В зале возникло настоящее столпотворение, публика рвалась вперед, дежурные заместители шерифа окружили Викторию Брэкстон, фоторепортеры сражались за выгодную точку, с которой можно было удачно заснять сцену, присяжные, забыв о предписаниях суда, вытягивали шеи, чтобы хотя бы мельком увидеть, что же происходит. Прошло почти сорок пять минут, прежде чем дрожащая, побледневшая, душевно потрясенная Виктория Брэкстон смогла едва что-то вымолвить в присутствии Перри Мейсона в комнате для свидетелей, по соседству с судейской.

– Ну так что же? – холодно спросил Мейсон.

– Ради бога, не корите меня, – едва слышно произнесла она, – иначе я снова разревусь. У меня действительно случайно оказался этот чертов мышьяк, от которого я так неудачно избавилась, вот и все. Все очень просто. Я купила этот мышьяк в Гонолулу для кошки, которая превратила жизнь в нашем квартале в ад. Бутылка была в моем багаже. Когда я вернулась и узнала, что Элизабет умерла от отравления мышьяком, я внезапно вспомнила, что бутылка с ядом у меня, и подумала, что все это может быть неправильно истолковано. Тем более что на бутылке было написано, что мышьяк изготовлен в Гонолулу и… ну а я уже знала, что полиция подозревает кого-то из близких родственников, и была почти уверена, что они придут и начнут обыскивать мой багаж, поэтому я подошла к окну моей спальни на втором этаже и выбросила эту бутылку в кустарник. Кто-то, должно быть, заметил меня, иначе я не могу представить, почему они обыскивали дом и постройки. Вот и вся история.

Мейсон сосредоточенно молчал.

– Что, мои дела действительно так плохи? – последовал робкий вопрос.

– Они настолько плохи, что если не произойдет какого-нибудь юридического чуда, то у вас есть все шансы заработать в самое ближайшее время смертный приговор за убийство первой степени.

– Когда окружной прокурор вытащил на свет божий эту бутылку с мышьяком, я подумала то же самое.

Мейсон поднялся и принялся мерить шагами комнату.

– Что же нам делать? – взмолилась она. – Или, другими словами, что нам остается делать, что мы сможем предпринять?

– Я, – сказал Мейсон, – вероятно, смогу получить отсрочку на пару дней, ссылаясь на то, что вы перенесли сильнейший эмоциональный стресс. Но если так поступить, исчезнет какая бы то ни было, пусть даже самая последняя, слабомерцающая надежда. Однако, если вы сможете вернуться в свидетельскую ложу, расскажете правду и подадите ее так, что убедите хотя бы одного из присяжных, мы помешаем жюри вынести смертный приговор. Единственная наша надежда сейчас – ускорить процесс, с тем чтобы общественное мнение окончательно не стало враждебным. Сможете ли вы вернуться в зал и пройти через все эти испытания?

– Теперь смогу, кажется, пройти через все. Дрожу, правда, как осиновый лист, но другого выхода, чувствую, нет.

– Знаете, – заметил Мейсон, – вам следовало бы рассказать мне это раньше.

– Если бы я рассказала, вы отказались бы защищать меня. Я уже не маленькая девочка, мистер Мейсон. Я рискнула и проиграла. Не растравляйте рану. Меня казнят, не вас.

– Вернемся в зал суда, – коротко предложил Мейсон.

– Вы объясните членам жюри мою истерику?

– Конечно.

– Когда?

– Когда, – сказал Мейсон, – смогу придумать объяснение, которое не превратит в еще больший ад ваше дело.

В ее глазах внезапно загорелась надежда.

– А нельзя ли, как вы думаете, начать сразу, сейчас, пока неудачный резонанс от моей истерики еще не так силен?

– Нет, – ответил Мейсон, – мы не будем ничего объяснять, пока не привлечем на свою сторону по крайней мере одного члена жюри. Пойдемте, и постарайтесь не отводить взгляд – мы должны прямо смотреть им в лицо.

Поднявшись, он вернулся в зал суда, который теперь пристально уставился на него с угрюмой враждебностью. Судья Ховисон занял свое место и призвал публику к порядку. Гамильтон Бергер с преувеличенной заботой осведомился у Мейсона:

– Ваша клиентка в состоянии продолжать процесс?

– Вполне, – резко перебил его Мейсон.

– Превосходно, – сказал Бергер. – Но я могу понять потрясение, которое она испытала. Обвинение желает оставаться справедливым, но в то же время оно хотело бы быть и гуманным. Если эта побледневшая, выведенная из душевного равновесия, дрожащая подзащитная плохо себя чувствует, как это кажется, мы…

– Нет, она хорошо себя чувствует, – прервал Мейсон. – Продолжайте процесс и поберегите ваши симпатии для ваших «звездных» свидетелей.

– Я могу понять и поэтому извинить вашу вспыльчивость, – Бергер делано улыбнулся. – Мистер Бейн, не пройдете ли вы в свидетельскую ложу? Теперь, мистер Бейн, я хотел бы спросить вас: узнаете ли вы ту бутылку, если снова ее вам покажут?

– Да, сэр. Моими инициалами помечена наклейка, на ней же и инициалы тех полицейских, что принимали участие в изъятии.

– Это та самая бутылка? – Гамильтон Бергер вручил ему коробку со стеклянной крышкой, в ней был небольшой пузырек.

– Да.

– Ваша честь, мы обращаемся с просьбой зарегистрировать ее как улику, – сказал Гамильтон Бергер.

– Протест, – заявил Мейсон, – это заявление – некомпетентное, не имеющее отношения к делу, несущественное. Никакой связи не установлено между пузырьком и подзащитной. Кроме того, суд должен обратить внимание на то, что этот пузырек содержит белый порошок. Можно считать доказанным, что если Элизабет Бейн и была отравлена, то тремя таблетками пятигранной формы, что…

– Минуточку, – вмешался Гамильтон Бергер. – Если суду будет угодно, мы можем связать данную улику с подзащитной, вызвав двух других свидетелей. Предвидя протест мистера Мейсона, я попросил бы мистера Бейна сейчас отойти в сторонку и дать возможность пройти двум другим свидетелям, которые смогут устранить вопросы, поднятые в протесте.

– В таком случае, – распорядился судья Ховисон, – я предложил бы, чтобы вы просто заявили о вызове для установления личности свидетеля, и потом, закончив с ним, вы смогли бы вызвать других.

Предложение не вписывалось в стратегию Бергера, и на его лице появилась недовольная гримаса.

– Ваша честь, – обратился он к судье, – один из свидетелей находится в Гонолулу. Крайне важно, чтобы он появился здесь для дачи показаний. Мне необходимо время, чтобы вызвать его сюда.

– О чем он собирается давать показания? – спросил адвокат.

Гамильтон Бергер с удовольствием повернулся к Мейсону.

– Этот свидетель, – сказал он, – служащий аптеки в Гонолулу. Он установит соответствие личности подзащитной с той женщиной, которая зашла в его аптеку и попросила продать мышьяк, чтобы отравить кошку, которая якобы создавала невообразимый шум в округе, терроризировала соседей, душила цыплят и пугала детей. Он представит журнал записи ядов, где имеется подпись подзащитной и дата продажи мышьяка.

– Зачем же, – небрежно заметил Мейсон, – нет никакой необходимости тащить сюда свидетеля из Гонолулу. Мы решим этот вопрос путем соглашения адвокатов двух сторон в процессе.

– Вы что – готовы на соглашение?

– Ну разумеется, – тем же небрежным тоном заявил Мейсон. – О чем тут спорить? Конечно же, мы пойдем на соглашение!

– О, я понимаю, – не в силах понять тактику своего противника, зло бросил Бергер. – Принимая во внимание истерику подзащитной…

– Достаточно, господин окружной прокурор, – резко возразил судья Ховисон. – Ограничьтесь в ваших замечаниях процессуальными рамками. Ввиду согласия адвоката защиты декларация доказательства, только что заявленная окружным прокурором, считается частью улик в этом деле.

– И, – продолжил Гамильтон Бергер, явно застигнутый врасплох, – этот свидетель установит идентичность переданного подзащитной пузырька и наклейки на нем, представит образцы печатной продукции на пишущей машинке аптеки, и мы надеемся, что эксперт-графолог докажет, что эта наклейка…

– Никаких проблем, – подтвердил Мейсон. – Мы признаем и наклейку с надписью.

– В соответствии с соглашением все это тоже рассматривается как улика, – распорядился судья Ховисон. – Ввиду согласия мистера Мейсона это, насколько я понимаю, снимает протест защиты о том, что пузырек не был связан с подзащитной?

– Совершенно правильно, ваша честь, – сказал Мейсон, вежливо улыбаясь. – Просто я хотел удостовериться, что доказательство имело место. Это единственная цель моего протеста. Далее я хотел бы спросить окружного прокурора сейчас: нет какого-либо другого доказательства о связи этого пузырька с подзащитной? Если оно имеется, давайте представим его сейчас, а потом мы согласимся, что пузырек может быть зачтен как улика.

– Есть и другая улика, – сказал Гамильтон Бергер.

– Представьте ее.

– Я предпочел бы представить ее позднее.

– Тогда, – повысил голос Мейсон, – я возобновляю протест по факту, что улика с пузырьком – неправомочная, не относящаяся к делу и несущественная. Нет доказательства, связывающего этот конкретный пузырек с подзащитной.

– Ладно, хорошо, – вздохнул Гамильтон Бергер, – на оберточной бумаге имеются отпечатки пальцев подзащитной со следами флюоресцентного порошка, идентичного тому, каким была опылена шкатулка с драгоценностями. При ультрафиолетовом свете видно излучение, а отпечатки идентичны отпечаткам пальцев подзащитной.

– Вы в этом уверены? – задал вопрос Мейсон.

– Я в этом уверен, и в суде находится эксперт по дактилоскопии, который подтвердит это под присягой.

– Тогда я пойду на соглашение, – весело заявил Мейсон.

– Давайте-ка не будем спешить, – нахмурился судья Ховисон. – Мне, откровенно говоря, не очень нравится, что защита так легко идет на соглашение с обвинением в таком серьезном деле, тем более по такой важной улике. Господин окружной прокурор, я все-таки прошу вас вызвать указанного свидетеля.

– Прекрасно, – охотно согласился Бергер. – Если суд позволит мистеру Бейну покинуть свидетельскую ложу, я вызову сержанта Голкомба.

Отошедшего в сторону Натана Бейна сменил сержант Голкомб, который, проходя в свидетельскую ложу для дачи показаний, не смог сдержаться и бросил на Перри Мейсона злорадный, полный торжества взгляд.