Найджел и Джорджия как раз пробирались по снегу назад в Дувр-Хаус. Их сопровождал Эндрю Рестэрик, решивший купить в деревушке табак. Джорджия была в восторге от детей Рестэриков – Джона и Присциллы, которые развлекали ее почти все утро в полном неведении о том, что творится вокруг них в доме.

– На мой взгляд, миссис Рестэрик очень разумно поступила, не сообщив им, – сказала она. – Конечно, у детей нюх на неприятности, и они понимают, что случилось что-то дурное. Но они не так тяжко это воспримут, если будут узнавать о случившемся постепенно. У некоторых современных матерей есть абсурдная теория: дескать, с детьми надо обращаться как со взрослыми и равными, и они готовы все вываливать ребятишкам, как снег на голову. Рассказывать детям все без утайки – нет, не верю я в такие финты. Это взваливает на них слишком большой груз и ответственность.

– М-да, – протянул, помолчав, Эндрю. – Но стоит ли во всем облегчать малышам жизнь? Интересно, получится ли из этого что-нибудь путное? – Он подбрасывал ногами фонтанчики снега. Мысли у него приняли личный оборот. – Вот взять хотя бы нас. Идеальное детство. Родители были добры и внимательны, но не слишком нас баловали. Красивый дом, традиции. Хорошие школы. Привольная жизнь за городом на каникулах. Потом путешествия. Отец получил назначение в посольство в Вашингтоне и взял нас с собой. У нас было все, чего могут желать дети. И посмотрите на нас сейчас. Хэйуорд хиреет в глуши, возится в военных сельскохозяйственных комитетах и волосы на себе рвет, что его не пускают в его старый полк. Я – своего рода бродяга-дилетант, никчемный сын, который не сумел даже приобрести романтичной дурной славы черной овцы. А Бетти… – Его голос на мгновение пресекся. – Бетти висит на втором этаже, как копченая баранья нога.

– Вы были к ней очень привязаны, да? – ласково спросила Джорджия.

– Бетти была самой отъявленной дрянью и самым восхитительным созданием, какое я… – Голос Эндрю охрип от боли. – Проклятье, она была моей сестрой… не могу о ней говорить, слова ничего не значат, ее нельзя было описать… Для этого понадобился бы поэт, Шекспир или Джон Донн. И я ничем ей не помог. Просто дал ей умереть.

Его худощавое, жилистое тело содрогалось от неудержимых рыданий. Без единого слова Джорджия взяла его под руку. Он как будто даже не заметил ее прикосновения.

– Вы правда думаете, что она покончила с собой? – бесстрастно спросил Найджел.

Пару мгновений казалось, что его слова не возымели никакого действия. Потом Эндрю вдруг застыл как вкопанный, уставившись на собеседника.

– Повторите.

– Вы правда думаете, что она покончила с собой?

– Объяснитесь! – потребовал Эндрю, и в его голосе прозвучала едва сдерживаемая ярость.

– Я считаю, что она была убита. И убийца подстроил все так, чтобы выглядело как самоубийство.

Он почувствовал на себе взгляд Эндрю, который весь словно обратился в слух; казалось, от такой неистовой сосредоточенности на Найджела пахнуло жарким ветром. Покрытые инеем камыши у пруда, возле которого они остановились, шевельнулись на ветру, резким шорохом подчеркнув царившую тишину.

Найджел снова коротко изложил то, что объяснял Шарлотте Рестэрик и главному констеблю.

– Не сомневаюсь, вам тоже почудилось что-то неверное во всей сцене самоубийства, – завершил он. – Иначе зачем вы потребовали, чтобы никто ничего не трогал?

– Ну, это вышло как-то подсознательно. Наверно, такое вбито в нас детективными романами. Хэйуорд и остальные просто голову потеряли. Кто-то должен был их вразумить. Но у меня и мысли не возникло, что это может быть чем-то помимо самоубийства. Во всяком случае в начале. – Эндрю искоса бросал на Найджела с женой быстрые, задумчивые взгляды. – Когда я ее увидел, моей первой мыслью было: нет, это невозможно, Бетти не могла этого поступить, она никогда бы так не сбежала. А что это еще, если не бегство?

– Так значит, вы ничего подобного не ожидали?

– О чем вы? Давайте пойдем дальше? Адски холодно стоять на этой стигийской равнине. Интересно, почему христиане традиционно утверждают, будто в аду жарко, должно ведь быть холодно. Холодно, как в этих мерзких краях, как зло и бессердечность мира.

– Но вчера за обедом все были на взводе, – твердо вернул его к обсуждаемой теме Найджел. – Вот почему я спрашиваю, не ожидали ли вы чего-то.

– Вы не знали Бетти. С тех самых пор, как приехала на Рождество, она выглядела больной и издерганной. А когда она была в таком состоянии, это эхом перекидывалось и на всех вокруг. Понимаете, она была человеком, который просто лучится жизнью, а никак не кровопийцей, который тянет соки из ближних. Когда такой хрупкий инструмент расстроен, все чувствуют удушье, ну или спазм… – Его голос стих до шепота, но и тот звучал резко, как шорох камышей, мимо которых они проходили. – «Ты больна, бедняжка роза». Интересно, кто же тот червь, что «проник в твой рай укромный».

– Так вы ничего конкретного не ждали?

Эндрю резко к нему обернулся.

– Вы полагаете, будь у меня тень подозрения, что хотя бы волосок упадет с ее головы, я бы не…

– Тогда о ком вы говорили тогда за обедом? Или вы просто придумали то воплощение чистого зла? Человека, который упивается злом, как вы выразились.

– Да я просто их дурачил, – небрежно отмахнулся Эндрю. – Во всякой шутке есть доля шутки.

– Боюсь, полиция станет копаться в этой шутке, Рестэрик.

– Пусть копаются. Я вел достаточно разгульную жизнь, чтобы перестать бояться синих мундиров.

– Как знаете. – Найджел потыкал тростью в опушенный снегом указатель на краю деревни, в которую они как раз входили. – Какие симпатичные названия мест в вашем Эссексе. Почему вы так ненавидите доктора Боуджена?

Эндрю Рестэрик расхохотался – это была спонтанная вспышка веселья умелого дуэлянта при первом удачном выпаде противника.

– Ну уж нет, Стрейнджуэйс. Так вы меня не подловите. Конечно, мне очень не нравится Боуджен, потому что я считаю его претенциозным шарлатаном. Бетти от него был только вред, но из этого я не делаю вывода, что он ее убил.

Приподняв шляпу Найджелу и дерзко улыбнувшись Джорджии, он нырнул в табачную лавку.

– И что ты о нем думаешь? – спросил Найджел.

Его жена, задумавшись, молчала.

– Думаю, если он раньше полиции выяснит, кто убил его сестру, в Истерхэм-Мэнор случится второе убийство, – серьезно ответила она наконец.

– Так, по-твоему, он таков? – переспросил Найджел, который безусловно доверял суждению Джорджии о людях.

– Да. Воспитание, темперамент и жизнь, которую он вел, – все подталкивает его к тому, чтобы взять правосудие в свои руки.

– У Хэйуорда есть толика того же темперамента.

– Пожалуй. Но его главные движущие силы – тяга к респектабельности и семейные традиции. Кстати, Хэйуорд – преданный отец, слишком строгий с сыном, но близнецы его просто боготворят, и он обращается с ними очень разумно.

– А Шарлотта?

– Она немного меня озадачивает. Люди видят прежде всего фасад гранд-дамы. А под ним, я бы сказала, скрывается простой, проницательный и реалистичный ум. Впрочем, не знаю, насколько хорошо две ее половинки уживаются в одной упряжке. Надо думать, Хэйуорд женился на ней отчасти ради денег… В наши дни их требуется уйма, чтобы содержать такой дом, а его фермы, скорее всего, на дотациях. Я бы сказала, они с Хэйуордом неплохо ладят, он не из тех, кому требуются бурные страсти. У каждого из них своя сфера интересов.

– Едва ли ему нравится то, каких людей она пускает в дом. Писатели из малоимущих, гипнотизеры, всякие Джунис Эйнсли.

– Гипнотизеры?

– Доктор Боуджен прибегает в своей практике к гипнозу. – Найджел описал сцену, разыгравшуюся между Хэйуордом и врачом. – Хэйуорд довольно наивен. Для него гипноз связан с сомнительными шарлатанами в закоулках или подражателями доктора Мабузе[21], с ритуалами черной магии, имеющими цель завладеть душой и телом жертвы. В случае с Элизабет особенно телом.

– Ну, в случае с Элизабет, вероятно, это не так далеко от истины.

– Да будет тебе, Джорджия. Он же респектабельный специалист с Харли-стрит.

– И кто за это поручится?

– Он не стал бы называть себя лондонским специалистом, не будь таковым. Подобное утверждение слишком легко опровергнуть. Разумеется, мы проверим его слова.

– Ключевое слово тут «респектабельный». Ты столь же наивен, как старина Хэйуорд, если думаешь, что любой специалист такой. Я могла бы порассказать тебе…

– Хватит, хватит, Джорджия! Никаких больше рассуждений о тьме на Уимпол-стрит, удушливой викторианской респектабельности – хватит с меня Элизабет Браунинг и ее папочки.

За разговором они не заметили, как подошли к кованой калитке Дувр-Хаус.

– Кстати, мне только что пришло в голову. Кларисса, скорее всего, еще не знает. Тебе придется ей сообщить, дорогая. Ведь, что бы она ни говорила про Элизабет Рестэрик, она была к ней очень привязана.

Джорджия ушла искать кузину, а Найджел – уединения в их спальне. Жизнь в доме мисс Кавендиш может стать довольно неловкой, если придется на какое-то время задержаться в Истерхэме. Поручение миссис Рестэрик было изложено несколько туманно, но теперь Найджел понял, что уже подпал под влияние покойной и не успокоится, пока не разберется до конца в ее смерти. Нет, не в смерти. Важнее всего была ее жизнь для решения загадки. Пусть полиция ищет материальные улики. Его дело – воссоздать историю женщины, которую он видел повешенной в той надушенной сандалом комнате, с загадочной улыбкой на красных губах.

Порывшись по карманам, Найджел нашел клочок бумаги и карандаш. Когда двадцать минут спустя поднялась Джорджия, то застала мужа на широкой банкетке в оконной нише, откуда он смотрел на укутанный снегом деревенский луг. Взяв лежащий рядом с ним листок, она прочла: