Доктор Боуджен – скорее благодаря звучному голосу и внушительной внешности, чем собственно словам, – завладел всеобщим вниманием. Даже Эндрю Рестэрик смотрел на него с настороженным уважением.

– Элизабет, – продолжал врач, – была женщиной сильных импульсов и эмоций. Как всем вам известно, ей было свойственно ставить людей в неудобное положение, ловя их на слове. Элизабет и себя тоже на слове ловила. Вчера вечером перед обедом она сказала то, что должно было заставить меня задуматься о том, что у нее на уме.

– Вот к чему мы… к чему Стрейнджуэйс ведет, – прервал его Хэйуорд Рестэрик. – Вы хотите сказать, она была в депрессии? Намекала на…

– Да, она намекала на самоубийство… теперь я это сознаю. Но у нее не было депрессии. Можно даже предположить, она была взволнована. Загорелась чем-то. Она сказала: «Деннис, полагаю, вы будете рады, когда на одну истеричную пациентку у вас станет меньше». Я решил, что она говорит об успехе моего лечения. Это было моей ошибкой.

– Ваше лечение давало хорошие результаты? – спросил Найджел.

– Я так считал, физически. Но не сознавал, как сильна в ней тяга к смерти. Старое клише о том, что незачем больше жить, означает больше, чем мы обычно полагаем.

– Но если она собиралась замуж?..

Едва заметным пожиманием плеч доктор Боуджен отмел возражение Шарлотты.

– Она жила, простите мне, ради того, чтобы пылать. Когда пламя начало угасать, она готова была откланяться. Ее душевное состояние, если хотите, предрасположило ее к такому поступку. Пустота жизни впереди, ощущение того, что опыт может быть теперь лишь чередой пресных повторений, – вот что позволило одержать верх тяге к смерти.

– Нет! – раздался вопль Уилла Дайкса. – Нет! Это неправда! Ей было чего ждать от жизни, иной, лучшей жизни. Я не куплюсь на ваши высокопарные глупости о воле к жизни и тяге к смерти. Говорю вам, она…

Доктор Боуджен успокаивающе поднял руку, но осечься Дайкса заставило появление дворецкого. Подойдя к хозяину дома, он торжественно склонился и прошептал что-то ему на ухо.

– Главный констебль здесь, – сказал Хэйуорд, вставая. – Боюсь, нам придется… отложить эту дискуссию… Полагаю, главный констебль захочет с вами побеседовать, Боуджен. И вы тоже пойдете, Стрейнджуэйс?

Главного констебля майора Диксона сопровождал суперинтендант полиции – массивный, крепкого телосложения мужчина по фамилии Филлипс, который выглядел так, словно родился и вырос в сельской местности. К Хэйуорду Рестэрику они оба обращались с почтением, говорившем о его влиянии в округе. Представив своих гостей полицейским, Хэйуорд повел всех наверх. Охранявший комнату Элизабет констебль отдал честь и открыл перед ними дверь.

– Боже ты мой! – воскликнул майор Диксон. Его циничная физиономия человека, много повидавшего на своем веку, побагровела, когда он увидел тело. – Господи боже, она…! Шокирующее дельце, Рестэрик. Шокирующее.

Для него «шокирующее» во многих смыслах слова, подумал Найджел. Что ж, Элизабет умудрилась своей смертью посеять такую же смуту, какую устраивала при жизни. Алые губы повесившейся женщины, казалось, тронула слабая издевательская улыбка.

– Эндрю сказал, нам лучше ничего не трогать, – извинялся тем временем Хэйуорд, – поэтому мы ее не сняли. Боуджен, разумеется, удостоверился, что надежды нет.

– Она была мертва уже по меньшей мере пять часов, когда ее нашли, – добавил врач.

– Понимаю. Да. Гм… – Майор Диксон как будто не находил слов. – Ну, Филлипс, вам лучше позвать Робинса и приниматься за дело.

Когда два полицейских взялись за работу, главный констебль начал задавать положенные вопросы, лишь с усилием отводя взгляд от безжизненного тела. Не оставила ли мисс Рестэрик записки? Не было ли признаков того, что она подумывает о самоубийстве? Кто и когда нашел тело? Кто последним видел ее живой?

Филлипс и Робинс перерезали веревку, положили тело на кровать и прикрыли его простыней. Когда они уже собирались развязать петлю, завязанную сбоку под подбородком, Найджел счел нужным вмешаться:

– Прошу прощения. Одну минутку. Прежде чем мы пойдем дальше, мне хотелось бы перемолвиться парой слов с майором Диксоном.

Главный констебль немного удивился, но в тоне Найджела прозвучала повелительная нотка, которая отмела любые возражения. Найджел сделал ему знак выйти в коридор. Закрывая дверь, он увидел, как двое полицейских у кровати выпрямились и смотрят на него с неприкрытым изумлением. Хэйуорд и доктор Боуджен казались также удивленными. За следующие несколько недель эта сценка и эти выражения лиц возникнут еще неоднократно: изумление, ощущение прерванных действий, опасливое и бессильное ожидание появления новых обстоятельств, контролировать которые невозможно.

Отведя майора Диксона на несколько шагов по коридору, Найджел вкратце изложил аргументы, которые привел Шарлотте Рестэрик.

– Поэтому вы должны понять, – заключил он, – что существуют веские указания на то, что это не самоубийство. Мне не хотелось бы вмешиваться, но я бы считал, что вскрытие будет весьма уместно… и тщательное изучение веревки под микроскопом.

– Веревки?

– Да. Вы заметили, что она была обернута вокруг шеи дважды? Разумеется, покойная сама могла ее так намотать. Но с равной вероятностью это мог сделать убийца, чтобы скрыть под двойным следом веревки синяки, которые оставил, когда душил ее. Если тело подняли, перекинув веревку через крюк в балке, изучение веревки под микроскопом выявит, что часть волокон потревожены и сейчас расположены в направлении, противоположном тому, куда ее тянули. Вы, разумеется, заметили, что веревка обмотана и вокруг крюка тоже и что она не натянута. Значит, узлы на крюке или на шее у мисс Рестэрик могут что-нибудь нам рассказать. Вот почему я вмешался, когда увидел, что ваш подчиненный собирается просто развязать узел. Сделай он так, то свел бы на нет ваше предусмотрительное распоряжение перерезать веревку.

Найджел говорил быстро и в самой бесстрастной, решительной манере, а майор Диксон взирал на него со все возрастающей растерянностью.

– Боюсь, я не расслышал вашей фамилии, – сказал главный констебль, когда снова обрел дар речи.

Это было (как сообразил с тайным весельем Найджел) вежливым вариантом вопроса: «Да кто вы такой, черт побери, что так вмешиваетесь?», – вариантом, несколько измененным из-за почтения к любому гостю в Истерхэм-Мэнор.

– Стрейнджуэйс. Мой дядя, сэр Джон, заместитель комиссара Нового Скотленд-Ярда. Мне уже случалось принимать участие в расследованиях. Мистер Рестэрик попросил меня взглянуть на комнату.

– Будь я проклят, теперь такой шум поднимется, что хлопот не оберемся, – выдавил наконец в ответ майор Диксон. – Самоубийство само по себе скверное дельце. Но убийство! Не хочу даже думать, что скажет Рестэрик. – Несколько мгновений он смотрел на Найджела с печальным и озабоченным видом, словно говоря: «А нам нельзя забыть про последние пару минут?», потом взял себя в руки, потоптался перед дверью спальни, точно у края ледяной ванны, и в конце концов ступил через порог.

– Филлипс, не развязывайте петлю, лучше разрежьте. Потом упакуйте для дальнейшего изучения. Рестэрик, на два слова. Но сначала можно воспользоваться вашим телефоном?

– Разумеется. Но…

– Робинс, позвоните доктору Энструтеру и попросите немедленно приехать сюда.

– Энструтеру? – Хэйуорд Рестэрик весь подобрался. В его голосе появились властные нотки. Теперь перед Найджелом был не бесцветный муж Шарлотты Рестэрик, которого он видел до сих пор, а влиятельный землевладелец. – Заверяю вас, Диксон, доктор Боуджен обладает достаточной квалификацией, чтобы сделать все необходимое. Подписать свидетельство о смерти и все такое. Моя сестра была его пациенткой. Не понимаю, почему…

– Простите, Рестэрик, но возникли некоторые осложнения. – Майор Диксон стойко сопротивлялся внушительному гневу, закипающему во взгляде Хэйуорда. – Вы ее лечили, доктор Боуджен? Какова была природа ее болезни?

– Она страдала от нервного расстройства, диагностировать которое мне оказалось непросто. Я не в праве раскрывать его причину, – чопорно ответил врач.

– Возможно, вам придется сделать это на дознании.

– Тогда я, вероятно, пересмотрю свою позицию.

Ни один из них не желал уступать другому. Стоявший у окна Найджел внезапно повернулся и спросил:

– Не согласитесь ли объяснить, в чем заключалось ваше лечение?

– Бога ради. Я давал ей успокоительные препараты, чтобы облегчить ее состояние во время приступов, и, разумеется, использовал гипноз, чтобы попытаться устранить…

– Что вы делали? – вскричал Хэйуорд Рестэрик. – Вы тут преспокойно говорите, что гипнотизировали мою сестру?

Он буквально затрясся от ярости, и голубые глаза засверкали от гнева. Агрессивное поведение Хэйуорда вынудило суперинтенданта Филлипса сделать шаг вперед, чтобы, если потребуется, вмешаться. Однако доктор Боуджен ничем не выдал, что испуган или сбит с толку.

– Гипноз в наше время – довольно распространенный метод лечения, – спокойно ответил он. – Тут нет никакой черной магии.

– Это преступление! – бушевал Рестэрик. – Знай я, что происходит, немедленно выставил бы его из дома.

– Мисс Рестэрик сама согласилась на такое лечение. Она была свободным человеком.

Хэйуорд вперился в него бешеным взглядом, потом с такой силой схватил главного констебля за локоть, что тот даже поморщился.

– Он ее гипнотизировал! Именно так захватывают тело и душу человека. Откуда нам знать, что этот тип не усыпил ее и не велел ей повеситься? Откуда, я вас спрашиваю?

Глава 7

Ты больна, бедняжка роза.

У. Блейк. «Больная роза» из сб. «Песни невинности и опыта»

Та сцена, которая разыгралась между Хэйуордом и доктором Боудженом, оказалась лишь первой в череде многих, в результате чего Истерхэм-Мэнор стал походить на поле боя. Еще накануне вечером, до смерти Элизабет, Найджел уловил подспудный рокот конфликта. Теперь же вспыхнула открытая война. Но, как и война, от которой в конвульсиях содрогалась Европа, эту тоже ждали длительные периоды затишья и скуки, перемежаемые внезапными и краткими спазмами яростных баталий.