Джон Кэррол медленно кивнул.

— Думаю, ясно.

Они молча прошли по коридорам полицейского управления, спустились по истертым ступенькам, вышли на улицу. И только в такси, уносившем их из центра, Кэррол стукнул кулаком по откидному сиденью и сказал:

— Талли, мне надо кое-что узнать.

— Что именно?

— Думаешь, я убил Мередита?

— Никоим образом!

— Правду говоришь?

Аскетическое лицо Уэста искривилось в усмешке.

— Мы, Уэсты, не высовывались с тех пор, как прадедушка Уэст потерял голову под Чанселлорсвиллем.

Кэррол откинулся на сиденье. Его партнер глянул из окна машины на Четвертую авеню.

— С другой стороны, стоит ли облокачиваться на лист водяной лилии, когда рядом — большой надежный валун? Мое знание корпорации и закона о налогах или твое, Джон, особой пользы не принесет, если этот старый простофиля решит действовать. Вскоре может понадобиться адвокат по уголовному праву самого высокого класса. Я подумал о Сэме Рэйфилде.

— Понятно. Хорошо, Талли, я заранее во всем с тобой согласен. — Кэррол задержал взгляд на воспаленном карбункуле на шее водителя. — Талли, как это все подействует на Елену? А на Бреки, Луана? Боже мой!

Кэррол отвернулся к окну, губы у него дрожали…


Агент сыскной полиции из семнадцатого участка произвел арест днем. Они с помощником появились в конторе "Хант, Уэст и Кэррол" на Мэдисон-авеню часов в пять. Кэррол признал в них сыщиков, допрашивавших его в прошлую субботу; похоже, это были местные агенты, которые "вели" дело.

Мисс Маллоуан совсем некстати хлопнулась в обморок. Секретарша Талли Уэста уволокла ее из комнаты.

— Я бы хотел позвонить жене, — сказал Кэррол.

— Пожалуйста, только побыстрее.

— Послушай, дорогая, — произнес Кэррол. Он сам поразился, как ровно звучит его голос. — Мне предъявили ордер на арест. Я вовсе не хочу, чтобы ты сломя голову понеслась в "Тумс"[5], слышишь? Сиди дома и занимайся детьми. Ты меня поняла, Елена?

— А теперь послушай меня. — Голос Елены звучал так же ровно. — Перепоручи все дела Талли. Я скажу детишкам, что ты уехал. И я приеду, как только мне разрешат повидаться с тобой. Ты понимаешь меня, дорогой?

Кэррол облизнул пересохшие губы.

— Да.

Талли Уэст прибежал, когда Кэррол и агенты уже дожидались лифта.

— Я сейчас же подключаю к делу Рэйфилда. И о Елене с детьми позабочусь. Ты хорошо себя чувствуешь, Джон?

— О, великолепно, — насмешливо бросил Кэррол.

Уэст сжал его руку и побежал в контору.


Мрачный серо-зеленый фасад уголовного суда, ночь в камере, переход через мостик из тюремного крыла в суд на следующее утро, обвинение, предъявленное ему в холодном судебном помещении, напряженное лицо Елены, с трудом приподнявшейся, чтобы поцеловать его, понурый вид Талли Уэста, мягкий внушительный голос Сэмюэля Рэйфилда, серый рот судьи, похожий на ловушку, когда он назначил сумму залога — пятьдесят тысяч долларов, — все это слилось в сознании Джона Кэррола в сплошной непостижимый хаос. Он почувствовал облегчение, вернувшись в камеру, и тут же задремал.

Утро в пятницу было мучительным. Все вокруг причиняло страдания. Когда Кэррола вызвали в кабинет судебного исполнителя, он не мог смотреть в глаза двум юристам и собственной жене. Ему казалось, будто его выставили перед ними нагишом.

Он смутно слышал переговоры с исполнителем. Похоже, речь шла о залоге… Внезапно Кэррол осознал, что жена вносит за него залог, платит выкуп за его свободу из своего наследства.

— Елена, не надо!

Но этот крик прозвучал у него в душе. Он опомнился лишь когда они выходили из суда.

— Я свободен? — спросил он, не веря самому себе.

— Ты свободен, дорогой, — прошептала Елена.

— Но пятьдесят тысяч долларов, — пробормотал он, — твоих денег.

— О, ради бога, успокойся, Джон, — сказал Уэст. — Залог возвращается в первый же день суда, когда подсудимый является в тюрьму. Тебе же это известно.

— Джон, дорогой, это всего-навсего деньги.

— Елена, я не совершал…

— Я знаю, дорогой.

Рэйфилд вклинился своей добродушной массой между ними и подстерегавшими их фотографами и репортерами.

Он все же умудрился провести их сквозь заграждения ламп-вспышек.

Когда закрывались двери лифта, Кэррол вдруг приметил в коридоре высокого человека, молодого, светлоглазого.

Узнав его, Кэррол внутренне содрогнулся. Это был сын инспектора Эллери Куин. Что он здесь делает?

Этот вопрос занозой сидел в нем, пока они ехали домой.

Лишь за серым фасадом здания на Пятой авеню он почувствовал себя в безопасности. В тюрьме Кэррол лелеял мечту об этом убежище, мечтал укрыться в нем от холодной стали и запаха дезинфекции. Но и холод, и запах пронизали все его существо. Когда миссис Пул тактично увела детей в парк, его еще била внутренняя дрожь, и он с удовольствием взял мартини, приготовленный Уэстом.

— А что Мередит, бывало, говорил о твоем мартини, Талли? Мол, только американец в пятом поколении умеет смешивать его, как надо.

— Мередит был мелким снобом. — Уэст поднял свой бокал. — За покойного! Пусть он никогда не узнает, за что поплатился.

Они молча потягивали мартини.

Потом Елена опустила свой бокал.

— Талли, а что думает мистер Рэйфилд?

— Суд начнется не раньше октября.

— Но я не об этом спрашиваю.

— В переводе это значит: "Каковы шансы подзащитного?" — проворчал Кэррол.

— Рэйфилд ничего об этом не говорил. — Уэст залпом допил свой мартини, чего никогда раньше не делал.

Елена едва заметно сдвинула шелковистые брови.

— Джон, у тебя есть недруг, о котором ты и не подозреваешь, — сказала вдруг она. — Кто-то тебя так ненавидит, что и убийство совершил твоим пистолетом. Кто это? Подумай, дорогой!

Кэррол покачал головой.

— Вот в это я совсем не верю, Елена. — Уэст снова наполнил свой бокал. — Тот, кто взял пистолет Джона, просто воспользовался удобным случаем. Кто бы это ни был, он с таким же успехом мог прихватить и мой, если б я оставил его в конторе. По-моему, вопрос надо поставить так: "Кто точил зубы на Мередита?"

— Спроси полицию, — сказал Кэррол. — Спроси этого маленького губошлепа — помощника окружного прокурора.

Воцарилось молчание.

— Но верно то, — побормотал наконец Кэррол, — верно то, что я причастен…

Талли Уэст и Елена быстро обменялись взглядами.

— Держи, Джон, выпей еще мартини.


Кэррол провел уик-энд уединенно. Телефон звонил непрерывно, но Елена приказала не беспокоить мужа.

К вечеру в воскресенье Кэррол принял решение. Елена слышала стук пишущей машинки, но, когда решила повидаться с мужем, обнаружила, что дверь его спальни заперта.

— Джон! Ты здоров?

— Я выйду через минуту.

Когда он отпер дверь, Елена увидела, что муж убирает конверт во внутренний карман пиджака. Он был спокоен, будто выиграл битву.

Кэррол помог Елене сесть в кресло.

— Есть нечто такое, Елена, о чем я никогда никому не говорил, даже тебе. Я дал слово.

— О чем ты, дорогой?

— Мне пришлось принять очень важное решение, Елена. Я надеюсь достойно выйти из этого положения. Единственное, о чем я тебя прошу, перестань волноваться и поверь мне. Что бы ни случилось, верь мне.

— О, Джон!

Он наклонился и поцеловал ее.

— Я скоро вернусь.

Джон вышел на Мэдисон-авеню и направился в пустующий гастрономический магазин. Он зашел в телефонную будку и набрал номер Мередита Ханта.

— Серафина? Это мистер Кэррол. Я хочу поговорить с миссис Хант.

Он услышал в трубке голос Фелиции Хант, и на сей раз ее акцент не показался ему таким уж приятным.

— Джон? Ты с ума сошел! А если они прослушивают мой телефон? Ты же знаешь, что написал им Мередит.

— Как и то, что он все видел, словно в кривом зеркале, — ответил Кэррол. — Фелиция, мне нужно повидаться с тобой. Завтра я буду в конторе — помогу Талли спасти хоть что-то из обломков, но по дороге домой я зайду к тебе — и не один, примерно в шесть тридцать. Ты будешь дома?

В голосе Фелиции слышалось раздражение.

— Ты же знаешь, что с похорон прошло совсем немного времени, и я никуда не выхожу. Кого ты приведешь с собой?

— Ты его не знаешь.

— Джон, лучше не надо.

Но Кэррол уже повесил трубку.

Когда горничная-итальянка открыла дверь, Кэррол произнес: "Прошу вас, Гандер", и его спутник настороженно вошел в дом Ханта. Это был круглолицый человек с влажной лысиной, в очках без оправы. У него был маленький кожаный кейс.

— Сеньора ждет вас наверху, — угрюмо буркнула Серафина.

— Принесите мистеру Гандеру журнал или что-нибудь другое почитать, — сказал Кэррол. — Я долго не задержусь, Гандер.

Гандер присел на край кресла, стоявшего в прихожей. Кэррол, прихватив папку с бумагами, поспешил наверх.

Фелиция Хант была в глубоком трауре. Даже чулки на ней были черные. Кэррол оторопел: у него возникло ощущение, что он в гостях у какого-то персонажа Чарльза Аддамса. На ней не было косметики и впервые за все время их знакомства — драгоценностей, даже медальона, на холеных ногтях, обычно вызывающе ярких, — лака. Она раздраженно водила пальцами по груди.

— Не подумай, что я не уважаю древних испанских обычаев, — начал Кэррол, — но так ли уж необходим глубокий траур, Фелиция? Ты как привидение.

— Спасибо, — язвительно ответила Фелиция, — ты всегда был caballero. Там, откуда я родом, Джон, принято поступать определенным образом в определенных обстоятельствах. Я бы не решилась и на улицу выйти. Эти репортеры… пропади они пропадом. Что тебе нужно?

Кэррол положил папку на секретер, подошел к двери и закрыл ее. Фелиция наблюдала за ним со все возрастающим интересом. Кэррол огляделся, кивком одобрил опущенные шторы.