– Нарушение закона! Все подтасовано! Это Мейсон состряпал, чтобы нарушить волю покойного.

Мейсон вежливо улыбнулся:

– Я вас предупреждал, мистер Шастер, что всегда бью неожиданно?

– Вы хотите, чтобы я позвала привратника? – спросила пожилая женщина в халате.

Тут в комнату шаркающей походкой вошел Оуфли в халате и домашних туфлях.

– Вы кто? – спросил женщину Бергер.

– Экономка, – вмешался Оуфли, – миссис Пиксли.

– Лучше бы пойти допросить привратника, не предупреждая его специально, – предложил Бергер.

– Послушайте, – сказал Мейсон, – не кажется ли вам, что в данных обстоятельствах я должен быть в курсе того, что вы узнаете?

– Идемте, – пригласил Бергер. – Вы будете в курсе, но не перебивайте ни вопросами, ни советами.

Шастер заметался вокруг стола.

– Вы за ним хорошенько следите, – предупредил он. – Он все это дело из пальца высосал.

– Замолчите, – бросил Том Глассмен через плечо.

– Идемте, – сказал Бергер миссис Пиксли. – Покажите дорогу.

Женщина пошла по коридору, задники ее туфель шлепали на ходу. Пол Дрейк пристроился рядом с Перри Мейсоном. Оуфли отстал, чтобы поговорить с Шастером. Бергер держал под руку Сэма Лекстера.

– Странная женщина эта экономка, – тихо заметил Дрейк. – Все мягкое, кроме рта, а уж он такой жесткий! За счет остального.

– Под этой мягкостью, – ответил Мейсон, оглядывая фигуру женщины, – масса силы. Мускулы скрыты под жиром, но она очень сильна. Обратите внимание, как она держится.

Женщина вела их по лестнице в подвальный этаж. Открыла дверь, прошлепала по цементному полу, остановилась перед следующей дверью и спросила:

– Постучать?

– Нет, только если заперто, – сказал ей Бергер.

Она повернула ручку и распахнула дверь. Мейсон не мог разглядеть внутренность комнаты, но он видел лицо экономки. При свете, падающем из комнаты, он увидел, как ее полное лицо застыло в диком ужасе. Ее твердые губы раскрылись – и он услышал крик.

Бергер выскочил вперед. Экономка покачнулась, воздела руки, колени ее задрожали, и она начала оседать. Глассмен тоже устремился в комнату. Оуфли поддержал экономку под мышки.

– Спокойно, – сказал он. – Что случилось?

Мейсон протиснулся мимо них.

Кровать Чарльза Эштона стояла под открытым окном. Окно располагалось на уровне земли. Оно было подперто палкой, отверстие составляло пять-шесть дюймов, как раз столько, чтобы мог пройти кот. Кровать стояла прямо под окном, а на белом покрывале была масса грязных кошачьих следов – и на подушке тоже. В постели лежал Чарльз Эштон с искаженным лицом. Достаточно было взглянуть на выпученные глаза и высунутый язык, чтобы опытные люди поняли, отчего он умер.

Бергер повернулся к Глассмену:

– Не пускайте сюда никого. Позвоните в отдел убийств. Не выпускайте Сэма Лекстера из поля зрения, пока все не выяснится. Я буду здесь и все осмотрю. Начинайте!

Глассмен повернулся, задел плечом Мейсона и извинился. Мейсон вышел из комнаты. Глассмен захлопнул дверь:

– Пропустите меня к телефону. Мистер Оуфли, не пытайтесь удрать.

– Почему это я должен удирать? – обиделся Оуфли.

– Не делайте никаких заявлений! Не делайте никаких заявлений! – истерически умолял Шастер. – Молчите, говорить предоставьте мне! Неужели не понимаете? Ведь это убийство! Не разговаривайте с ними. Не подходите к ним. Не…

– Закройте рот, – воинственно подступил к нему Глассмен, – или я сам заткну его!

Шастер увильнул от него, точно белка, беспрерывно бормоча:

– Никаких заявлений! Никаких заявлений! Разве вы не понимаете, что я ваш адвокат? Вы же не знаете, в чем вас хотят обвинить! Молчите! Дайте мне говорить вместо вас.

– В таких разговорах нет необходимости, – заверил его Оуфли. – Я так же хочу знать истину, как эти должностные лица. У вас истерика. Помолчите и успокойтесь.

Когда все поднимались по лестнице, Перри Мейсон, отстав, наклонился к Полу Дрейку.

– Побудь здесь, Пол, – попросил он, – посмотри, что будет. Постарайся увидеть все, что сможешь. А не сможешь увидеть – пусть работают твои уши.

– Смываешься? – спросил Дрейк.

– Есть еще срочные дела, – ответил Мейсон.

Поднявшись по ступеням, Глассмен поспешил к телефону. Мейсон повернул направо, прошел через кухню, спустился с крыльца и оказался в дождливой ночи.

Глава 8

Электровывеска, прославляющая «Вафли Уинни», не светилась. Над дверью горел ночник. Перри Мейсон повернул ручку – дверь отворилась. Мейсон закрыл ее за собой, прошел между стойкой и столиками и оказался перед еще одной открытой дверью. В комнате было темно. Он услышал, как всхлипывает женщина. Мейсон сказал: «Хэлло!» Щелкнул выключатель. Комната осветилась мягким светом настольной лампы под розовым шелковым абажуром.

У стены стояла односпальная кровать. Видны были два стула, стол и книжный шкаф – грубо сколоченные деревянные ящики из-под консервов. Самодельный шкаф был полон книг. Угол комнаты отгораживала портьера, за ней – через щель – Мейсон увидел душ, напоминавший гусиную шею. На стене висело несколько фотографий в рамках. Несмотря на скромную обстановку, в комнате царила атмосфера домашнего уюта. На столе – фотография Дугласа Кина в рамке.

Уинифред Лекстер сидела на кровати. Глаза ее были красны от слез. Большой персидский кот свернулся у нее под боком, прижавшись к бедру девушки, и громко мурлыкал. Когда зажегся свет, кот грациозно повернулся и уставился на Мейсона ярко горящими глазами. Потом зажмурился, потянулся, зевнул и снова замурлыкал.

– Что случилось? – спросил Мейсон.

Девушка безнадежно указала на телефон, как бы желая все объяснить этим жестом.

– А я-то думала, что посмеюсь над жизнью, – сказала она.

Мейсон подвинул стул и сел рядом. Он видел, что девушка на грани истерики, и произнес с участием:

– Славная киска.

– Да, это Клинкер.

Мейсон поднял брови.

– Дуглас съездил и взял его.

– Зачем?

– Потому что боялся, что Сэм его отравит.

– Когда?

– Часов в десять. Я его послала.

– Он говорил с Эштоном?

– Нет, Эштона не было.

– Не возражаете, если я закурю?

– И я закурю. Вы, должно быть, считаете меня ужасным ребенком.

Мейсон достал из кармана пачку сигарет, серьезно протянул ей и подал спичку.

– Вовсе нет, – сказал он, зажигая сигарету для себя. – Здесь довольно одиноко, да?

– Пока нет, но будет, – сказала она.

– Расскажите мне, как только будете готовы, – предложил он.

– Я еще не готова. – Голос у нее стал тверже, но в нем все еще звучали нотки истерики. – Я слишком долго сидела здесь в темноте – и все думала, думала…

– Хватит думать, – перебил он. – Давайте просто поговорим. В какое время Дуглас Кин уехал от Эштона?

– Часов в одиннадцать, наверное. А что?

– Он там был около часа?

– Да.

– А когда же начался дождь? До одиннадцати или после?

– Ой, раньше – еще до девяти.

– Вы можете точно сказать, когда именно Дуглас принес кота?

– Нет, я вафли готовила. А почему вы спрашиваете?

– Просто пытаюсь завязать разговор, – небрежно заметил Мейсон. – Я для вас слишком чужой человек, чтобы со мной откровенничать. Вот я и хочу, чтобы вы ко мне немного привыкли. Дугласа впустил кто-то из слуг?

– В городской дом? Нет, я дала Дугу свой ключ. Я не хотела, чтобы Сэм знал, что я беру кота. Дедушка дал мне ключ от дома. Я его так и не вернула.

– Почему вы не дали знать Эштону, что взяли кота? Ведь он будет беспокоиться?

– Он знал, что Дуг едет за Клинкером.

– Откуда?

– Я ему звонила.

– Когда?

– Перед тем, как Дуг ушел.

– А когда он ушел?

– Не знаю, мы договорились по телефону, что лучше мне пока подержать Клинкера у себя. Он сказал, что будет дома, когда Дуг приедет, и велел дать Дугу мой ключ, чтобы Сэм ничего не знал.

– Но Эштона не было, когда приехал Дуг?

– Нет. Дуг целый час ждал. Потом взял кота и уехал.

Мейсон, откинувшись на спинку стула, изучал клубящийся сигаретный дым.

– Клинкер всегда спит на постели Эштона, да?

– Да.

– Еще какие-то кошки есть?

– Вы имеете в виду – в доме?

– Да.

– Нет, наверное, нет. Клинкер любую кошку выжил бы. Он ужасно ревнивый, особенно дядю Чарльза ревнует.

– Дядю Чарльза?

– Я так иногда называю привратника.

– Довольно странный он, да?

– Странный, но хороший, если узнать его поближе.

– Честный?

– Конечно, честный.

– Скуповат малость, а?

– Был бы скуповат, если бы ему было что жалеть. Он долго служил у дедушки. Дедушка всегда не доверял банкам. Когда прошел тот бум с золотом, дед чуть не умер. Он ведь копил золото. Но тогда он пошел, сдал золото и получил бумажные деньги. Это был такой удар для дедушки. Он несколько недель не мог оправиться.

– Чудак, должно быть, был.

– Да, большой чудак – и такой славный: у него было чувство справедливости.

– Судя по его завещанию, этого не скажешь.

– Нет, – возразила она. – При данных обстоятельствах это было лучшее, что он мог сделать. Кажется, Гарри меня совсем загипнотизировал.

– Гарри? – переспросил Мейсон.

– Гарри Инмен. Он казался таким прямодушным, откровенным…

– Но он таким не был?

– Как только он понял, что я ничего не наследую по завещанию, он сразу взял назад все свои слова. Наверное, боялся, что я его женю на себе.

– Есть у него деньги?

– У него хорошее место. Он зарабатывает около шестисот долларов в год в какой-то страховой конторе.

– Дуглас Кин привязан к вам, да? – Мейсон осторожно перевел разговор на молодого человека, чей портрет стоял на столе.

– Да, привязан. Он молодец. Он самый прекрасный в мире. А я и не понимала до сих пор, сколько в нем хорошего, – ведь слова ничего не значат, просто есть люди, которые умеют говорить лучше других.