— Я стала переписываться с обвиняемым.

Повернувшись к Мейсону, Бюргер язвительно сказал:

— Конечно, я понимаю, что защита может возразить против данного вопроса, как несущественного, но мне хочется обрисовать общее положение вещей.

Мейсон улыбнулся.

— Я всегда недоверчиво отношусь к тем, кто старается обрисовать общее положение вещей, прибегая к второстепенным доказательствам. Почему не пустить в ход сами письма?

— Я хочу только показать общий характер переписки, — огрызнулся прокурор.

— Выражаю протест, — заявил Мейсон. — Это всего лишь косвенное доказательство, основанное к тому же на субъективном суждении свидетельницы.

— Протест принят, — сказал судья Хартли.

— Вы получали письма из Южной Африки? — спросил прокурор, и впервые в его голосе послышалось раздражение.

— Да.

— Как были подписаны эти письма?

— Ну… по-разному.

— То есть как это? — поразился Бюргер. — Я думал…

— Что думал окружной прокурор не имеет значения, — вмешался Перри Мейсон. — Излагайте факты.

— Как были подписаны эти письма? — повторил вопрос Бюргер.

— Некоторые из них, главным образом первые, были подписаны полным именем обвиняемого.

— Где сейчас эти письма?

— Их больше нет.

— Как это?

— Я их уничтожила.

— Изложите содержание этих писем, — уверенно произнес прокурор. — Ваша честь, показав, что прямых доказательств больше не существует, я намереваюсь ввести в дело косвенные.

— Возражений нет, — сказал судья.

— Ваша честь, — заговорил Мейсон. — Я хотел бы задать свидетельнице несколько вопросов по поводу содержания писем и того, когда и почему они были уничтожены. В зависимости от полученных ответов я решу, заявлять мне протест или нет.

— Сначала сформулируйте свои возражения, а потом можете задавать вопросы, — решил судья.

— Я возражаю на том основании, ваша честь, что введение содержания данных писем в качестве косвенного доказательства не было должным образом обосновано обвинением и, кроме того, как теперь выяснилось, некоторые из этих писем даже не имели на себе имени подзащитного. В связи с этими возражениями я хотел бы задать свидетельнице несколько вопросов.

— Задавайте, — ехидно усмехнулся Гамильтон Бюргер.

Мейсон спросил:

— Вы сказали, что эти письма были подписаны по-разному. Что именно вы имели в виду?

— Ну… — Она заколебалась.

— Отвечайте.

— Некоторые письма были подписаны разными… глупыми именами.

— Например? — настаивал Мейсон.

— Например, Длинноногий Папа.

По залу прокатился веселый смешок, который стих сразу, как только судья нахмурил брови.

— А другие?

— В том же духе. Понимаете, мы обменивались не только фотографиями, но и забавными картинками.

— Что вы называете забавными картинками?

— Я фотолюбитель, обвиняемый — тоже… Сначала нас связывало только общее увлечение, но постепенно наша переписка приобрела личный характер. Я… Он попросил меня прислать ему мое фото, а я… шутки ради…

— Что же вы сделали?

— Я взяла фотографию чопорной дамы не первой молодости, но с лицом, интересным выражением недюжинной воли, скомпоновала ее с моим собственным снимком в купальном костюме, увеличила и послала ему. Я подумала, что, если он просто затеял небольшую почтовую интрижку, это его остановит.

— Было ли это простой шуткой или вы хотели обмануть его? — спросил Мейсон.

Она покраснела.

— Первая фотография должна была его обмануть. Она была сделана настолько удачно, что, как мне показалось, он ни за что не догадается, что это комбинированный снимок.

— Вы попросили его прислать в обмен его фото? — Да.

— Вы получили его?

— Да.

— Что это было?

— На фото был изображен мускулистый спортсмен с головой жирафа в очках.

— Тогда вы поняли, что он сообразил, что вы хотели его провести?

— Да.

— Что было после этого?

— Мы стали обмениваться подобными забавными картинками, и каждый старался перещеголять другого.

— И как вы при этом подписывали письма? — спросил Мейсон.

— Разными выдуманными именами, которые в какой-то степени подходили к этим картинкам.

— Так вы подписывали свои письма к нему?

— Да, так.

— И он подписывал свои письма к вам?

— Да.

Нарочито безразличным голосом адвокат спросил:

— Нечто вроде «Вашего Принца» или «Сэра Гала-хада»?

— Да.

— «Принц Мечты» или «Зачарованный Принц»?

Она вздрогнула.

— Да… Все последние письма он как раз подписывал «Зачарованный Принц»… «Принц Шарман».

— Где сейчас эти письма?

— Я их уничтожила.

— А известно ли вам, где те письма, которые вы писали ему?

— Я… я их тоже уничтожила.

Гамильтон Бюргер подмигнул Мейсону.

— Продолжайте, мэтр, у вас это здорово получается.

— Каким образом вы их получили? — спросил он.

— Я… я пошла в его квартиру… то есть в контору.

— Так в контору или квартиру?

— В контору.

— Когда он там находился?

— Я… когда я получила письма, он был там.

Мейсон улыбнулся прокурору.

— У меня все, ваша честь, но я оставляю за собой право продолжить перекрестный допрос по поводу этих писем. И я настаиваю на своем возражении. Свидетельница не может присягнуть, что они приходили от моего подзащитного. Она сама показала, что они были подписаны выдуманными прозвищами.

Судья Хартли повернулся к девушке.

— Эти письма вы получали в ответ на те, которые посылали?

— Да, ваша честь.

— Каким образом вы адресовали свои письма?

— Джону Джефферсону в правление компании по добыче, обработке и экспорту алмазов.

— На его южноафриканский адрес?

— Да, ваша честь.

— Вы отправляли письма обычной почтой?

— Да.

— И получали в ответ эти письма?

— Да.

По их содержанию было совершенно ясно, что они написаны в ответ на посланные вами?

— Да, ваша честь.

— И вы их сожгли?

— Да, ваша честь.

— Возражение защиты не принимается. Обвинение может ввести содержание этих писем в качестве косвенных доказательств, — объявил судья.

Гамильтон Бюргер слегка поклонился судье и повернулся к свидетельнице.

— Расскажите нам, что было написано в уничтоженных вами письмах.

— Ну, он жаловался на свое одиночество, на то, что ему чужды люди, которые его окружают, что у него нет друга — девушки и… Господи, все это была ерунда: мне очень трудно все это объяснить.

— Продолжайте. Постарайтесь, и все получится.

— Мы выбрали тон… мы притворялись, будто это «переписка двух одинаково одиноких сердец». Скажем, он мне писал, какой он богатый и хозяйственный по натуре и какой из него получится отличный муж. Ну а я в ответ расписывала, какая я прелестная и домовитая… Нет, такие вещи так просто не объяснишь!

— Необходим контекст, вы хотите сказать?

— Совершенно верно. Нужно знать настроение, предысторию, иначе все выглядит поразительно тривиально и глупо. Именно поэтому я решила, что мне нужно получить эти письма обратно.

— Что же было дальше?

— Ну, наконец Джон Джефферсон прислал одно серьезное письмо. Он написал мне, что его компания решила открыть отделение в США и назначила его своим представителем, что контора будет находиться в нашем городе и что он с нетерпением жде^'нашей встречи.

— Что вы сделали?

— Совершенно неожиданно на меня напала самая настоящая паника. Одно дело вести шутливую переписку с человеком, находящимся от тебя за тысячи миль, и совсем другое — встретиться с ним лицом к лицу. Я растерялась и перетрусила.

— Продолжайте.

— Он мне телеграфировал, каким поездом и в каком вагоне приедет, и я, разумеется, поехала на вокзал… И тут все пошло кувырком.

— Что вы имеете в виду?

— Понимаете, из того, что он мне писал, я составила о нем совсем иное представление… Конечно, глупо рисовать себе человека, которого никогда не видела; но я была о нем необычайно высокого мнения. Я считала его другом с большой буквы и при встрече была страшно разочарована.

— Что было потом? — спросил Бюргер.

— Раза два или три я разговаривала с ним по телефону, и однажды вечером мы ходили в театр.

— Ну и что случилось?

Она еле заметно вздрогнула.

— Он оказался совершенно невозможным, — произнесла она, посмотрев в сторону обвиняемого. — Он разговаривал со мной покровительственным тоном, отпускал дешевые комплименты. Он относился ко мне, как если бы я… он видел во мне… Я не чувствовала с его стороны ни уважения, ни внимания. Нет, этому человеку не нужны возвышенные чувства!

— Ну и что же вы сделали?

— Я сказала ему, что хочу получить назад свои письма.

— Что сделал он?

Она снова посмотрел^ на Джона Джефферсона.

— Он сказал мне, что я могу выкупить их.

— Как же вы поступили?

— Решила во что бы то ни стало получить их. В конце концов, они были мои. Четырнадцатого июня я отправилась в контору в такое время, когда, я знала, ни мистера Ирвинга, ни мистера Джефферсона там не должно было быть.

— Ну и что вы сделали?

— Я вошла в контору.

— Для чего?

— С единственной целью найти свои письма.

— Эти письма находились там?