Тогда, если бы они нашли в шкафу этот стодолларовый банкнот, они бы признали, что это и есть тот самый, который вылетел из шляпной картонки, а значит, вообще не было никакой кражи, и доброе имя обвиняемой было бы восстановлено.

Мейсон в задумчивости уставился на свидетеля:

— А с чего это вы так беспокоились о том, чтобы очистить доброе имя обвиняемой? До такой степени, что даже взяли из своих собственных денег сто долларов и преднамеренно подделали улику?

— Мои мотивы — частные и глубоко личные, — с достоинством сказал Бэксли. — Но я также скажу и следующее: если обвиняемая сможет доказать факт своей непричастности к преступлению, а стодолларовый банкнот будет все еще не найден, тогда подозрение падет на меня; а ввиду некоторых моих дальнейших планов я просто не могу позволить себе подпасть под подозрение. Итак, вот вам правда.

Несколько секунд Мейсон стоял неподвижно, задумчиво глядя на свидетеля, а затем сказал кратко:

— У меня все.

— Минуточку, — вмешался судья Черчилль. — Я хотел бы спросить свидетеля, почему же он не открыл нам этой правды раньше.

— Потому что я не хотел признавать, что пытался подкинуть в шкаф стодолларовый банкнот.

— Вы понимали, что дали присягу перед тем, как встать на свидетельское место?

— Разумеется.

— Вы скрывали факты: вы пытались солгать, утверждая, что не помните, когда вы получили этот стодолларовый банкнот; вы пытались убедить нас в том, что этот банкнот оказался у вас случайно; вы скрыли мотив, в соответствии с которым пробрались в дом.

— Ну хорошо, я сделал все это, хотя не должен был этого делать, — сказал Бэксли. — Но вы не можете обвинить меня в том, что я пытался подделать улики, обвиняющие подсудимую. Я пытался помочь ей выпутаться из неприятностей, в которые она попала по своей собственной воле.

— Вы не говорили этого окружному прокурору?

— Разумеется, нет.

Судья Черчилль сказал:

— Это — чрезвычайно странное дело. И есть несколько аспектов, которые мне совсем не нравятся. Я не собираюсь предрешать исход этого дела. Я не собираюсь делать поспешных выводов до того, как услышу доказательства. Но очевидно, что мы видим перед собой изящную молодую женщину, которая обвиняется в преступлении, совершенном при таких обстоятельствах, которые кажутся суду крайне подозрительными.

Свидетель может идти. Вы можете вызвать следующего, господин окружной прокурор. Но если говорить честно, я бы сказал, что вы возбудили судебное разбирательство по этому делу несколько преждевременно.

— Мистер Мейсон не объяснил, что он сам делал в этом доме. Во всяком случае, я не получил удовлетворительного объяснения, — возразил Гамильтон Бюргер. — Если суд собирается обратить свое внимание на все подозрительные обстоятельства…

— В данном случае меня не интересуют мотивации мистера Мейсона, — перебил его судья Черчилль. — В данном случае мы имеем дело со свидетелем обвинения, который признаётся в сокрытии фактов, который сообщает нам о мотивах своего поведения, — и эта версия оказывается весьма далекой от правды, — и который только под нажимом перекрестного допроса признает, что проник в чужой дом тайно, под покровом ночи, с целью подбросить фальшивую улику по этому делу! Итак, это — предварительное слушание. Суд старается вершить правосудие наилучшим образом. Я понимаю, что суд сегодня присутствует не в полном составе, и тем не менее запомните: я не вчера на свет родился, господин окружной прокурор, и мне совершенно очевидно, что некоторые основания этого дела выглядят крайне подозрительно.

— В подобных обстоятельствах я намерен просить высокий суд отложить слушание до завтрашнего утра, — сказал Гамильтон Бюргер. — К тому времени я, возможно, буду иметь дополнительные улики и сумею решить, продолжать ли это дело или же предложить временно закрыть дело и подождать до тех пор, пока не выяснится, насколько серьезный ущерб был нанесен Софии Этвуд, а затем возбудить дело вновь перед судом присяжных.

— Есть ли возражения со стороны защиты? — спросил судья Черчилль.

— Никаких возражений, — сказал Мейсон.

— Очень хорошо. Суд продолжит разбирательство завтра после десяти. Суд объявляет перерыв, а кроме того, мне хотелось бы предложить провести за это время серьезную работу по расследованию обстоятельств дела, если оно будет продолжено.

Судья Черчилль вышел из-за кафедры и прошествовал в отведенную для него в зале суда комнату.

Гамильтон Бюргер отвернулся от Мейсона и, не проронив ни слова, покинул зал суда.

Глава 16

Покинув здание суда, Мейсон повернулся к Полу Дрейку, все в нем выдавало сдерживаемое возбуждение.

— Пол, — сказал он, — ты все понял? Ты понял?!

— Понял что? — спросил Пол.

— Самое главное, — сказал Мейсон. — Стюарт Бэксли сказал правду. Он сказал не всю правду, но добрую ее часть. Теперь мы знаем, с чем имеем дело.

— И с чем же мы имеем дело? — спросил Дрейк.

— Ты еще не сообразил? Пол, дистиллятор был отодвинут.

— Отодвинут?

— Ну да! Этот дистиллятор стоял у миссис Этвуд в спальне. Может быть, она сидит на бессолевой диете и потому пьет дистиллированную воду. На нижнем этаже тоже есть дистиллятор, я помню, что видел его, и еще один был у нее в спальне. И он был отодвинут.

— Откуда ты знаешь, что он был отодвинут?

— Потому что слепая женщина наткнулась на него.

— Слепая женщина? — воскликнул Дрейк.

— Точно, — ответил Мейсон. — Мы были не слишком внимательны, Пол. И мы проглядели очевидное. Стюарт Бэксли пытался пробраться в глубь дома. Покуда полиция полагала, что в доме была совершена кража банкнота в сто долларов, и до тех пор, пока София Этвуд находилась на пороге смерти, никто не мог пробраться в этот дом и что-либо забрать оттуда. Но если бы Стюарт Бэксли сумел оправдать Кэтрин Эллис и заставил ее вернуться обратно в дом, тогда он смог бы остаться добропорядочным другом семьи. Разве ты сам не видишь, Пол?

— Я вижу одно, что ты в восторге и полон энтузиазма, — сказал Дрейк. — Но что ты там говорил о слепой женщине?

— Это мы с тобой были слепыми, — сказал Мейсон. — Кэтрин Эллис говорила мне, что в доме живут привидения, что она слышала их шаги по ночам, в кромешной тьме. И в тот раз в доме кто-то был — кто-то еще, кроме Стюарта Бэксли. И там были специфические звуки, которые может производить только человек, обутый в домашние шлепанцы.

— В темноте? — усомнился Дрейк.

— Слепые постоянно живут во мраке, — сказал Мейсон. — Эта слепая женщина знала дом как свои пять пальцев.

При этих его словах Пола словно осенило.

— Да, черт меня побери! — воскликнул он.

— Быстрее, Пол, — отозвался Мейсон. — Нам нужно выяснить, что произошло с твоей женщиной-детек-тивом, которая переоделась слепой.

— Твоя машина или моя? — спросил Дрейк.

— Твоя, — ответил Мейсон. — Я хочу подумать.

— Да уж, это ты умеешь, — восхищенно заметил Дрейк.

— Мы должны были знать! — сказал Мейсон. — О Господи, это в корне меняет дело. София Этвуд и та слепая женщина вели вместе какую-то игру, и слепая женщина знает этот дом — вплоть до того, как там расставлена мебель, — знает досконально и…

— Но с чего бы кому бы то ни было двигать дистиллятор? — спросил Дрейк.

— В этом-то все и дело, — ответил Мейсон. — Дистиллятор отодвинули, но у Софии Этвуд не было времени поставить его на место. И тот человек, который ударил миссис Этвуд фонариком, не знал, что дистиллятор отодвинут.

— Но для чего было отодвигать дистиллятор?

— Она хотела добраться до стены за дистиллятором, — сказал Мейсон, — или же приподнять ковер в том месте, где он стоял.

Дрейк вздохнул:

— Ты и в самом деле перевернул все с ног на голову, Перри. Ты начал со встревоженной официантки, а в результате разнюхал нечто, что у меня в голове не укладывается.

— В какой-то момент это и у меня в голове не укладывалось, — признал Мейсон. — Но я подумал, что это может быть как-то связано с борьбой за власть в промышленной компании «Гиллко».

— Скоро мы это выясним, — сказал Дрейк. — Во всяком случае, мы узнаем все, что разнюхал мой человек.

Детектив умело вел машину по заполненным транспортом улицам к промышленному району и припарковал ее у фасада промышленной компании «Гиллко».

— Мой оператор все еще здесь, — сказал Дрейк. — Очевидно, она еще не сталкивалась со слепой женщиной.

Мейсон и Дрейк вышли из машины, подошли к женщине, которая сидела, склонив голову и держа в ладонях корзиночку.

— Сколько стоят карандаши? — спросил Мейсон.

— Сколько дадите, — сказал женщина ровным, невыразительным голосом, — начиная с десяти центов и выше — на ваше усмотрение. Шариковые ручки — по доллару каждая, но если вы пожелаете заплатить больше, дело ваше. Только не просите меня сбавить цену, пожалуйста.

Дрейк наклонился, чтобы посмотреть карандаши.

Женщина заговорила, понизив голос почти до шепота:

— Пятнадцать минут назад ко мне подошел человек и купил шариковую ручку. И пока он это делал, он сунул в корзину лист бумаги.

— Вы можете достать для меня этот листок? — спросил Мейсон.

— В данный момент — нет, если только я не хочу вызвать подозрения. На этом листе изображены фигуры, и все, — просто два ряда фигур.

— Мы пришлем за вами такси, — сказал Мейсон. — Собирайте вашу корзину, садитесь в машину и оправляйтесь в контору Дрейка. Оставьте там бумагу так, чтобы он мог ее забрать.

— Вы больше не хотите, чтобы я ждала здесь?

— Вы сделали свою работу, — сказал Мейсон. — А теперь вам следует удалиться, чтобы не попасться на глаза настоящей слепой.