Я даю тебе сорок долларов в неделю на хозяйство. И где они? К среде ты уже без гроша. Что ты с ними делаешь? Ешь их, что ли?

– Держу конюшню арабских скакунов, – отвечала женщина. – А это стоит денег. А еще я устраиваю вечеринки для дам из высшего общества. Что еще, по-твоему, я могу делать со всеми этими деньгами, с такой кучей денег?

– Я знаю, что ты с ними делаешь! – вопил мужчина. – Играешь в эту идиотскую лотерею. Думаешь, я не знаю?

– Заткнись, все окна открыты! – предупредила женщина.

– Плевать я хотел на окна! Прекрати тратить мои деньги на лотерею!

Дверь открылась.

– Здравствуй, Хэнк, – с улыбкой встретила его Мэри. – Проходи.

На ней был темный льняной костюм, из-под расстегнутого пиджака выглядывала белая блузка. На лицо упала прядь рыжих волос. У него создалось впечатление, что она только что вернулась домой и сняла шляпку. В ее глазах сквозила усталость, в уголках рта пролегли тяжелые складки – результат напряжения последних дней. Но он сразу понял, что, как всякая женщина, она преодолела первоначальный шок и ужас и теперь готова стойко переносить все страдания, которые ей уготовила судьба. В ее глазах – а ему был знаком этот взгляд, потому что он часто видел его у своей жены Кэрин, – он увидел силу, достоинство и решимость. Но взгляд Мэри сейчас немного напугал его: это был взгляд тигрицы, охраняющей вход в логово с детенышами.

– Проходи, Хэнк, – повторила она. – Я только что вернулась. Говорила с адвокатами Дэнни. Он шагнул через порог.

– На этот раз никаких сцен, – улыбнулась она. – Обещаю. Он шел за ней по короткому коридору, мимо открытой двери ванной комнаты и наконец оказался в гостиной, в которой стоял гарнитур, купленный в одном из магазинов на Третьей авеню. В углу на столе примостился телевизор. Единственное окно, выходившее на вентиляционную шахту между домами, было закрыто занавесками. За окном проходила пожарная лестница. Сверху все еще доносились голоса ссорящейся пары.

– Садись, Хэнк, – пригласила Мэри. – Здесь не так уж плохо. Через окно дует ветерок, мы открываем дверь в спальню и устраиваем сквозняк.

– Спасибо, – кивнул он и сел на софу. Наступило неловкое молчание. – У тебя хорошая квартира, Мэри, – наконец произнес он.

– Не обманывай меня, Хэнк, – возразила она. – Я переехала сюда с Лонг-Айленда. То что я знаю, что такое хорошая квартира.

– Почему ты вернулась в Гарлем, Мэри?

– На заводе сократили производство, и Джонни потерял работу. Мы накопили немного денег и, наверное, могли бы содержать дом. Но один наш знакомый открывал обувной магазин здесь, в Гарлеме. Он предложил Джонни стать его партнером. Джонни решил, что это стоящее дело. Я была с ним согласна. – Она покачала головой. – В то время решение казалось правильным. – Она немного помолчала. – Если бы мы могли предвидеть, если бы мы только знали… – Она не договорила.

Он смотрел на нее и думал, удалось ли ей все-таки преодолеть первое потрясение. Внезапно она подняла глаза, и их взгляды встретились. Они смотрели друг на друга сквозь многие годы и молчали. Наконец она, словно после тяжелой внутренней борьбы, предложила:

– Хочешь выпить?

– Не стоит беспокоиться. Я пришел только…

– Мне немного стыдно, Хэнк. – Она опустила глаза. – За мое поведение у тебя в кабинете. Надеюсь…

– При сложившихся обстоятельствах…