– Вы произносите защитительную речь, – сказал Спраг с металлом в голосе.

– Нет, просто я дополнил и уточнил вашу.

– Я в состоянии сам ее закончить! – заорал прокурор.

Коронер стукнул по столу кулаком:

– Джентльмены, призываю вас к порядку!

Мейсон снова стал изысканно вежливым:

– Прошу извинить меня за несдержанность, но нужно считаться с тем фактом, что эта молодая женщина, находившаяся в таком нервном напряжении, что у нее могла бы начаться истерика, столкнулась с нечуткостью, желанием сыграть на ее вполне естественных чувствах. Любой человек, особенно женщина, на ее месте реагировал бы точно так. А прокурор усмотрел в этом признание ее вины и объявил об этом во всеуслышание. Конечно, это его привилегия, но всегда и везде нужно проявлять человечность…

– Я вовсе не старался ничего превратно истолковывать! – завопил Спраг.

Коронер нахмурил брови.

– Достаточно! Я согласен, что любой женщине тяжело смотреть на такую картину, к которой она была совершенно не подготовлена. Для чего понадобилось показывать эту птицу?

– Я просто хотел, чтобы мисс Монтейз опознала в убитой птице того попугая, которого ей принес муж в пятницу, второго сентября.

– Как будто это нельзя было сделать без окровавленных простынь, бросаемых ей под ноги, – проворчал Мейсон.

– Предупреждаю, что я не допущу в дальнейшем никаких личных выпадов, театральных представлений, окровавленных тряпок, мертвых птиц и прочего балагана! – громко заявил коронер, посмотрев поочередно на Мейсона и на прокурора. И добавил: – Продолжаем расследование.

– У меня все, – объявил прокурор.

– Могу ли я задать вопрос? – спросил Мейсон.

Коронер кивнул головой.

Мейсон шагнул вперед и заговорил тихим голосом:

– Не хочу излишне травмировать вашу нервную систему, но я бы попросил вас сделать над собой усилие, взглянуть на этого попугая и сказать, тот ли это попугай, которого ваш муж принес вам в подарок?

Эллен Монтейз испуганно округлила глаза, но потом все же подошла к убитой птице и тут же отвернулась.

– Не могу, – сказала она дрожащим голосом. – Знаете, у Казановы на одной лапе не хватало когтя. Если не ошибаюсь, на правой лапе. Муж говорил, что он пытался вытянуть сало из мышеловки…

– У этого попугая все когти на месте, – сказал Мейсон.

– Тогда это другой попугай.

– Мисс Монтейз, постарайтесь все же так не переживать. Необходимо, чтобы вы сделали еще одно опознание.

Он подал сигнал Дрейку, который, в свою очередь, шепнул словечко дежурному, находившемуся в коридоре. Тот немедленно появился в дверях с клеткой, в которой сидел попугай.

Наступила такая напряженная тишина, что негромкие шаги детектива по ковровой дорожке казались раскатами грома.

По-видимому испугавшись этого молчания, попугай презрительно рассмеялся.

Эллен Монтейз слегка улыбнулась, очевидно, с большим трудом ей удалось справиться со своей истерикой.

Мейсон взял клетку у детектива.

– Тише, Полли! – сказал он.

Попугай наклонил голову сначала в одну сторону, потом в другую, повел с забавным видом блестящим глазом по всему залу. Когда Мейсон поставил клетку на стол, попугай повис на трапеции, раза два перевернулся в воздухе и уселся на перекладине, явно ожидая одобрения.

– Полли умница! – похвалил Мейсон. Попугай нахохлился.

Эллен подошла к клетке.

– Но ведь это же Казанова! – воскликнула она. – А шериф мне сказал, что его убили!

Попугай, наклонив головку, сказал низким гортанным голосом:

– Входите и садитесь, прошу вас. Входите, садитесь в кресло…

Взмахнув победно крыльями, он крикнул:

– Положи пистолет, Эллен! Не стреляй! Господи, ты меня застрелила!

Зрители смотрели широко раскрытыми глазами: очевидно, они присутствовали при том, как попугай обвиняет свидетельницу.

– Это точно Казанова! – воскликнула с радостной улыбкой Эллен.

Прокурор заговорил снова тем же драматическим тоном:

– Я хочу, чтобы слова попугая были записаны в протокол. Попугай обвиняет свидетельницу. Пусть это будет зафиксировано в протоколе.

Мейсон насмешливо посмотрел на него.

– Должен ли я понять, что вы включаете этого попугая в число свидетелей?

– Попугай сделал заявление, я требую, чтобы оно было занесено в протокол.

– Но попугая не приводили к присяге, – напомнил Мейсон.

Прокурор обратился к коронеру:

– Попугай сделал заявление. Его все ясно слышали.

– Я бы очень хотел знать, считает ли прокурор попугая свидетелем обвинения?

– Какое это имеет значение? Попугай сделал заявление. Внесите его в протокол.

– Если попугай включается в число свидетелей, – сказал Мейсон, – я должен иметь право на перекрестный допрос.

Коронер возмутился:

– Что за ерунда! Попугай не может быть свидетелем, но он что-то сказал. Если желаете, эти слова можно внести в протокол. Я думаю, что Жюри прекрасно понимает положение вещей. Лично я никогда не верил в разумность внесения тех или иных слов в протокол, а потом их вычеркивания. Когда присяжные что-то слышат, они это слышат. И достаточно. Продолжайте допрос.

– Мне думается, что у меня больше нет вопросов.

– У меня тоже… впрочем, подождите. Если этот попугай Казанова, то откуда же взялся тот попугай, которого убили? – спросил Спраг, обращаясь к Эллен.

– Я не знаю.

– Он был в вашем доме?

– И этого я не знаю.

– Вы должны иметь к этому какое-то отношение.

– Не имею ровно никакого.

– Но вы уверены, что это Казанова?

– Да, конечно. Во-первых, вы же видите, у него не хватает одного когтя. Ну, а потом, он всегда говорил про этот пистолет.

– Так вы слышали это и раньше?

– Помню, мой муж смеялся по этому поводу, когда принес птицу домой.

Прокурор заговорил с важным видом:

– Мисс Монтейз. Я не убежден, что ваша истерика была вызвана одним видом убитой птицы. Я настаиваю, чтобы вы внимательно посмотрели на нее и…

Мейсон поднялся на ноги.

– Никакой необходимости смотреть на этого мертвого попугая у вас нет, мисс Монтейз.

Спраг покраснел.

– А я настаиваю, чтобы она это сделала!

Но Мейсон твердо стоял на своем:

– Мисс Монтейз больше не будет отвечать на вопросы. Ее вызвали как свидетельницу. Она в колоссальном эмоциональном напряжении. Присяжные поймут меня: я нахожу, что она закончила дачу показаний, и у коронера и у прокурора имелась возможность обо всем расспросить. Я не разрешу продолжать допрос без должного на то основания.

– Он не имеет права что-либо запрещать! – закричал Спраг.

– Не знаю, имеет ли он право на это или нет, но я знаю, что эта молодая женщина страшно нервничает. Вряд ли гуманно вот так продолжать ее допрашивать. При обычных обстоятельствах вдову окружают заботой и вниманием, оберегают ее от всяких неприятностей. Мисс Монтейз за одни сутки пришлось пережить очень много. Я как коронер ее отпускаю. Нам нужны факты, а не бессмысленное топтание на месте. У вас еще будет возможность допросить ее перед Большим жюри… А сейчас я прошу на место для свидетелей миссис Сейбин-Уоткинс.

– Ее здесь нет, – сказал шериф Барнет.

– Где она?

– Не знаю, я не мог вручить ей повестку с вызовом на дознание!

– Ну, а Стив Уоткинс?

– То же самое.

– Ричард Вейд, секретарь, здесь?

– Да. Он получил повестку и явился.

– Хорошо, пока послушаем сержанта Голкомба.

После формальных вопросов сержанта просили рассказать о корзине с рыбой, найденной в хижине Сейбина.

– Рыба была направлена в техническую лабораторию полицейского департамента. Мы проделали несколько экспериментов. Вернее, я лишь присутствовал при этом, но знаю, что обнаружили эксперты.

– Что же они обнаружили?

– Рыба, естественно, совершенно испортилась, но все же можно сказать, что она была почищена и завернута в ивовые листья. После этого рыбу не промывали.

– А на следующий день вы поехали в хижину вместе с шерифом Барнетом?

– Да, шериф хотел, чтобы я осмотрел место убийства, и потом мы там назначили свидание с Ричардом Вейдом. Он прилетел, в смысле должен был прилететь из Нью-Йорка самолетом, и мы хотели поговорить с ним в таком месте, где нам не будут мешать репортеры. Мы поехали в хижину и по дороге повстречались с Перри Мейсоном. Ричард Вейд прибыл несколько позднее нас.

Коронер попросил раздать фотографии, сделанные внутри и снаружи домика, членам Жюри и потом снова обратился к сержанту:

– Сержант, я хочу, чтобы вы, опытный полицейский офицер, высказали свои соображения по поводу того, что было обнаружено в доме.

Спохватившись, коронер тут же сказал Мейсону:

– Боюсь, вы станете возражать, что это субъективное мнение свидетеля. Но у сержанта богатый опыт в делах такого рода, и поэтому я бы хотел его услышать.

– Почему, я считаю ваш вопрос вполне правомерным, – спокойно сказал Мейсон. – Только так можно до конца выяснить все факты.

Сержант выпятил грудь колесом, выставил одну ногу и заговорил с необычайным апломбом:

– Фремонта К. Сейбина убила Эллен Монтейз. Десятки улик доказывают ее вину. Во-первых, у нее был мотив. Сейбин женился на ней под вымышленным именем, и таким образом она стала женой двоеженца. Он ей лгал, обманывал ее, изворачивался. Когда она узнала, что она в действительности вышла замуж за Фремонта К. Сейбина, законная супруга которого живет и здравствует, она застрелила его. Возможно, что она не думала его убивать, когда ехала в хижину. По нашим наблюдениям, при убийствах на почве чувств женщины такой категории частенько берут с собой оружие, просто чтобы пригрозить мужчине, что, мол, с ней нельзя безнаказанно шутить. А когда она направила на него пистолет, то нажала на курок почти автоматически. Это рефлекс… Моментальная капитуляция перед натиском эмоций. Результат, разумеется, трагический. Во-вторых, у Эллен Монтейз было оружие для убийства. Ее слова о том, что она взяла его для мужа, абсурдны, им даже ребенок не поверил бы. Самоубийство исключается. Пистолет был найден на порядочном расстоянии от трупа, с него были стерты всякие следы. В-третьих, она признает, что была на месте преступления в самый момент убийства. Таким образом, у нее был мотив, средства и возможности.