Сесил Дей-Льюис (Николас Блейк) - Дело о мерзком снеговике

Nicholas Blake

THE CASE OF ABOMINABLE SNOWMAN

© Nicholas Blake, 1941

© Перевод. А.А. Комаринец, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Сильные морозы 1940 года миновали. Наступила оттепель. Почти два месяца поля и перелески вокруг Истерхэм-Мэнор скрывались под снежным покровом. Прильнув к разукрашенному снежными узорами окну детской, десятилетние близнецы Джон и Присцилла Рестэрики смотрели, как деревушка Истерхэм в миле от их дома медленно освобождается от снежно-белого плена. В этих краях с ровными полями и петляющими, не защищенными изгородями дорогами лишь немногочисленные деревья да ряды домов могли встать на пути снежных заносов. Сугробы почти полностью покрыли Истерхэм. Сколько бы раз местные жители ни расчищали тропинки от единственной улицы и к своим калиткам, снег засыпал их снова. Сегодня Истерхэм напоминал место заброшенных археологических раскопок посреди белой пустыни. Сползая с красночерепичных крыш, оседая на вязах у дома пастора, снег начал выпускать из своих объятий знакомую детям деревушку.

Но внимание Джона и Присциллы привлекало не это, а снеговик на лужайке перед их окном.

– Королева Виктория «ликвидируется», – пробормотал Джон, любивший повторять разные словечки взрослых, переиначивая их по-своему. Он произнес это слово вполголоса, поскольку знал, что отец совсем его не одобряет. Подобно словам «чертов» и «шлюха», оно было, без сомнения, из тех, которые позволительны Шекспиру и взрослым, но для детей не подходят. И когда друг их тети Уилл Дайкс, гостивший сейчас в доме, произнес это слово за ленчем, отец Джона со вздохом закатил глаза, мол, не при детях же.

– Королева Виктория сейчас ликвидируется, – снова пробормотал Джон, буквально смакуя это слово и глядя, как еще один ком снега соскальзывает с подоконника.

– Королева Виктория обеззараживается! – воскликнула Присцилла, лишь бы брат ее не перещеголял, и потерла туманное пятнышко на стекле, оставленное ее курносым носиком.

– Дурочка, – дружелюбно отозвался Джон. – Обеззараживать надо, когда тебя полили горчичным газом. Или когда у тебя по всему телу выскочили чертовы волдыри и полопались.

– Тебе нельзя это слово говорить!

– А мне плевать. И вообще тетя Бетти всегда его говорит.

– Она взрослая. И вообще она умерла.

– Ну и что с того? Слушай, Мышка, а тебе не кажется, что случившееся жуть как странно?

– Странно? Ты о чем, Крыс?

– Ну… сама знаешь, приходили полицейские, и все домашние на уши встали.

– Никуда они не вставали. Они просто сидели с таким видом, словно поезда ждут. Да, да, совсем как когда мы в летний отпуск летом собираемся, – пояснила Присцилла. – Все то и дело садятся, потом вскакивают и куда-то бегут. Они слишком заняты, чтобы с нами поиграть, и вообще их лучше не трогать, ведь не знаешь, будут ли с тобой поласковей или голову тебе оторвут.

– Но когда мы в отпуск едем, полицейские по дому не носятся.

– А мне мистер Стрейнджуэйс понравился. Он мой любимый полицейский.

– Он не полицейский, леопарда ты пятнистая. Он частный познаватель.

– А кто это?

– Это… ну… это частный познаватель – такой человек, к кому приходят, когда что-то странное случается, а он их выслушивает и все познает. Как Шерлок Холмс. Когда полиция блуждает в потемках, он надевает фальшивую бороду и выслеживает преступника до его логова.

– А без бороды выслеживать преступника нельзя? Ненавижу бороды. Доктор Боуджен щекочется, когда меня целует.

– Не говори ерунды. Он надевает фальшивую бороду, потому что… Ну, станешь постарше, сама поймешь.

– Никогда не видела мистера Стрейнджуэйса с фальшивой бородой. И вообще мне столько же лет сколько тебе, дубина.

– Ты на десять минут позже родилась.

– Женщины всегда старше своих лет. Это всем известно.

– О, громы и молнии! Ты не женщина. Ты анфантериябль[18].

– Не передразнивай мисс Эйнсли. Она надутая вампирша.

– А вот и нет, она помогала нам с дядей Эндрю лепить снеговика.

– А вот и да! У нее кровавые ногти и острые белые зубы.

– Чтобы лучше съесть тебя. Тетя Бетти тоже красным ногти красила. Даже на ногах. Я видел их тем вечером, когда она заходила.

– Каким вечером? – переспросила Присцилла.

– Когда умерла и отправилась на небо. Она зашла, посмотрела на меня и снова вышла. Тетя Бетти думала, я сплю. Лицо у нее было белое, как смерть. Я в лунном свете ее видел. И выглядела она совсем замерзшей, как снеговик.

– Наверное, это был ее призрак.

– Не говори ерунды! – воскликнул Джон. – Как она могла быть признаком, если была немертвая?

– Что ты вообще мелешь?

– Это секрет. Я слышал, как папа и мистер Стрейнджуэйс… Ш-ш-ш, кто-то идет!

В детскую вошел Хэйуорд Рестэрик. По лицу и осанке отца близнецов сразу становилось ясно, что перед вами отставной военный и сельский сквайр. Его льняные висячие усы, пожалуй, несколько длиннее, чем предписывала мода кавалергардов, напоминали о саксонских корнях его рода. Рестэрики из Истерхэма были древнее «Книги Судного дня».

Хэйуорд обвел детскую озабоченным взглядом: вид у него был офицера, производящему смотр роте.

– Это еще что? – осведомился он, когда его взгляд уперся в гору игрушек на полу.

Джон выпятил нижнюю губу, готовясь к выволочке, зато Присциллу вопрос ничуть не тронул. Встряхнув темными кудряшками очаровательным жестом, который переняла у своей матери-американки, она ответила:

– Мы прибираемся в шкафу с игрушками, папа.

– Прибираетесь? Гм… Ну ладно, тогда пусть Джон заканчивает один. Тебе пора на урок музыки, малышка.

В последние месяцы из-за снежных заносов и карантина по причине кори школьные занятия отменили, и родители сами от случая к случаю давали им уроки. Хэйуорд Рестэрик – к немалому удивлению тех, кто видел в нем воплощение английского любителя прогулок, охоты и прочих развлечений под открытым небом, – обладал немалым музыкальным талантом.

Подбежав к отцу, Присцилла взяла его за руку и возбужденно потянула к двери. С порога он оглянулся на сына, который снова глядел в окно.

– Не отвлекайся, старина, – сказал он вполне доброжелательно, но с оттенком подавляемого раздражения, от которого мальчик немного подобрался. – Приберись в комнате. Нельзя же все утро витать в облаках.

– Мы смотрели, как тает снеговик.

– Он никуда не денется, пока ты убираешься. Твое духовое ружье ведь не заряжено? Ты уверен?

– Дядя Эндрю, когда его подарил, сказал, что мне можно стрелять из него по птицам из окна.

– Я спросил тебя, заряжено ли оно.

– Мне надо держать его наготове, вдруг я увижу птицу и…

– Я же говорил тебе, Джон, никогда не держать ружье заряженным, верно? Тебе десять лет, и пора уже научиться обращаться с огнестрельным оружием. Ладно, давай-ка посмотрим, как ты сейчас выстрелишь, не то забудешь разрядить.

Джон послушался. Он был бесстрашным парнишкой, но знал, что не стоит провоцировать приступ внезапной ярости, какую вызывало у его отца любое неповиновение. Он сознавал, что хотя обычно его отец был человеком терпеливым и добрым, но мог вспыхнуть в любой момент от мельчайшей искры. А в последнее время отец просто сам не свой. Всему виной гнетущая атмосфера, воцарившаяся в доме с самых тех пор, как умерла тетя Бетти. Перемена в отце, на взгляд Джона, вполне совпадала с прочими странностями: отмена занятий в школе, приходы и уходы полицейских, прорвавшиеся трубы, жутковатый снеговик или разговоры взрослых в полголоса, которые обычно обрывались, когда он или Присцилла входили в комнату. Иными словами, все стало с ног на голову в доме, где обычно жизнь шла заведенным чередом, отлаженным, как новенький восьмицилиндровый мотор.

Поставив в угол духовое ружье, Джон вернулся к окну. Открыв раму, он высунулся наружу. Повсюду чувствовалось влияние оттепели: снег комьями валился с елок позади теннисного корта; сырой, мягкий ветерок ласково гладил его лицо, вода булькала в сточных трубах, ручей с журчаньем перекатывался по миниатюрному водопадику в саду камней, проседал в полях снежный наст.

Только снеговик как будто сопротивлялся всеобщей оттепели. Поверхность у него стала пористой и ноздреватой, но нескладная фигура еще сохраняла прежние очертания. Джон хорошо помнил тот день несколько недель назад, когда они с дядей Эндрю, мистером Стрейнджуэйсом и Присциллой лепили снеговика. Мисс Эйнсли тоже там была: красовалась в ярко-алых шерстяных варежках и меховых сапогах, а еще сделала уйму дурацких, странных замечаний, которых он не понял. Мисс Эйнсли была из тех женщин, что только сидят и отпускают замечания. Она даже кухонный стул принесла, чтобы на него сесть, но дядя Эндрю быстренько стул опрокинул и немного повалял ее в снегу. Мисс Эйнсли много смеялась и вообще вела себя как стойкий оловянный солдатик, хотя Джон подумал, что на самом деле ей это не нравится, и она только делает вид. Потом дядя Эндрю отнес стул, чтобы посадить на него снеговика. Он сказал: это трон, а снеговик – королева Виктория. А мисс Эйнсли произнесла что-то вульгарное про то, как ее величество геморрой заработает, если будет сидеть на холоде.

Дети скатали большие шары из липкого снега, которые дядя Эндрю поставил один на другой, а потом долепливал фигуру, честное слово, похожую на королеву из учебника Джона по истории. Потом они налепили снеговику монетки по полпенни вместо глаз, а мисс Эйнсли откопала в шкафу с театральными костюмами старую вдовью шляпку, вуаль и водрузила ему на голову. Но по какой-то причине этот головной убор не понравился папе, когда он вышел посмотреть, и шляпку с вуалью пришлось вернуть на место в шкаф.